Ночью?! выпучила глаза Сева.
Нет. На следующий день, в два пятнадцать. Тогда папа-Милош пришёл с работы, и Ива не поменяла бы при нём решения.
Умно. И смело.
Вечером я вернулся домой. Я был горд, что справился, но Ива почему-то снова накричала на меня. Папа-Милош снова заступился: «Я не понимаю тебя, Ива, говорил он, ты же сама молилась, а теперь» «Он же хуже щенка, ты что, совсем спятил? Что угодно может случится!» «Конечно, я за ним смотрел издали: он просто гулял точнее посидел на бревне до вечера и вернулся». «А если дворовые мальчишки, а пьяные, а» «Надо не запирать его от мира, а подготовить к нему; научить, как себя вести, если что» «Врачи говор» «Плевать мне на твоих врачей! Это не их сын, им по боку, лишь бы отвязаться общими советами» «Я не позволю!» «Ян решит сам. И если он захочет, то я помогу ему. А ты решила на сыне крест поставить. Будто он пятно позора прятать его в четырёх стенах! А в нашем парке, ты и сама знаешь, даже местные не любят отдыхать, а ездят за пять километров к большой реке или на холмы»
Ян словно оказался в том вечере: явно распереживался и стал скрести брюки ногтями. Дальше Сева и сама знала, что он не раз уже ходил «гулять» в свой каменный круг, и поспешила его отвлечь:
Я всё поняла. Давай теперь я расскажу, а ты, если хочешь, не слушай. (Мальчик замолчал и пытался отдышаться). У меня вот тоже не всё гладко было с детством. Не как у всех: и семья не полная и страна не родная. Короче она расположилась поудобнее и, дождавшись, когда пальцы Яврека отпустят бедные помявшиеся брюки, продолжила: Родилась я в Польше. Детство помню смутно, но мне кажется, что мы с родителями были счастливы. И, если бы не болезнь мамы, то у меня был бы братик или сестрёнка по крайней мере я помню, как родители спрашивали, кого я больше хочу. Может, потому что мне не хватает семьи, я так привязываюсь к друзьям, что потом тяжело отвыкать. Ну как с подружкой со школы помнишь я говорила?
Короче, мама Я её тоже плохо помню, но обычно всплывает картинка, как она сюсюкает меня на руках, а мне так хорошо, так спокойно и тепло. Хотя, наверное, это по рассказам тата откуда ж мне помнить себя малюткой? Так вот, мама склоняется надо мной и шепчет какую-то добрую сказку, улыбается, как ангел, и будто светится в тусклом свете а может, это свеча горит на столе не вижу. Затем к нам подсаживается татуш. Он целует меня в лобик, гладит по головке, обнимает маму и спрашивает, сильно ли я сегодня капризничала. Мама говорит, что котятам полезно немножко покапризничать, и притыкает потуже одеяльце, чтобы мне было ещё теплей и уютней. Эх Лиса закатила глаза и сморгала набежавшую слезу. Вот было бы счастье жить до сих пор вместе, как остальные семьи, зачем так всё получилось?.. Теперь так тяжело
Значит, у нас обоих одна беда мы хотим жить, как другие немного грустно сказал Ян.
