Что тут случилось, спросил он, пытаясь сесть.
Ты что, не понял? Машина перевернулась. Задний борт в щепки Все кто там сидел, вылетели.
И он нырнул в темноту.
Слышались приглушенные голоса, кто-то стонал. Никита нашел шофера тот был невменяем. Просунулся в искореженную кабину. Отодвинул осторожно девушку шофера струйка крови стекала из ее уха. В бардачке нашел фонарик и пошел вокруг перевернутого грузовика, пытаясь найти Иру. Ребята поднимались, кого-то тащили. Иры не было. Никита увеличил круг поиска на обочине что-то чернело.
Посветил фонариком, откинул с лица волосы и не сразу понял, что это Ира. Стал будить, кричать, теребить недвижное тело Чтобы ожила, чтобы проснулась, чтобы хоть застонала от боли Ничего.
На ощупь, спотыкаясь, приблизился Артур, спросил:
Кто это?
Никита помолчал и еле слышно ответил:
Ира Не трогай. Пусть полежит.
И только тут вдруг заплакал, поминая свою Ирку, и погибшего на фронте отца, и сгинувшего в лагерях деда, и мать, рано умершую от голода: всех-всех, ушедших с этой земли на небо.
Тяжелой была середина двадцатого века.
Лешкину посылку открыли на поминках там была зеленая от плесени колбаса, долго плутавшая по почтовым пересылкам. Да еще тут, на целине, пролежала две недели в ожидании.
Свадьбу отложили.
* * *
В этом южном городе у моря прошло все детство Ларисы. Домика половина, но зато дворик, а там три абрикосовых дерева.
Как и все местные жители, к морю они не ходили: чего они там не видели? Море было повсюду синело, серело, белело, ослепляло
Жили хорошо. Папа Ярополк Сидорович уже был в отставке.
Хрущев тогда много военнослужащих погнал на пенсию сокращение армии. Но дело отец себе нашел устроился консультантом по военным вопросам на местной киностудии. Ему там нравилось. К нему прислушивались, советовались, были почтительны. Он был непримирим к не по уставу надетой пилотке или к ордену, не положенному в ситуации, изложенной в сценарии.
Ярополк гордился своей работой. Кстати, это был приработок, пенсия у него была приличная, хотя возраст под пятьдесят. Но война состарила их поколение, и ныли раны в сырую погоду, и память проклятая напоминала ушедших, особенно в дни праздников.
Мама была учителем истории и литературы в школе, может, от этого и Ларисин интерес к русской истории. Еще была сестра Оля, младшая школьница.
Ларисино желание учиться в Москве отец одобрял медалистка, не в техникум же ей. А вот какие у нее теперь друзья, очень хотел бы знать. Лето кончалось, но еще несколько дней могли побыть все вместе.
Утром она получила телеграмму. И сразу же ушла из дома.
День был жаркий, воскресный. Мама Лиза пекла пирожки с абрикосовым вареньем. Оля помогала, но без особого интереса с утра сильно болело горло, но признаваться не хотелось, мама сразу такую панику поднимает.
К обеду Лариса появилась.
Руки мой, приказал отец.
Вид дочери ему не понравился. Да и младшая была не лучше, у нее начался страшный насморк, и она чихала прямо на пирожки.
Лиза, дай ей носовой платок.
К столу, сказала мама Лиза, внося красивую супницу с горячими щами.
Я не хочу, прохрипела Оля, ее вдруг вырвало прямо на пол.
Ярополк Сидорович всегда терялся, когда дочери болели.
Он даже ушел из комнаты. Мама Лиза приказала Ларисе принести тряпку и приложила руку к Олиному лбу обожглась.
Градусник, быстро!
Смерили за сорок. Это был менингит.
Поздно вечером, после того как скорая увезла Олю в больницу, Ярополк Сидорович спал, а измученная мама Лиза сидела на кухне без сил. Лариса сказала:
Я билет поменяла. Завтра уезжаю. Там у нас беда, похороны.
После менингита получилось осложнение Олино личико перекосило, сказали: парез навсегда.
* * *
Разбирательство трагедии было поверхностным. Записали: несчастный случай. Следователь казах больше всего мечтал, чтобы все студенты уехали отсюда и больше никогда не попадались ему на глаза.
