Чего ему не хватало, Лан? Секса не хватало? Ну хоть бы раз сказал: не дашь заведу любовницу! Я ж не думала, что ему вынь да положь в живую женщину надо потыкать! Он ведь всегда нормальным был, не из тех мужиков, которые: «Я не для того женился, чтобы дрочить!» Мне на последних месяцах беременности Маруськой тоже половой покой прописывали, он же терпел? Хотя уже и не знаю
Погоди, я чуть не обжигаюсь чаем, делая слишком большой глоток и еле откашливаюсь. У вас же все нормально было с сексом?
Мозг не успевает за языком буквально на мгновение.
Мы никогда не обсуждали с Полиной вот эти все девичьи штучки кто, когда и сколько раз.
Тем более, не обсуждали их семейную жизнь с точки зрения постели.
С ней.
Я могла это знать только от Германа.
Это ощущение мгновенного укола в сердце, от которого невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пронзающий насквозь страх.
Потерянный телефон? Забытая встреча? Предчувствие беды?
И сразу отпускает, только сердце еще долго колотится невпопад и что-то свербит в горле.
Но Полина смотрит мимо меня, пытается опереться на руку, промахивается и смеется сама над собой. Она слишком пьяна, чтобы проанализировать, как эпично я чуть не спалилась.
Не было у нас хорошо, она растягивает губы в горько-фальшивой улыбке. Последний год как-то особенно не получалось. То я болею, то он, то как-то некогда. Да и Маруська уже взрослая, как-то неудобно при ней запираться в спальне. Все равно ж поймет, чем мы там занимаемся. А пока дождешься, чтоб уснула, сама засыпаешь Прошлым летом она в лагерь уехала, помню, мы оторвались! А она на следующий день начала обратно проситься, вот и не вышло у нас каникул.
Помню, да, ты так радовалась, когда она согласилась, киваю я, а сама судорожно подсчитываю. Больше года у них не было секса, выходит? Тогда зачем Герман мне врал?
Я ведь все это время думала
Что я думала?
Что он со мной не из-за секса?
Что есть что-то другое. Не только раненое Нелли самолюбие, как мне казалось поначалу.
Но в этом он меня разубедил. Очень качественно разубедил.
А теперь выходит, я не замечала самой главной причины?
Телефон на столе начинает вибрировать, и Полина несколько секунд безуспешно ловит выскальзывающий из пальцев «обмылок», с трудом фокусируется на экране, где написано «Герман» и подносит трубку к уху:
Чего тебе?
Я не слышу, что он ей отвечает, но она морщится, словно у нее мигрень.
Когда захочу, тогда и вернусь!
В ее голосе истеричные нотки.
Сколько хочу, столько и пью!
Она щелкает пальцами официантке, указывает на бутылку и жестами просит повторить, хотя мы не выпили и половины.
Знаешь, ты потерял право мне что-то указывать, когда пошел выгуливать своего дружочка по чужим постелям! Нет, Гер, я не начинаю скандал! Нет, не я! Нет, ты! Вот и займись дочерью, ты же ее так любишь! А я десять лет занималась, имею право отдохнуть! Зато у тебя времени так много свободного было, что ты решил его потратить на какую-то Нет не замолчу! Сам заткнись!!!
Она уже просто визжит в трубку, не обращая внимания на то, что немногочисленные посетители бара оборачиваются и шепчутся, глядя на нее. Я сижу, закрыв лицо рукой и чувствуя, как пылает моя кожа. Чей это стыд? Мой или ее?
Не знаю.
Не уверена, что я бы вела себя лучше в такой ситуации.
Хотя нет. Я бы Германа вообще убила бы, наверное.
Прямо кухонным ножом. Во сне.
Полина еще очень терпеливая, если просто орет на него, а не швыряет чугунной сковородкой каждый раз, как он что-то ей предъявляет.
Очень терпеливая Полина выключает телефон, отшвыривает его в сторону, так что он ударяется о бутылку и залпом допивает свой бокал.
А потом начинает плакать.
