Первый раз, когда она позвала меня погулять по зимнему парку после того, как Герман увез меня в свой офис и там цинично поимел, как замену Нелли.
Я не хотела идти и отмазывалась как могла. Какая уж тут дружба, если я могу двумя словами разрушить ее идеальный брак и мне даже не будет жаль, потому что Герман, считала я тогда, не заслуживает такой жены, как Полина.
Но мы всегда общались с ней чуть отстраненно, через молчаливую паузу. Я любила записывать кружочки для чата с подружками, Полина делала селфи со всеми интересными объектами в поле зрения и копировала всем своим знакомым длинные простыни текста, в которых делилась впечатлениями.
А вот друг с другом мы разговаривали только вживую, а потому редко.
Зато откровенно.
Только ей я могла рассказать что-то, за что меня точно осудили бы и подружки, и мама, и муж. Самые сокровенные темные тайны из глубины души, которые отгоняешь как дурные сны, если они всплывают на поверхность.
Например, о том, что во время беременности мне снились очень горячие сны с моим рок-музыкантом и бывали дни, когда я по пять раз ревела, потому что скучала по нему.
Конечно, я помнила, что он ужасен но сны и слезы приходили все равно.
Только поэтому я все-таки поехала тогда на встречу с ней, и мы два часа прогуляли по засыпанному снегом парку с горячим глинтвейном в пушистых варежках, говоря о какой-то совершеннейшей ерунде. А у меня осталось ощущение, что я все-таки ей что-то рассказала. Пусть и не словами.
Потому что на прощание она обняла меня и сказала вполголоса:
Ты слишком много всего чувствуешь и от этого устаешь. Но в этом твоя сила.
Сейчас ее очередь говорить мне самое сокровенное, а моя выслушивать.
Мне кажется говорит Полина глухо. Что если бы он просто бросил меня, а еще лучше умер, мне было бы почти все равно. Лишь бы Маруське хуже не стало. Но то, что он предпочел другую Знаешь, Лан, я и не думала, что глубоко внутри меня живет эта мещанская, бабская собственническая ревность. Лучше пусть сдохнет, чем достанется другой!
Я тебя понимаю, говорю я.
Потому что правда понимаю. Сочувствую. Чувствую так же.
Почему, почему, почему он это сделал?! Полина начинает плакать. Надевает обратно темные очки, снова снимает, ерошит волосы, превращая прическу в воронье гнездо. Выливает из бутылки последние капли в свой бокал и допивает их, захлебываясь слезами. Я бы хотела знать, что я сделала не так! Чего ему не хватило?
Я бы тоже хотела.
Серьезно.
Хотела бы знать, почему с нами это случилось.
Чего ему не хватило, почему он сломался?
Однажды мы с ним даже говорили об этом.
Тогда. Хватает
Мы снова встретились у него в офисе. Как весь последний месяц раз или два в неделю, как получалось. Только для секса. Всегда только для секса.
Герман ждал меня в дверях кабинета, жадно целовал, размазывая помаду, нетерпеливо сжимал грудь, задирал юбку, запуская пальцы между ног.
Иногда он уже трахал меня пальцами одной руки, пока второй запирал кабинет, словно не мог потерпеть даже жалкие три секунды.
Первый раз всегда был такой толком не раздевшись, торопливо, бешено. У стены, у двери, на полу.
И только после этого пауза.
Время, чтобы расстегнуть его рубашку или снять мое платье. Выбросить порванные колготки, стереть размазанную по лицу помаду.
Поговорить.
О чем?
В тот день Герман сидел, откинувшись на спинку дивана. Как всегда в полутьме. Мы никогда не зажигали свет, и он всегда его гасил, когда ждал меня.
Его одежда была в беспорядке: галстук съхал набок, ширинка расстегнута, из нее торчал край рубашки, а ему на это было наплевать. Он смотрел в темное окно и думал о чем-то своем.
Я же, как обычно, стаскивала колготки, на сей раз для разнообразия оставшиеся целыми и думала, что пора начинать носить чулки. А трусики, наоборот не носить. Особенно, когда еду к нему. На юбку попали капли спермы, и я дотянулась до спиртовых салфеток, валяющихся на столе, чтобы их стереть.
