Ян так и не приучился называть Севу по имени, а вот узнав про прозвище «Лиса», сразу проникся. Рина посчитала, что кажется ему хитрой, как лиса, но мальчик не нашёл в рыжем зверьке ничего хитрого и стал описывать его повадки и норов, где и нашёл сходство. Обе лисы, по его мнению, отличались настойчивостью в деле, любопытством к миру, не боялись ошибок и не пасовали перед трудностями. Особенно очевидно у лисы это проявлялось голодной зимой, когда она со всей силы подпрыгивала вверх, вытягивала лапы и щучкой пробивала снег, чтобы поймать мясную мышку. Такое сравнение пришлось Севе по душе, и она полюбила прозвище ещё сильнее.
Даже Яврек, казалось, не оставался равнодушным при всей своей отрешённости. Ноги и руки с каждой встречей меньше дёргались и белели от напряжения, брючины на коленках уже не шарахались от назойливых ногтей, иногда и проблески интереса мелькали в застывшем взгляде. Прогресс, конечно, наблюдался, хотя и не явный. Но постепенно, как говорится, и дырявая гусеница наедается.
Привыкала Сева и к кругам из камешков: ноги от сидения уже не горели тысячью иглами. Не казалось чем-то неудобным говорить вперёд, а не в лицо собеседника, и подолгу не двигаться, ведь она легко забывалась в закоулках Яврековых мыслей.
И вот так сидели они бок о бок неподвижно, как два стога морозным утром в поле, как два пингвина на страже мяча для пинг-понга, как два мешка с говорящими губами.
Говорили и не могли наговориться, молчали и не могли намолчаться. Наглядывались на осеннюю природу, но не замечали вдалеке злого прищура, не сводившего с них глаз. Коричневая куртка теперь наглухо сливалась с пожухшей листвой, и об неё легко бы споткнулся хамелеон, если бы у него был свитер потеплее и мечта посетить до пенсии какое-нибудь чешское захолустье.
Бабье лето закончилось. Потихоньку подкрадывался октябрь, а сентябрь, его весёлый младший брат, чуть задёрнул штору от яркого тёплого солнца, собрал свои пожитки остатки трав и цветов, мешок яблок, кулёчек с сушёными грибами, наливку на сизом винограде и огромную, как поросёнок, тыкву-барабан, собрал свои пожитки и отбыл на год по делам. На небе сразу посмурнело, и вокруг заметно похолодало со свитеров крупной вязки до плотных курток и шарфов.
Ребята снова сидели в каменных кругах и болтали о том о сём. Время от времени, в моменты тишины, Северина доставала блокнот и правила свои стихи.
Что это? спросил Ян, как всегда без уточнений о чём угодно. Но за дни их знакомства Севина интуиция уже набрала обороты, и девочка с первой попытки ответила в точку:
Мой блокнот. Тайник всех мыслей и переживаний. Он хранит всё, что не вмещается внутри Нет, нет! спохватилась она, я не про туалет и всё такое, я про короче, записываю туда то, что не даёт мне покоя.
Зачем?
Ну если написать то, что не даёт покоя и постоянно вертится в голове, то оно отпустит.
Понятно.
Они помолчали.
Лиса, а зачем там рисунки?
Сева уже знала: то, что Ян называл её по прозвищу, было хорошим признаком значит, мальчик расслабился и не чувствовал никакой угрозы. В такие моменты он мог даже передвинуть свой стеклянный взгляд поближе к собеседнице. Но только до её круга, не дальше.
Мне нравится рисовать. Это успокаивает и отвлекает от всяких грустных мыслей. В нём не только рисунки, я ещё и стихи стала придумывать. Любишь стихи, Ян? она собралась зачитать ему самый удачный по её мнению.
Нет.
А рисовать?
Мальчик задумался.
Мама-Ива в детстве говорила, что если я буду рисовать, как все другие дети, то выздоровею. Я рисовал. Сначала я тщательно вырисовывал детали, но потом понял, что нет никакой разницы, стараюсь я или нет, ведь она всё равно хвалила меня за любые каракули. Но я так и не выздоровел. Поэтому сейчас я не люблю рисовать.
А от чего ты должен был выздороветь?
От болезни.
А какой?
Врачи до сих пор не поставили диагноз. Возможно, его и вовсе нет. Но чтобы отвязаться, спустя несколько лет они предположили редкую разновидность аутизма, по шкале приближенную к синдрому Аспергера.