Ее просто прорывает она рыдает, стирая свеженанесенную тушь салфетками, сморкается в них и сквозь всхлипы говорит, говорит, говорит
Я не понимаю! Не понимаю, Лан! Я его спрашиваю она моложе меня, он говорит да! Малолетку нашел? Пора менять одну по сорок на две по двадцать? Он только улыбается! Знаю я его, мой муж тот еще тролль! Она может быть младше меня на месяц, но он будет глумиться надо мной! У школы, говорит, караулил, искал помладше!
Герман не такой
Такой! Лана! Такой! Он терпеть не может в людях глупость, и если я делаю что-то тупое, он меня может потом месяцами этим доставать! Однажды я перепутала и взяла австрийское вино, хотя он просил австралийское, я еще полгода слушала про то, что в австрийском аэропорту есть табличка, что здесь не водятся кенгуру! Он что угодно может простить, кроме глупости! А с тех пор, как я обо всем узнала, я творю полную ерунду, и его это бесит! Перепутала счет нашей няни со счетом электрика и послала ему денег в пять раз больше! Он вернул, но Герман узнал и бесился! Понимаешь? Как будто это хуже, чем то, что сделал он! Да я Да я на все, что угодно теперь имею право, а он ведет себя так, будто виновата во всем только я!
Будешь разводиться? тихо спрашиваю я.
Нет, мотает Полина головой.
Простишь?
Нет.
Тогда что?
Не знаю! Ничего не знаю, Лан! Ничего! Мои родители развелись, я тебе говорила? Я была в пятом классе, мне начали сниться кошмары, я скатилась на двойки и осталась на второй год. Никто не знает, я же в шесть пошла в школу. Догнала потом. Но я Герману рассказывала, и он теперь, стоит заикнуться о разводе, спрашивает хочешь, чтобы Маруся такое же пережила? Я не хочу!
Будете жить как соседи? я не поднимаю на нее глаза, только кручу бокал в пальцах, роняю, расплескивая вино, но подхватываю в последний момент.
Не знаю.
Марусе будет так лучше?
Не знаю!
Как бы ты хотела?
В этот момент я почти забываю, что именно я одна из сторон треугольника и говорю с ней, как говорила бы с подругой, которой изменил муж. Не со мной.
Меня терапевт тоже спрашивает, как бы я хотела, говорит Полина неожиданно спокойно, глядя перед собой и собравшись, как перед боем. Я говорю отмотать время. На полгода назад, на год, на десять лет. Вернуть все как было. До того, как это случилось.
Это невозможно.
Вот и он говорит, что невозможно. А другие варианты меня не устраивают.
Мы долго молчим. Так долго, что люди в баре перестают поглядывать на нас с интересом. Спектакль окончен, здесь больше не будут показывать сумасшедших женщин, можно и своими делами заняться.
Я больше не смею задавать ей вопросов, а она, кажется, трезвеет и не хочет откровенничать.
Все-таки я ужасная подруга, говорит Полина спустя добрых десять минут тишины. Хватит обсасывать мою убогую трагедию. Расскажи, как у тебя дела?
Хочется рассмеяться.
На языке пляшут горько-сладкие слова, которые кладет туда сам дьявол.
У меня тоже все плохо, Полин. Меня бросил твой муж, подарив несколько самых счастливых месяцев за всю мою жизнь.
Я подтягиваю к себе бутылку вина.
Тогда. Он сделал это сам
После той ночной поездки, когда я увидела Германа безумным, безбашенным, пугающим и будоражащим одновременно, мы не виделись несколько дней.
А потом мне от него пришло сообщение: «Поедешь со мной в командировку?» на которое я ответила: «Поеду!» вспомнив о том, что надо бы узнать, куда и когда только через пару часов.
Наплести что-то мужу труда не составило у него самого был дедлайн на дедлайне.
Оставалось предупредить няню и я уже ехала на вокзал в такси, мысленно подгоняя его своим горящим нетерпением.
Но едва увидев Германа, ожидающего меня у поезда, я вдруг оробела. Застеснялась, как восьмиклассница на первом свидании и от того стала вести себя не как грешная любовница, а как аудитор на проверке. Зачем-то назвала его при проводнице Германом Арсеньевичем он лишь сдержанно кивнул, словно заразившись моим смущением.