На мне была только длинная блузка, прикрывающая бедра, и когда я нагнулась над столом, Герман повернул голову я почувствовала его взгляд.
Мне ничего не стоило наклониться чуть ниже и открыть ему куда более откровенный вид, но я терла юбку салфетками и старалась держать бедра сведенными, чтобы оставаться в самой скромной из доступных поз.
Это был такой флирт. От обратного.
Я развернула руку запястьем вверх и снова посмотрела на татуировку «Nevermore». Как мы оказались в этой ситуации? Почему обещание не сработало?
Или оно сработало слишком буквально?
Каждый раз, когда Герман выдыхал, покидая мое тело, оставляя вместо себя горячую пустоту, я царапала пальцами свое запястье и думала: «Больше никогда». И знала, что это может быть правдой. Что никогда больше это не повторится.
Он наложил на меня страшное заклятье каждый раз проживать эти его слова заново.
Пророческая татуировка.
«Больше никогда, больше никогда, больше никогда» толчками в моей голове в такт его толчкам во мне, в такт бьющегося сердца.
Как это произошло?
Почему заклинание сработало так странно?
Как мы снова оказались здесь. В полутьме, кожа к коже, в молчании и резких вздохах?
Случайно.
Как обычно случайно.
Или между нами уже нет ничего случайного?
Но я совершенно случайно забежала на открытие нового бутика на нашем этаже и выпила там два бокала шампанского на голодный желудок.
Голова закружилась моментально, но с каблуков я пока не падала и отлично.
Зато случайно прошла мимо банка.
Правда, случайно мне не было там ничего нужно, но и встретить Германа я не надеялась. Я нормальная. Я же понимала все про «больше никогда». Никогда так никогда.
Я даже не собиралась поворачиваться в ту сторону, но голова закружилась сильнее обычного, я оступилась, качнулась а когда выпрямилась, уже была нанизана на черный, как самая черная дыра во вселенной взгляд.
В голове шумело, все кружилось, но я как шла по этому взгляду, как по канату над пропастью, так и продолжала идти. Не останавливаясь.
По пути мне должен был встретиться охранник, поинтересоваться, по какому я вопросу менеджер, хоть кто-то задержать на входе во внутреннюю часть банка.
Но я просто шла, и шла, и шла, а Герман отступал во тьму коридора, будто заманивая меня к себе в пещеру. Я шагнула за поворот и оказалась вжата в стену в крошечном закутке, который нельзя было увидеть из операционного зала или внутренних помещений, а Герман целовал меня так, словно это последнее, что ему разрешили перед смертной казнью.
Голова кружилась все сильнее, и мне с каждой секундой все больше казалось, что я попала в параллельный мир, в котором было возможно то, что совершенно недопустимо в нашем. Еще мгновение и обязательства, оставленные в реальности, вытянут меня обратно из тягучего головокружительного сна.
Так и случилось.
Герман отпустил меня и отступил на шаг, будто испугавшись. Этого не могло быть он же Герман Панфилов, бизнесмен, банкир, холодный, строгий, равнодушный, мужчина, пахнущий резким запахом нагретого на солнце розмарина.
В шесть, сказал Герман. Не притрагиваясь, качнулся ко мне, скользнул дыханием по лицу и повторил на ухо, уже тише и мягче. В шесть.
В шесть я стояла у служебного выхода из торгового центра, и у меня дрожали руки и подгибались ноги, пока я следила взглядом за «лексусом», подъезжающим к бордюру. Герман молча открыл дверь, я села внутрь и все повторилось как в первый раз. Холл, коридоры, лифт, кабинет, запертая дверь, быстрый секс.
Только на этот раз сверху была не я, а Герман вбивал меня в кожаную шкуру дивана своим телом, окутывая знакомым до дрожи, до слез запахом.
Один раз.
И второй после молчаливой паузы, когда я просто сидела на краю дивана, а он гладил мои колени, забираясь пальцами все выше по бедрам, пока это снова не перешло в контрастный секс. Жар в его глазах, жар внутри меня ледяной холод за окном, ледяное прощание, когда после этого Герман отвез меня домой и молча высадил.
Раз в неделю. Два раза в неделю.
