Это я-с. Ваш сосед, лесничий. Не извольте беспокоиться! был ответ. Я червей в навозе для рыбной ловли копаю. С точностию, говорю, нельзя определить Когда у меня жена была первым сыном тяжела
Боже мой! Да что ж это такое! крикнул муж и схватился за голову.
Что с вами? Об шиповник укололись, что ли? слышалось из-за забора. Послушайте, Федор Петрович Так, кажется, я вас называю?
Нет, не так-с. Меня Иваном Иванычем зовут. Что вам угодно? Как вы смеете подслушивать!
Я не подслушиваю, а червей копаю. Пойдемте-ка рыбу удить. Там я вам все женские приметы расскажу.
Прошу меня оставить в покое. Я желаю с женою беседовать наедине!
Полноте, Семен Яковлевич, бросьте! С женою еще успеете побеседовать. А лучше поедемте щук на колюшек ловить.
Ответа не воспоследовало. Супруги начали перебираться на балкон.
Послушайте! Яков Семеныч? Кажется, так я вас называю? басил за забором лесничий, но его не слушали.
На балконе супруги завесились драпировкой и стали говорить вполголоса. Все шло хорошо, но вдруг драпировка распахнулась и из сада показалась голова дамы.
Извините, пожалуйста, что я вам помешала, сказала она. Скажите, не закинул ли мой Петинька к вам на балкон свой мячик?
Нет-с, не закинул! заскрежетал зубами Треножников и, сжав кулак, так сверкнул глазами, что дама опрометью бросилась с балкона. Дрянь этакая! крикнул он ей вслед, но она мало обратила на это внимания, a, выбежав за калитку, тотчас же начала шептаться с дожидавшей ее другой дамой, кивая на балкон Треножниковых.
Около дачной иллюминации
Лесной. Прекрасный теплый вечер. Одна из хорошеньких затейливых дачек убрана горящими фонарями, шкаликами. В саду играет военный оркестр, на балконе дачи виднеются нарядные гости, поставлена закуска с батареей бутылок, официанты разносят сладости. На аллее против палисадника толпится народ: кучера, горничные, кухарки, но есть и дачники с женами, пришедшие посмотреть на иллюминацию. Некоторые так и уткнулись носами в решетку сада. Идут толки, разговоры; прислуга сплетничает и «цыганит» господ.
Вот этот толстенький, что с цигаркой-то в зубу, сам хозяин будет, а эта длинная селедка жена его, рассказывает какая-то кухарка.
Купцы? задает кто-то вопрос.
Нет, доктора из самых что ни на есть заядлых немцев. Хозяйка жид, а не барыня: сама кучеру овес выдает. Ей-богу! Другую такую скаредную поискать еще. Теперича сама за говядиной ходит и из-за пятачка готова мяснику глаза выцарапать. Не знаю, как они на лиминацию-то с музыкой решились. Гляди, как бы завтра не удавились оба с убытков-то.
К компании горничных в светлых ситцевых платьях подходит кучер с гармонией.
А мы так со своей собственной музыкой. Курносому сословию почтение! раскланивается он. Казачка поплясать не хотите ли?
Пожалуста, эти серные куплеты бросьте и идите своей дорогой, потому что они к нам не касаются. Вы в своем интересе, а мы сами по себе, огрызается миловидная горничная.
Кучер презрительно скашивает глаза.
У, волчья шерсть! Туда же, барыню разыгрывает, цедит он сквозь зубы. За чиновника из топтательного департамента замуж сбираешься, что ли?
Тут же две бабы. Одна из них качает головою и повествует товарке:
И живет она, Дарьюшка, у этих самых жидов в кормилицах, и целые-то дни убивается. Прибежит это к нам в дворницкую и заплачет. «Господи, говорит, что мне на том свете будет за то, что я жидовского ребенка христианской грудью кормлю!» А житье хорошее: одежи гибель, пищи вволю, и вся с господского стола.
Зачем же она к жидам в кормилицы-то пошла? возражает другая баба.
Да надули ее, сказали, что немцы, а потом оказалось, что жиды некрещеные.
Официант пронес на подносе ягоды.
Господи! всплеснула руками кухарка. Вот сквалыги-то! Клубника по восьми копеек фунт, а они вздумали ею гостей потчевать! Настоящие немцы! Говорят, и доктор-то он по скотской части.
Да это не клубника, a «Виктория», замечает лакей.
Ну вот! Будто я клубники от «Виктории» отличить не могу!