Мы не смотрели друг другу в глаза и как будто боялись ненароком коснуться друг друга. Неловко протискивались в узком проходе скоростного поезда к своим местам, как назло, расположенным лицом к лицу. Хотя, может быть, сидеть рядом было бы еще хуже.
Герман сразу достал планшет и уткнулся в него, делая вид, что работает, хотя я время от времени ловила его быстрые взгляды в мою сторону.
Я смотрела в окно, пила паршивый кофе, купленный с тележки проводницы, залипала в телефон, играя в шарики и от волнения и постоянно проигрывая.
С вокзала мы сразу поехали в гостиницу, где все так же неловко молчали, распаковывая вещи сколько их там было, тех вещей, на два-то дня? Герман время от времени оборачивался ко мне, будто собираясь что-то сказать, но едва я ловила его взгляд, тут же опускал глаза и в очередной раз перекладывал с места на место пакетик с носками, пока в порыве раздражения не запихнул его в ящик прикроватной тумбочки.
Мне очень хотелось в туалет, но я стеснялась пойти, пока он не сказал, что ему надо отъехать по делам, и вернется он только к ужину. Я даже не заметила эти несколько часов без него, настолько сильно волновалась и крайне удивилась, когда он постучал в дверь номера и позвал меня спускаться.
Ужин тоже прошел напряженно. Мы сидели в гостиничном ресторане под взглядами официантов и завсегдатаев и без аппетита ковыряли еду он рыбу, я салат. Столик был такой маленький, что мы постоянно сталкивались коленями и замирали, чтобы тут же отодвинуться. Стараясь не задеть его, я так напрягала мышцы, что они болели на следующий день, как от физкультуры.
Между нами все было настолько неловко, словно мы встретились впервые после десятилетнего перерыва и не было между нами тех легких и живых бесед во время ночных поездок, когда слова лились сами, куда-то убегало время и казалось, что надо обсудить еще миллион крайне важных тем.
Трещина, прошедшая по поверхности его ледяного саркофага той безумной ночью, начала затягиваться, скрывая темную воду его живых чувств.
В номер мы поднимались на лифте, внимательно глядя на счетчик этажей, словно бесконечно чужие люди, не ожидавшие встретить друг друга и тяготящиеся компанией.
Сходили по очереди в душ, причем я после Германа торопилась туда так, что чуть не споткнулась о низкий порожек ванной до того страшно было остаться с ним наедине.
Вышла, легла рядом в постель, и он щелкнул выключателем.
Пронзительная тишина была такой напряженной, что даже легкий шелест подушки от малейшего движения звучал в ней громовыми раскатами. Я думала о том, что лежать вот так застыв и боясь шевельнуться, как-то невообразимо глупо, но не могла заставить себя двинуться с места, чтобы обнять или поцеловать Германа.
Он сделал это сам.
Сверх меры накрахмаленное гостиничное белье отчаянно захрустело, и трещина во льду зазмеилась черной молнией, принялась разрастатться, выпуская отросток за отростком, пока весь ледяной кокон не треснул и не осыпался с Германа мелким крошевом.
Он прижал меня к себе, шепча:
Лана, Лана
Нежно, невыносимо пронзительно и с такой мучительной нуждой в голосе, что слезы покатились сами собой.
Обнял изо всех сил, перекатился, прижимая тяжелым телом к жесткому матрасу и принялся целовать щеки, лоб, глаза, губы, снова щеки, распластывая меня о себя. Я вцепилась пальцами в его плечи, обхватила ногами и заплакала от переполнявших меня чувств. Мы были словно влюбленные, разлученные на долгие годы и встретившиеся на одну ночь перед утренней казнью прежде чем разлучиться навсегда.
Моя кожа стонала от счастья, соприкасаясь с его кожей, тепло его рук встряхивало меня как электрические разряды. Где-то на границе наших тел происходила невероятная химическая реакция, и от того хотелось касаться друг друга еще дольше, еще полнее. Куда-то делась моя скромная ночнушка, в которую я зачем-то обрядилась в ванной, куда-то делось наше белье, мы остались обнаженными и открытыми миру.