Погибли три студентки, и еще скончались в больнице шофер с подругой.
Своих быстро похоронили, а приезжих надо было срочно отправлять в Москву пусть там сами разбираются. Никакой иной возможности отправить тела погибших девушек, кроме как в грузовом вагоне, прицепленном к пассажирскому, не было.
Студентам был подан отслуживший пульмановский вагон, с запасных путей. На окнах вытертые бархатные шторы с фестончиками, на два купе неработающая душевая кабинка с раковиной. Целиноград старался извиниться за недогляд и как-то скрасить ребятам долгий путь домой.
Но сама мысль, что погибшие девчонки едут с ними в одном поезде, убивала. На Никиту было страшно смотреть. С ним боялись говорить, ранить любой репликой, но от этого он становился еще отчужденней. Артур и Лешка поменялись с кем-то купе, чтобы оказаться рядом с Никитой. Четвертой к ним села дура из комитета комсомола и всю дорогу клялась Никите, что она лично этого так не оставит. Она найдет виновных и покарает. Лезла к нему обниматься и плакала в голос. Потом удалось ее напоить, и она заснула.
Лариса и Тамара ждали состав на перроне. Испуганная Тата, мать Артура, тоже пришла на вокзал, но она никого не знала. Никаких цветов и улыбок. Небольшая группка в черном держалась отдельно.
Состав медленно подползал к Курскому. Уже было видно, что у окон толпятся ребята. Вагон дрогнул и встал, но двери не открылись. Проводницы в тамбурах никого не подпускали к дверям. Странно, поезд стоял, а никто не выходил.
Ой, сказала зоркая Тамара и показала назад.
Там далеко, из хвостового товарного вагона выносили три гроба. Группка в черном немедленно ринулась туда, но бдительные стражи встали наперерез, растопырив руки нельзя.
Артур, стоя у окна в коридоре, хорошо видел и девочек, и маму. Хотел открыть окно, тут же гаркнули проводницы.
Ждали долго. Было жарко и душно. Вернулись в купе, но и там запретили открывать окна. Проводницы, как крысы, шныряли между ребятами по проходам. То и дело слышалось: нельзя, не положено, отойти от окон. Кочетков зычно скомандовал вернуться всем на свои места.
После аварии он максимально пытался не возникать, хотя у него было алиби: в машину тогда его позвал сам директор совхоза. Да и подозреваемого в аварии он уже нашел и телеграфировал кому положено, что преступник обнаружен, причем лично им самим, а не безответственными казахскими следователями.
Духота была невыносимая. Берта-сердечница покачнулась. Леша подхватил ее и передал Артуру:
Держи! и решительным шагом двинулся к проводнице, доставая из кармана какую-то красную книжечку.
Вы хотите неприятностей, ласково спросил он, помахивая книжечкой ДОСААФа, не более того.
Но обалделая проводница моментально достала свой ключ и открыла какое-то спецкупе с широким диваном, куда Артур и Лешка внесли еле живую Берту.
Спустя час открыли двери вагонов. Распаренные студенты протискивались сквозь застывших, как в почетном карауле, толстых теток-проводниц и падали в объятия родителей и друзей. Когда Артур уже оказался на перроне мама и Лариса кинулись к нему с двух сторон и даже слегка столкнулись лбами.
Минуточку, гражданин Смирнов, сказал ему чей-то голос, и двое убедительного вида милиционеров в синей форме немедленно повели его куда-то прочь.
Лариса, мама, крикнул Артур, возьмите рюкзак, там вам
Но рюкзак уже нес вслед за ним молоденький милиционер, дивясь тяжести: там были книги.
Они сидели в Лешиной квартире и говорили об Алике.
Нет дыма без огня, безапелляционно заявила Берта, сколько раз я видела его в кабинете этой сволочи.
Какой? не понял Леша.
Кочеткова. Липкий мерзкий подлый проходимец.
А ты что там делала?
Комсомольские взносы собирала.
Это бездоказательно и голословно. Может, и Алик собирал. Но я тут при чем? Меня-то зачем вызывают? Что я могу рассказать, если нас с тобой вообще там не было?
Ты объективный свидетель.
Свидетель чего? Лешка смотрел на повестку с недоумением. А почему не Рыжий?