Но я не знаю никакого Аспергера
Понятно. Закончил мысль Ян.
Так далеко любопытство ещё не заводило Лису. Обычно уже на третьем-четвёртом вопросе она морозила какую-нибудь несуразицу и разговор терялся на четверть часа, а то и больше.
Итак, Сева не сдавалась:
А чем синдром Аспергера отличается от простого аутизма?
Он предполагает когнитивные способности, близкие к собственной возрастной норме. Только опережающие.
Ага пыталась сообразить Лиса, то есть ты на самом деле умный?
Что значит «на самом деле»?
Х-мм чтобы не напортачить ещё больше, Рина решила сменить вопрос, ну а врачи что говорят об уровне твоего мышления?
Они понятия не имеют. Но наука выяснила, что мозг аутиста в спокойном состоянии работает на 44% интенсивнее, чем у среднего человека.
Ого! Так ты гений! Тебе бы философию читать!
Я люблю философию, невозмутимо ответил Ян. Но в ней много надуманного и противоречивого.
Ну да закивала Северина, будто с ней заговорила статуя Канта, спросив: «Вещи же, мадам, они непознаваемы сами по себе?»
Ян достал из стоявшей рядом клетки хомяка и позволил ему свободно гулять по листьям.
Фредди нравится тут. Так много новых запахов, Ян опустил взгляд на своего друга и впервые улыбнулся.
Сева, как заворожённая, разглядывала губы мальчика. Ей показалось, что улыбка ему не шла. Среди железных скул и матового выражения лица она смотрелась как подсолнух на похоронах. Яврек словно не умел ей пользоваться или только учился. В общем, сквозило неестественностью. Но, к счастью, мальчик быстро перестал радоваться и вернулся к своему привычному состоянию.
Фредди тем временем перелез через каменную преграду и подполз к Севе. От ужаса её глаза стали расширяться, и она попыталась отодвинуться от монстра кремового цвета. Но несколько сантиметров погоды не сделали, ведь девочка сидела поджав ноги и не могла сдвинуться с места. Хомяк этим нагло воспользовался и полез к ней на колено!
Северина быстро зажала себе рот, чтобы нечаянно не напугать Яврека, и выдавила сквозь пальцы:
Он он же меня сожрёт!
Нет. Он такое не ест. Чтобы сдружиться, вам с Фредди надо заняться одним делом. Не поворачиваясь, сказал Ян, будто зрение у него было даже не боковым, а как в целом году на 365 градусов.
Каким это «одним делом»? на нервах пошутила Сева. Ему пока нельзя «одним делом» заниматься, он ещё маленький И сама хохотнула.
Ян не понимал взрослых тем.
Фредди уже не маленький, сказал он. И он может показать тебе волшебство.
Как? удивилась Сева. Так это о́н по телевизору фокусы показывает?!
Нет. И не фокусы. Фокусы это обман, а волшебство это то, что наука пока не в силах объяснить.
Ну тогда пусть показывает. Фредди, айда нам волшебство! подбадривала Сева хомяка, который отвлёкся на зависшую перед ним сонную мушку, разомлел и, похоже, грозился совсем потерять навык к магии.
Для этого вам с ним нужно отойти подальше.
Хм заволновалась Сева, ведь оставаться наедине с «подозрительной крысой» ей было как-то не по себе. Но любопытство взяло своё: Ладно, была не была! Пошли, Фредди, колдовать, вскарабкалась на ноги Лиса, я уже своё пожила, мне терять нечего!
По-детски взбудораженный зритель покорно понёс маэстро-хомяка прочь от хозяина. «Сейчас отойдём, думала Рина, и крыса разом сменит ангельскую морду на оскал, выхватит телефон и бросится наутёк. А потом потом развернётся и с хитрой улыбочкой всё-таки сожрёт меня!»
Уже на расстоянии Сева крикнула: «Достаточно?»
Тебе решать.
И что теперь?..
Отверни Фредди, чтобы он меня не видел, и внятно скажи ему: «Где Ян?» и увидишь что будет.
И увидишь, что будет повторила Северина слова, показавшиеся ей жутковатыми, но зверёк невинно хлопал глазами и мило сучил лапками. Она внимательно следила за его губами, видимо представляя, что за ними спрятаны бензопилы. Не убивай меня, хорошо? попросила Сева и обречённо повернулась спиной к Явреку. После вытянула руку и отчётливо сказала: «Маг Фредди, где Ян?»