Снова. И снова.
И опять.
Герман поднялся с дивана, подошел ко мне, стоящей в своей шелковой полупрозрачной блузке, обнял за бедра сзади и принялся целовать, постепенно спускаясь с шеи на плечи.
Я расстегивала блузку пуговица за пуговицей, а он целовал все ниже, добираясь до груди.
Шелк скользнул на пол, следом сдался бюстгальтер а я осталась совершенно голой.
Рядом с Германом полностью одетым. В костюме, рубашке, галстуке и сияющих ботинках.
Он развернул меня к себе лицом, окинул долгим жарким взглядом, остановившись на всех самых уязвимых частях, и показал взглядом на ширинку.
Не отрывая от него глаз, глядя снизу вверх, я опустилась перед ним на колени.
Его ладонь на затылке, учащенное дыхание, мои губы, скользящие по влажному стволу и его вкус на языке я чувствовала, что в этот момент что-то меняется, но пока не понимала, что. Словно по сковывающему нас льду прошла глубокая трещина, и в тот момент, когда он отошел, заправляя рубашку, я смогла спросить:
Зачем, Гер? Зачем тебе это надо? Тебе дома секса не хватает?
Он замер, перестав бренчать пряжкой ремня, но через несколько секунд продолжил и ответил, не поворачиваясь ко мне, стоящей голой в густом ворсе ковра:
Хватает. С сексом все отлично.
Тогда чего не хватает? Приключений? Адреналина?
Он глубоко вдохнул, выдохнул и скомандовал:
Одевайся. Поехали.
Гонки по ночному городу оказались куда хлеще запретного секса.
Герман пролетал пылающие алым светофоры, стрелка спидометра стремилась прилечь в правой стороне циферблата, я орала от ужаса, а один «холодный» и «сдержанный» мужчина позволял себе лишь легкую полуулыбку. Однако руль держал двумя руками в отличие от тех вечеров, когда просто катал меня по городу.
Я боялась лишний раз набрать воздуха в легкие, а Герман словно только на бешеной скорости, нарушая все возможные правила, становился собой. Только оценить это было некому.
Или
Запарковавшись с визгом шин черт знает где он отстегнул мой ремень, перетащил к себе на колени и снова нанизал на себя. Жестко, лихорадочно, жадно. Кусая губы и делясь со мной дыханием, в которым чувствовался острый привкус свободы.
Я уже и не помнила, когда у меня еще в жизни был секс три раза подряд за один вечер Игорь не отличался бешеным темпераментом, хотя был внимателен и ласков и всегда доводил дело до логичесного финала.
Герману как будто было наплевать, что я чувствую.
Но в этот, третий раз, он долго не кончал, зато его пальцы между моих ног были настойчивы и безжалостны. Он подавался бедрами вверх и одновременно быстро тер клитор, откинув голову назад и глядя блестящими черными глазами мне в лицо.
Пока я цеплялась за его плечи, пережидая судороги его, свои и чувствуя, как изнутри становится влажно и горячо, я чувствовала на себе его взгляд.
Черный, горячий, страшный, свободный, обещающий, уничтожающий.
С этого взгляда наша история о позорном адюльтере стала совсем иной.
И еще.
Я запомнила.
Запомнила то, что он сказал в тот вечер.
Для секса у него была жена.
Для адреналина гонки по ночным улицам.
Для чего же была я?
Сейчас. После каждой измены?
Полина выливает в бокал последние капли вина из бутылки, трясет ее, словно надеется, что еще что-то осталось и с сожалением отставляет в сторону. Незаметная, словно тень, официантка, подхватывает и бутылку, и пустые тарелки, споро и ловко собирает разбросанные по столу бумажные салфетки.
Девушка! Полина пытается ухватить ее за локоть, но та увиливает. Девушка, вас как зовут?
Кира, официантка с дежурной улыбкой кивает на бейджик на груди.
Какое прекрасное имя! можно было бы решить, что Полина всего лишь дружелюбна, но она растягивает звуки, обводит расфокусированным взглядом стол и движения ее слегка неловкие. Она явно пьяна, увы, и Кира это понимает. Давайте дружить, Кира? Мне так не хватает подруг!