Нам было не до секса слишком много было слез и чувств. Мы обнимали друг друга кожа к кожа, и это было острее любого секса.
Но и секс тоже был в какой-то момент нам стало не хватать внешней близости и захотелось проникнуть друг в друга как можно глубже.
Стоило Герману скользнуть внутрь меня, как он замер, заставляя и меня почувствовать всю полноту слияния. Он почти не двигался, только слегка покачивался, как на море в штиль, сцеловывал слезы с моих глаз и обнимал всем собой.
Лана в сотый раз выговорил он мое имя, наполняя мое тело еще и своим низким глубоким голосом.
Тогда. Смотри, какое небо
Мы любили друг друга, словно последние люди на краю мира в разгар Апокалипсиса. Как разлученные навсегда. Как вечные влюбленные. Жарко выдыхая избыток этой любви и прижимаясь щекой к щеке, чтобы смешать наши слезы.
Я не могла представить, что секс обычный командировочный секс в гостинице средней руки, украденный у законной жены и ничего не подозревающего мужа, может быть настолько трансцендентным опытом, выходящим за пределы человеческих чувств, слов и понятий.
Может быть, мне это снилось но что тогда было потом, еще много-много раз после того самого первого?
Впрочем, это не спасло нас от утреннего холодка, когда позвонила Полина.
И от нашего взаимного признания, что никто из нас никогда не планировал становиться изменником.
Почему-то это признание только отдалило нас друг от друга. Будто в то мгновение мы отреклись от всего, что звенело и дрожало в нас прошедшей ночью.
Во время завтрака Герману позвонили.
Да, сейчас приду и обсудим, сказал он в трубку, и я приготовилась к еще нескольким пустым часам в незнакомом городе, заполненным игрой в шарики и, может быть, прогулкой по ближайшим к гостинице магазинам.
Но Герман вдруг посмотрел на меня и сказал собеседнику:
А знаешь, что? Нет, не приду. Да, вот только что появились срочные дела. Не знаю, когда. Потом обсудим.
Он отложил в сторону салфетку, встал и протянул мне руку.
Пошли гулять? спросил он.
И мы пошли.
Морозный заснеженный город не баловал нас романтическими пейзажами. Мы быстро ушли куда-то в сторону от центра, где осталось все самое интересное для туристов, и просто бродили по обычным улицам между старыми пятиэтажками и кое-как облагороженными домами частного сектора. Никаких, даже самых завалящих кафешек тут не было, подъезды были заперты, поэтому греться приходилось в трамваях, каким-то чудом появлявшихся на нашем пути, когда губы уже трескались от поцелуев, а щеки леденели от ветра.
Один из таких трамваев завез нас на городское кладбище и, насмешливо позвякивая, укатил в депо. Покосившиеся кресты и укрытые снежными шапками памятники почему-то показались нам достаточно интересной компанией, чтобы, не сговариваясь, свернуть к воротам.
Люблю кладбища, призналась я, отряхивая снег с бронзовых цифр на черном гранитном памятнике. Особенно старые. Смотри, могила девятнадцатого века.
И вот еще одна, кивнул Герман на расколотую пополам плиту, утопающую в снегу. Интересно, сейчас здесь хоронят? Поищем новую часть?
Там не будет так красиво, возразила я.
Да, пожалуй, согласился он. И да, я тоже люблю кладбища. Тут всегда тихо и как-то очень не суетно. Сами собой отсеиваются лишние мысли, а оставшиеся приходят в порядок.
Мы прошлись еще немного по расчищенной и утоптанной дорожке, разглядывая ухоженные участки, мимо которых она змеилась. Чем дальше мы шли, тем интереснее были имена на табличках и причудливее памятники. Маленький покосившийся склеп, к которому привела тропинка, оказался обнесен высоким забором, и попасть к нему было невозможно. Зато кто-то, очень хорошо следящий за этим местом, заботливо утоптал снег вокруг, чтобы можно было полюбоваться склепом со всех сторон.
От вандалов за забором спрятали, кивнул Герман на боковую стену, исчерченную разноцветными всполохами краски из баллончиков. Иди посмотри.