А я вам говорю, что «Виктория», потому видел даже, как баба принесла им ее с огорода. Конечно, коли бы ежели они были настоящие господа, то могли ананас купить, но все-таки это «Виктория», а не клубника.
Начинается спор. Кухарка корит лакея «ваксой», тот ее «мутовкой». Другая кухарка просовывает руку в решетку и манит к себе солдата-музыканта.
Кавалер, кавалер! говорит она. Подите сюда! Нельзя ли нам от официанта пару ягод достать, чтоб спор разрешить? Они вот говорят, что это «Виктория», а мы за клубнику стоим.
Солдат улыбается и крутит ус.
А вы позовите меня в воскресенье к себе в гости кофий пить, так я вам не токмо что две ягоды, а целый фунт вам в презент предоставлю, шепчет он.
Подите вы! жеманится кухарка. Как же я вас к себе позову, если вы для меня встречный-поперечный и даже совсем не знакомый.
Теперь незнакомый, а приду, так и познакомимся. Где вы живете?
Зачем же я вам буду говорить? Это очень конфузно с первого раза. Я живу по Косому переулку, дача 137.
Ну вот, значит, я приду в воскресенье, любезничает солдат.
Прийти придете, а меня все-таки не разыщете, потому моего имени не знаете. Вы будете искать какую-нибудь Наталью, а я Татьяна.
Я Татьяну и спрошу.
Тоже можете ошибиться. У нас на дворе две Татьяны. Я у купцов живу, а другая Татьяна у аптекаря.
Тогда я к купеческой Татьяне и приду. По Косому переулку, дача 137? Верно?
Конечно, верно Только не стыдно это вам чужие адреса насильно выведывать? продолжала жеманиться кухарка. А еще военный!
Капельмейстер стучит палочкой. Музыкант со всех ног бросается к пюпитру. Раздаются звуки кадрили, подбивающей на танцы.
Ну, скажите на милость! Ведь выведал-таки, где я живу! не унимается кухарка. Вот срам-то, ежели придет.
Послушайте, как вас? Анны Пелагевны! Давайте сейчас танцы танцевать вот на этом помосте через канавку, обращается лакей к компании горничных.
Ну вот! Не навидались мы танцев, чтоб нам при всем народе на улице трястись! презрительно отзывается опять все та же миловидная горничная.
Что вы за царевна-недотрога, позвольте вас спросить?
Не царевна, а просто нам эти танцы и в Приказчичьем клубе, и даже с настоящими кавалерами надоели! Мне наш барин завсегда билетов сколько хочу дает.
Что вы бахвалитесь-то! Ваш барин на вас как-то раз плюнул по ошибке, а вы уж сейчас в себя головное воображение забрали и заважничали! Фря!
Ошибаетесь! Мне наш барин даже золотые часы с цепочкой подарил!
Коли подарил, так, значит, за уксусное поведение. Барская барыня! Тьфу! И больше ничего!
Пришпандорь ее! Пришпандорь ее хорошенько! кричит лакею обиженный горничной кучер.
На балконе у гостей танцуют.
Лососина
Крестовский остров. Сквозь свежую зелень палисадника, украшенного цветами, выглядывает на улицу хорошенькая дачка. Утро. На задрапированном полотном балконе пьют чай молодые супруги.
Вкусняш ты мой миленький! делает она ему через стол глазки. Ах, как я рада, что ты не едешь сегодня в должность и весь день пробудешь со мной.
Для тебя, Вкусняшечка моя, остался! отвечает он и посылает ей летучий поцелуй.
Вкусняш! Прелесть моя! Восторг мой! Для других ты Петр Иваныч, а для меня Вкусняш, и нет тебе другого имени.
А для меня ты Вкусняшка, потому что вкуснее, добрее и красивее тебя ничего нет на свете.
Протягиваются через стол руки, и жена и муж, как архиереи, целуют их.
А солнце светит и улыбается на их нежную любовь!
Что мы будем обедать сегодня, Вкусняш?
Что ты хочешь, Вкусняшечка. Ты хозяйка и повелительница, а я твой раб. Ты хотела лососины покушать. Вот зазови рыбака и купи.
Нет, нет! Лососина слишком дорога, шестьдесят копеек фунт, а ты и так много тратишься.
Друг мой, стоит ли об этом говорить? Ты хочешь лососины и кушай. Лучше на другом будем экономить. Вот я хотел себе новые подтяжки купить не куплю, буду старые носить.
Но из-за лососины и нуждаться в подтяжках!