Бежевая кучка передёрнула шерстью и замерла. Тонкие усики стали водить по невидимым струнам, будто заигравшим расстроенную скрипку, леденящую кровь. Хомяк повернулся к девочке «Наверное, сейчас сиганёт крутилось у неё в голове, и как вопьётся мне клювом в глаз!»
Вдруг Фредди поднялся на задние лапки и вытянул мордочку и усы туда, где в нескольких метрах сидел Ян.
«Да ладно! удивилась Сева, ты небось сообразил, что спрятаться можно только за спиной. Ох, хитрюга!
Ну как, Лиса? Нашёл? интересовался Ян, так и не повернувшись на представление.
Нашёл, хитрый плут! ответила Лиса.
Теперь идите ещё дальше так, чтобы меня вообще не было видно. В любую сторону.
Есть! Сейчас повторим!
Северина резво унеслась подальше за кусты и произнесла ту же волшебную фразу. Хомяк потопал-потопал, вроде как почесал тыковку и на задних лапах опять безошибочно потянулся туда, где находился хозяин. Тогда удивлённая девочка стала крутиться вокруг себя и путать ведовскую зверину, но та, как только «карусель» останавливалась, выбирала нужное направление.
Чудеса! Не верится даже!
Северина никак не унималась. Не показывая Яна, она понесла чудо-мышь в другую сторону, обходя кругами деревья и кусты, чтобы точно сбить связь хомяка с космосом; даже отвлекала его разговорами и пересаживала с ладони на ладонь. Фредди покорно выслушивал в свой адрес сомнения, но потом расправлял усы, поднимался и передними лапами начинал «взбивать воздух», словно просясь поскорее на знакомые руки хозяина ну или в клетку, подальше от этой неверующей Фомы и толп поклонниц-белок, которые, уплетая местный шишечный попкорн, не могли оторвать глаз от хомяка в восьмом поколении; зачарованные плавными движениями, они тоже вставали на задние лапки и машинально указывали вдаль туда, где, по их мохнатому мнению, колосилась рощица хрустящего фундука.
Фома тоже разинула рот:
Действительно волшебство! Надо перепроверить!
Ещё минут десять бедный хомяк просился к хозяину то из дремучих кустов, то с высоты ивы, то засунутый под куртку но ни разу не ошибся.
«Во дела! сдалась Сева, даже мышь у Яна умнее меня! Вдвоём они могли бы править целой школой!»
По нетерпеливым шагам мальчик ещё издалека понял, что Лису переполняет восторг.
Это это круто! Фредди жжёт! чуть не прыгала она. Как? Откуда он так может?
Спроси у него. Я не знаю, еле заметно пожал плечами Яврек. Может, чуткий нюх, может, мама-Ива натренировала его этой фразой, когда пыталась сдружить нас игрой в прятки. У неё получилось: теперь мы с Фредди крепкие друзья.
Тем временем зверёк капризно стал вырываться, и «зрители» наконец выпустили кумира обратно в гримёрку на родные ручки к хозяину.
Н-да-а-а, Сева уселась в круг. Так даже и волшебная собака не могла вспомнила она щенка-спаниеля, который, как только подружка заходила за спину Севы, сразу начинал скулить и вертеть по сторонам головой, будто хозяйка в секунду рассыпалась на молекулы.
Весело вам тут вдвоём в лесу сказала и сама засомневалась Сева, без людей
Вопроса не было мальчик молчал.
Ян, не расскажешь, как вышло, что ты тут в лесу, без родителей?
Если спросишь, расскажу. Мы с Фредди стали привыкать к тебе. Оказывается, не все незнакомцы враждебные.
Спасибо, сказала Сева. Расскажи, пожалуйста.
Мальчик выпрямил спину и начал:
Когда я был ребёнком, мама-Ива всячески старалась приучить меня к обыкновенным вещам, которые мне никак не хотелось исполнять: к примеру, заправлять кровать, учить алфавит или съесть «очень полезные» овощи. Сначала она радовалась: самый обыкновенный каприза и упрямец растёт, прямо «как все», ведь какой ребёнок захочет сам, без уловок, следовать распорядку и считать витамины за обедом? Но позже, её тревога выросла: моё тело стало реагировать на требования приступами. Я не понимал своих эмоций, они копились и «застревали» в щеках, скулах, икрах; сводили мышцы и перетягивали горло, стучали в виски и грудь.