Ну да вздохнула Сева и продолжила: Я почти не помню, как мама болела: когда ей становилось хуже, татуш постоянно выпроваживал меня из её комнаты и разрешал побыть с ней всё реже и реже. Я начинала скучать, хотя мама лежала прямо за стеной. Иногда я не слушалась и без разрешения вбегала к ней, но она не слышала и спала такая бледная и с такими синими губами, что становилось жутко. Я начинала плакать, не узнавая ту радостную маму, что всегда светилась, а татуш ругал меня и грозился повесить на дверях замки, если я буду мешать маме отдыхать. Но когда она приходила в себя и принимала лекарства, то преображалась: улыбка снова просыпалась на губах, а щёчки розовели. Я сразу залезала к ней на кровать и принималась галдеть обо всём на свете, а она ласково гладила меня по голове и прижимала к себе. А иногда она думала, что я задремала, и тихонько плакала. От болей, наверное. Я лежала у неё на коленках и видела, как капельки падают на узор халата, на синие веточки с жёлтыми цветами, и тут же впитываются, оставляя тёмные пятна. Эх
Потом вообще туман. Вижу только, как кругом всё померкло: и обои, и вид за окном, и есть не хотелось, и как-то стало совсем тихо в квартире. Мне уже не хотелось смеяться; татуш, если я к нему не лезла, всегда молчал. Тогда мы перестали говорить друг с другом и отдалились. Плохо без мамы
Сначала он начал выпивать по выходным. Ему было на всё плевать; даже если я хотела есть, он резко отмахивался и мне пришлось готовить самой. Варганила что-то простенькое, быстренькое, пока не нашла в маминых вещах старенькую тетрадку с рецептами. Со временем стало получаться, и вкусные ужины вернулись. Мы будто снова ели с мамой, но только она не сидела за столом Я представляла, что она ещё там, за стенкой, но когда вспоминала правду, то слёзы сами рвались наружу. Не мог сдержаться и татуш.
Он продолжал пить и, чтобы я ему не мешала, как и грозился, на дверях повесил замки они у нас и сейчас есть, уже в чешской квартире. Похоже, на работе его обязали посетить психолога или что-то в этом роде, он немного переменился, даже собрался взяться за ум, но ненадолго бутылка оказалась всё-таки сильней. Тогда он решил, может ради меня в том числе, вырвать с корнем прошлые воспоминания: продать квартиру и переехать поближе к родственникам мамы в Чехию, к её двоюродной бабушке. Ни одной маминой фотографии не дал мне взять с собой. Как же я ненавидела его за это, а теперь почти простила. Да и, наверное, так я действительно гораздо меньше плакала.
Ну вот. Хотя поначалу он никак не мог решиться, меня же скоро надо было устраивать в школу, потому, сказал он, если не сейчас, то после уж никогда не получится изменить что-то к лучшему: то да сё будет цеплять и не давать уехать. И мы переехали. С работой он договорился заранее. То ли рекомендации, то ли полицейский он сам по себе отменный, но взяли сразу. Он и в Чехии показал себя хорошо, и я помню, как его быстро повысили и он купил мне огромного леопарда я с ним долго спала в обнимку, пока татуш его не пропил с приятелями. Но в то время пил он пореже.
По работе так и шёл он в гору, а начальство ему даже поручило поймать какого-то страшного бандита в нашей части города. И вроде как татуш выследил его и уже готов был схватить и упечь в тюрьму, но каким-то не известным мне чудом бандит сорвался и сбежал. Ходили слухи, что скандал на самом деле вышел огромный и лучше Льву самому оставить должность без лишнего шума. «Огромную рыбу упустил Лев, говорили соседи и знакомые, теперь несдобровать ему от начальства, позор».
Тата полюбовно уволили. По знакомству ему не раз предлагали разные подработки, но он надолго не задерживался из-за пьянки, конечно. После всего этого он впал в запой настолько, что и меня переставал узнавать. Это страшно. Даже иногда кажется, что он не проснётся, сердце или печень у него не выдержит и что тогда мне делать?.. Пропил уже полквартиры, и ничего не изменишь. Закроется на замок и пьёт там днями и ночами. А как начались запои, он стал агрессивным, злым да и пусть закрывается в своей задрипанной комнате всё меньше ругани и вони! Вроде есть у меня отец, а вроде и хрен его знает. Короче, я по уши в рисе[10], как у вас тут говорят.
Н-да и у тебя насилие, и у меня да кругом! (Сева вспомнила даже разговор двух Сметан.) Насилие отстраняет на всю катушку, подумала про отца Лиса. Но разве ты, Ян, не любишь родителей?
Я не знаю, конкретно что это любовь. Может, так, может, нет.
Ну тут я бессильна. Особо никто не знает точно, что это.
Лиса, а ты ты Яврек вдруг сбился с мысли, чего никогда раньше не происходило, ты могла бы влюбиться в меня?