Ничего. В крайнем случае ты мне из тесемок сделаешь.
Зазывается рыбак, и покупается три фунта невской лососины.
Вот мы и изжарим ее в сметане, а Вкусняш мой будет кушать и похваливать, говорит жена.
То есть как это изжарим? недоумевает муж. Где ж это видано, чтоб лососину жарили в сметане? Лососину варят.
У маменьки всегда жарили, и всякий раз на лососину приходил отец протопоп, ел и похваливал ее!
По-моему, это значит, портили доброе, и протопоп ни бельмеса не понимал в гастрономии.
Жена вспыхивает.
Что ж, по-твоему, маменька-то с протопопом глупее тебя? спрашивает она.
Не глупее, а только я знал одного протопопа, который и на грешневики с конопляным маслом умилялся, уклоняется от прямого ответа муж.
Твой протопоп и наш! Какое сравнение! Нет, я тебя спрашиваю: глупее они тебя?
Конечно, глупее! раздражается муж.
А коли так, то я и разговаривать с тобой не хочу, отрезывает жена. Степанида! кричит она кухарке. Возьми эту лососину и изжарь ее в сметане.
Не смей жарить, а возьми свари ее, остуди и подай со свежими огурцами.
Не слушай его, Степанида! Он совсем ополоумел. Иди и жарь лососину! Я хозяйка.
Ты хозяйка, а я деньги плачу! Я для тебя новыми подтяжками пожертвовал.
Вы для меня подтяжками, а я для вас жизнью! Нечего сказать, приятно жить с таким извергом! Уж не упрекнете ли вы меня вчерашними туфлями на красных каблучках, что мне подарили?
Начинаются слезы. Недоумевающая кухарка уносит лососину в кухню. Муж начинает сдаваться я подсаживается к жене.
Однако же, Вкусняшечка, это ни на что не похоже начинает он.
Не смейте называть меня этим именем! Я не Вкусняшка для вас, а Ольга Николавна.
Но прежде ты сама же
Мало ли, что прежде. Прежде вы маменьку и протопопа считали не глупее себя.
Никогда не считал и считать не буду! отрезывает муж.
Жена вздрагивает и подкатывает глаза под лоб.
Ай! Ай! Дурно! Дурно! вскрикивает она и откидывается на спинку стула.
Муж в испуге бросается к ней.
Степанида, воды скорей! Воды! кричит он.
Прибегает кухарка с водой, начинается спрыскивание, машут в лицо платком. Муж берет жену в охапку и, внеся ее в комнату, бережно кладет на диван. Ему попадают носком туфли по носу.
Друг мой, успокойся! Ну приди в себя, умоляет он. Я на все согласен. Пусть будет, что маменька и протопоп умнее меня. Открой глазки, я тебе сегодня за это десять горшков резеды и десять горшков левкоя куплю.
Что мне резеда и левкой, коли вы тиран бесчувственный шепчет, не открывая глаз, жена.
Ну, кроме цветов, я тебе то бирюзовое колечко подарю, что ты хотела.
Жена открывавает глаза.
А лососина как же? спрашивает она.
Да что лососина! Черт с ней! досадует муж. Или вот что мы сделаем: одну половину сварим, а другую изжарим.
Ну хорошо. Видишь, какая я уступчивая, Вкусняш.
Знаю, знаю, Вкусняшечка! Ты ангел! Степанида! Степанида! кричит муж.
Но в кухне раздаются возгласы:
Ах ты, мерзавка! Ах ты, подлая! Ну что я теперь буду делать! Барин, барыня, простите! Ей-богу, я не виновата!
Что там у тебя, дура! Чего ты?
Супруги выбегают в кухню. Кухарка стоит на подъезде и ахает.
Извольте посмотреть! Пока мы с вами барыню-то прыскали, кошка забралась в кухню и схватила лососину. Вон она ее под кустом ест.
Так чего ты стоишь, как истукан! Отними скорей! Можно обмыть и все-таки съесть! кричит муж.
Кухарка бросается к кошке с лососиной, но ее предупреждает дворовая собака. Она наскакивает на кошку, вырывает у нее лососину и убегает с куском.
Картина.
Перед отъездом с дачи
Темный августовский вечер. Около одной из дач, на помосте, перекинутом через канавку, собралась прислуга. Время от времени вспыхивает красный огонек папиросы и освещает мужские и женские лица. Кучер заиграл на гармонии и запел:
Ну, завели канитель! Только тоску наводите. Уж ежели тальянской музыки не знаете, то лучше бросить! замечает горничная.