Постепенно я стал бояться этих простых вещей настолько, что криком разгонял Иву из своей комнаты. Хорошо ещё папа-Милош начал понимать, что его сын не обычный ребёнок. Он не бросался меня успокаивать, ругать или наказывать он оставлял меня в покое, и страх быстро проходил. Но мама-Ива очень переживала её и приходилось ему успокаивать. Подолгу он сидел, обняв её, и время от времени повторял: «Всё наладится, нам надо быть сильными, иначе мы не сможем помочь сыну». Если она выплакивалась достаточно, то, я знал, день-два она будет со мной спокойна и нетребовательна. Но если папа-Милош работал в две смены, она уже не справлялась с собой.
Сначала менялся её тон. Он становился деланным и неровным. Потом краснели мочки её ушей, и она начинала поджимать губы тогда уже невольно у неё выскакивали первые подсказки, как «надо делать», а у меня деревенели первые поджилки. Она не останавливалась и требовала больше и больше, пока не повышала голос и я не убегал. Тогда она демонстративно лила слёзы и даже доходила до скрытого шантажа поэтому я ненавижу двойных смыслов. Она давила виной, когда становилась на колени перед иконами, делала вид, что вот-вот от горя у неё лопнет сердце поэтому она так крепко прижимала кулак к груди, и молилась вслух, говоря будто не мне, а святым всё, что накопилось у неё внутри. О том, как желает, чтобы я научился смотреть людям в глаза; обнимал дурно пахнущих дедушку с бабушкой, когда они без разрешения лезут ко мне и сжимают так крепко, что больно; читал не про науку, животных и людей, а сказки. Но через книги я же и стремился понять, как мне стать таким, каким она хочет, хотя внятно она не могла объяснить зачем.
Так ты с пелёнок, что ли, читать уже начал?
Нет. Как и «все», лет в пять. Только не сказки В книгах я нашёл ответы, логичные и близкие мне, но они не совпадали с ожиданиями мамы-Ивы. По-моему выходило, что надо было принять себя, а не переделывать. И я не мог понять, почему она говорит, что любит меня любого, и тут же принимается переделывать, не оставляя в покое ни на день. Некая «норма» стала моим кошмаром. Тогда я отдалился, замкнулся, и мне стало хоть чуть спокойней.
Бывало, она не лезла ко мне, но это не долго: пока папа-Милош был дома и строго отстранял её, чтобы дать мне свободу. Тогда она ругалась с ним, говорила, что он мешает советам профессионалов, что так я никогда не смогу нормально общаться даже с ней, не то что пойти в детский сад.
Она так говорила, потому что методы, которые навязали психиатры, однажды сработали. Когда она наклеила на предметы названия, описания и их фразы, как бы адресованные ко мне, я начал спрашивать, что они значат, но она говорила, что нужно выучиться читать и тогда станет ясно. Я выучился и понял, что одеяло «просило», чтоб его заправили, кружка «напоминала» принять таблетки, альбомы «скучали» по краскам. Ну и тому подобные вещи, призванные заставить меня делать то, что «необходимо». Для меня это было насилием. Приходилось подходить и просить помощи, купить книги и прочее, это называлось «контакт», но после я только сильней радовался, что могу наконец побыть один.
А вот недавно (папа-Милош сказал, что это гормоны просыпаются) я захотел узнать, как это: жить, как другие. Вдруг интересно. Почему-то же дети изучают мир в школе, хотя могли бы и дома читать учебники. В теории я также прочитал, что человек существо социальное и не может достичь счастья в одиночестве.
Я попросил маму-Иву устроить меня в обыкновенный класс, но она отказалась. Сказала, что не хочет меня потерять из-за очередного приступа, что я не готов и не понимаю, о чём прошу. Но я понимаю. Классы для «особенных» мне надоели ещё в детстве, это скорее деградация, а что уровень моего развития даже обгоняет сверстников, если не брать социализацию, это и тесты подтвердили. Да и она сама раньше мечтала отдать меня в школу. Папа-Милош серьёзно поговорил со мной, а потом предложил Иве дать мне шанс. Но она раскричалась, и мне пришлось убежать в свою комнату. Они долго ругались, а потом папа-Милош уехал на ночную смену и Ива, заплаканная и злая, пришла и сказала, что если я такой смелый, то пусть иду, куда хочу и «посмотрим, через сколько прибежишь обратно». Я обрадовался и ушёл.