Давайте! улыбается та. Вам вино повторить?
Конечно! Мы же друзья!
Кира убегает, и Полина тут же про нее забывает. Она вытаскивает несколько зубочисток из салфетницы и начинает их ломать. Каждое ее движение кажется чуть неловким, будто она сейчас промахнется и мимо салфетницы, и мимо бокала, из которого допивает последние капли.
У тебя тушь размазалась, говорю я, наблюдая за ней с острой жалостью.
Я сейчас отвечает она и долго роется в сумочке, но потом плюет, выбирается из-за стола и, пошатываясь, идет в туалет.
Пока ее нет, приносят вино, я разливаю его по бокалам, но себе наполовину разбавляю водой. Мне не хочется падать во тьму опьянения. Я вообще не понимаю, как от алкоголя может стать легче. Слишком хорошо я помню, как пила в юности после разрыва со своим музыкантом. Напиваешься вечером и становится очень себя жаль, хочется позвонить ему и все вернуть. Погружаешься в мир расплывчатых звуков и обрывочных мыслей, вроде бы становится чуть легче но нет. С утра все так же плохо, но еще добавляется похмелье. А если успела что-то написать еще и стыд.
С тех пор я не пью, когда мне грустно, разучилась.
Полина возвращается, петляя между столиками в пустом зале. Натыкается на официантку, другую, не нашу, но задерживает ее и что-то долго рассказывает. Судя по лицу официантки, ей очень хочется на ручки и к маме, но приходится терпеть.
Знаешь, говорит Полина, когда возвращается и садится на свое место за столом. Я могла бы догадаться. Могла бы понять раньше. У меня иногда ни с того, ни с сего болел низ живота. Я обошла трех гинекологов, двух терапевтов и сделала УЗИ. Все в порядке. Просто почему-то сильно ноет, как перед месячными. Я просто чувствую, когда он с ней.
Ее глаза снова накрашены, но веки припухли, словно она долго рыдала. Хотя, возможно, она промахнулась и ткнула кисточкой для туши в глаз.
Думаешь, это уже долго длится?
Нет. Не знаю. Я не спрашивала, Полина подхватывает бокал с вином и делает хороший глоток. Боюсь узнать. Но, думаю, где-то полгода. С зимы.
Он изменился? Стал равнодушнее или я мешкаю, подбирая слова. Самое ужасное, что это больше не дежурный разговор, мне правда интересно. Наоборот? Говорят, мужчины, когда чувствуют вину, начинают с женой вести себя нежнее.
Нет, она качает головой и к растерзанным зубочисткам добавляет обрывки салфеток. Красные, белые, зеленые ошметки устилают стол. Вообще нет. Ничего не менялось, я даже не догадывалась. Все было, как всегда он задерживался не чаще обычного. Только
Что?
Полина задумывается. Она отодвигает всю гору мусора, которую наплодила за время нашего разговора и снова хватается за бокал. Кира подбегает и сметает ошметки салфеток и зубочисток со стола на маленький поднос.
Встречается со мной глазами:
Что-нибудь еще хотите?
Зеленого чая, прошу я.
Хватит на сегодня вина.
А вот чашу вины я еще не выпила до дна. Все только начинается.
Он стал дарить мне подарки. Раз в неделю, иногда чаще. И всегда привозил из командировок что-нибудь интересное. Не просто, знаешь, сережки из магазинчика на вокзале, а что-то по-настоящему красивое. Голубоватый фарфоровый молочник из Гжели, черную икру из Астрахани, ростовскую финифть. Ну или просто брюлики.
После каждой измены? внутренне холодея, спрашиваю я.
Если боль в животе еще можно было списать на совпадение, натягивание совы на глобус и нынешнее истерическое состояние Полины, то подарками своими Герман выдавал себя с головой. И я точно знала, что периодичность этих подарков совпадала с его изменами.
Я-то знала.
Выходит, так, горько усмехается Полина. Совестливый муж попался! Все правильно делал, как народная мудрость требует с блядок через ювелирный.
Она чокается своим бокалом с чашкой с зеленым чаем, которую ставят передо мной.
У меня рука не поворачивается поднять ее и чокнуться в ответ.