Кучер обижается и умолкает.
А вот я у мамзели на фортупьяне для вас учиться начну, говорит он. Вишь какая новгородская тальянка выискалась!
Да полноте вам! Бросьте! останавливает лакей. Вы когда в город-то оглобли поворачиваете? спрашивает он.
А пес его знает! Еще вчера три куля овса к нам привезли. Долги его уж очень забодали. Теперича в мясной на книжку, в зеленной на книжку, а разносчики так-так поутру у калитки его и караулят. Словно кошки мясника, прости господи.
Поди, и конюшне-то вам теперь страшно спать? Домовые тревожат? спрашивает кухарка.
Домовые что! Домовой у меня ласковый, потому кони ему наши ко двору пришлись. Теперича я спать лягу, а он мне спину чешет, в голове ищет, рассказывает кучер. А вот ужо холода начнутся, так цыганский пот пробирать станет. Без сороковки и не ложись.
Все-таки страшно. Я бы и ласкового домового пужалась, ежится кухарка. Говорят, вон в угловой пустой даче покойница по ночам ходить начала. То стулья двигает, то стол и всю-то ночь. Дворник все двери мелом закрестил, да не помогает. А вчера что же? Приходит он поутру в дачу глядь: папиросные окурки валяются и тюрюк из-под ягод со стебельками. Так он и обмер.
Может, в крахмальных юбках и с кавалером под ручку покойницы-то ходят? усомнился кучер. Тоже бывает.
Ах, какие вы невероятные! Тогда зачем же стон? Окромя того, она зубами щелкает и изо рта огонь
Ну, пошли-поехали! И охота вам, господа, о таких вещах к ночи!.. заговорила компания и начала расходиться.
На помосте остались лакей и горничная.
Это ведь в наш собственный огород насчет покойницы-то Помните, мы там малину ели? сказал лакей и подвинулся к горничной.
Ах, оставьте, пожалуйста! оттолкнула она его. Ничего я не помню!
За что такая жестокость чувств с вашей стороны?
А за вашу воробьиную память. Вчера уверяли, что у вас насчет меня любовный кипяток в груди, а сегодня в табачной лавке спрашивали адрес у полковницкой портнихи и сулились к ней на кофей прийти. Вы думаете, я не знаю?
Мало ли что спрашивал! Мой вздох всегда при вас и останется. С портнихой у меня одни разговорные куплеты, а вы для меня купидон и даже, может, еще хуже, потому вот я сейчас приду домой да фонтал слез и пущу из-за вас на подушку. Вы вот говорите: портниха; а у меня в головном засаде только одни вы и сидите. Вчера стал полоскать графин трах! и нет его! А все из-за вашей лютости.
Подите! Вам поверить, так трех дней не проживешь! Вы и графин-то из-за портнихи разбили.
Однако ведь я вам же подарил ликерное сердце, а не ей. Кроме того, и любовную записку со скоропалительными чувствами вам написал. Хотите завтра же вам дюжину носовых платков подарю? Портниха для меня все равно что репа, а вы померанец!
Пожалуйста, не подпускайте кислых слов!
И вовсе даже не кислые, а ванель.
Пауза. Лакей остервенительно затягивается папироской.
Послушайте, можно будет к вам в городе прийти? спрашивает он.
Нет, нельзя. У нас делов ступа непротолченная. Только по понедельникам, когда барыня в оперу уйдет, и отдыхаешь.
Значит, мы так по понедельникам и потрафлять будем.
Шведскому замку и поклонитесь, а потом и поворот от ворот.
Наталья Спиридонова, зачем в наше сердце когти впущаете? Пора уж это зверство бросить.
С крокодилом без зверства нельзя! жеманится горничная.
Я крокодил, а вы моя крокодильша. Подарите взглядом, удостойте улыбкой! Вот так-то лучше. Теперь позвольте в бламанже вас чмокнуть.
Горничная сдалась. Послышался поцелуй.
Противный! И сколько в вас завсегда яду сидит, шепчет она.
Мой яд для вас не опасен.
Горничная стала уходить и начала прощаться.
Когда же вы переезжаете? спросил лакей.
После дождичка в четверг.
В таком разе в пятницу я буду оплакивать вашу одинокую калитку! За сим письмом потрудитесь получить наше адье с кисточкой, закончил лакей и чмокнул свои пальцы.
Горничная загремела юбками и опрометью бросилась на двор.