Сева удивлённо посмотрела на Яна: как всегда, он неподвижно вперился вперёд.
Хм нет, наверное.
А почему?
Ну девочки моего возраста мечтают о взрослом парне, опытном.
А ты?
Ну и я, наверно.
А взрослый это какой?
Сева почесала затылок.
Я же не взрослая, мне сложно сказать. Наверно, более ответственный, более умный, что ли.
Разве я безответственный и глупый? не понимал Ян.
Хм растерялась Сева. Ну, станешь «обыкновенным», как мечтаешь, и взрослым вот и посмотрим.
Хм повторил за ней Яврек, будто копируя поведение «обыкновенных», посмотрим.
Сева рассмеялась:
Молодец, процесс пошёл! Схватываешь на лету!
И ты молодец! неуклюже, но уверенно повторил Ян, что и придавало словам комичности.
Лиса ещё звонче рассмеялась, напрасно ожидая, что мальчик смутится, как все подростки, Ян в лице не изменился, только немного скривился от громкого смеха, но достойно выдержал испытание чужими эмоциями.
А ты научишь меня быть самым-самым обыкновенным? Вообще «как все».
Попытка не пытка. То есть да.
Спасибо.
С ивы птица заметила в ручье то ли свой ужин, то ли мужа с изменницей и кинулась на воду, но похоже промахнулась и, скрипнув голосом, ни с чем поднялась обратно на дерево. Ох и ива красавица ну всем приятна!
Ян, а как ты воспринимаешь природу? Видел, как птица сиганула в речку?
А разве сами слова не говорят о восприятии человека? снова включил снисходительный тон Яврек.
Мне не говорят. Если только слова не описывают эмоции.
Но разве эмоции можно описать? риторически спросил Ян, и Лиса не стала отвечать. Надо просто научиться хорошо слушать. Раз не слышишь меня за словами, то послушай моё молчание.
Он подождал с минуту.
«Ну? Теперь слышишь?..»
Она молчала.
Он довольно кивнул и затих вместе с ней. Разговор их забил ключом.
Лиса проследовала за взглядом немого собеседника и застыла на той же сцене. И сразу осознала ещё один нюанс восприятия Яна: в отличие от неё, он смотрел на игру солнца в речке и ни на что не отвлекался. Даже когда новые блики вспыхивали в нескольких метрах сбоку или неугомонная птица кричала на своём языке то ли «Убью тебя, ужин!», то ли «Убью сейчас мужа!» и толкушкой билась об воду. Он наблюдал смакуя, изучая, «пробуя на вкус» под разными углами, высматривал самые глубины. Оказалось, это не сложно. Надо было просто не думать, а искренне заинтересоваться, как ребёнок, как учёный, как, в конце концов, кот, за окном которого сорока раскладывает шуршащие блестяшки.
Сначала Лиса видела просто блики. Затем они будто ожили и танцевали, потому что сами хотели, резвились и подбадривали друг дружку; а когда солнце подбрасывало новых танцоров, то все дружно принимались знакомиться и быстро перемешивались, ещё ярче вспыхивая. После девочка словно стала водой и дивилась наглости заскочивших в неё искорок. Волнами она пыталась их схватить и выплеснуть обратно в небо, но они легко и невесомо соскакивали с гребня и скользили вниз по горкам, беззаботно смеясь. И солнцем, потерявшим неугомонных жёлтых забияк, побыла она; и рыбами, разинувшими рты от возмущения: «Это кто на такой слабый гвоздь солнце повесил, что оно к нам в речку повалилось!» и далее, далее неслось сознание, пока не перепробовало всего на год вперёд и не успокоилось. После такого хоровода ощущений захотелось побыть собой.
Сева глубоко вдохнула в себя луч солнца и, умилённая, расслабленная, сказала:
И ты всё это ощущаешь?
Первый раз лицо Яна осветилось от её слов! Она уж было представила, что он ещё и посмотрит ей в глаза, ведь так странно было не знать взгляд того, с кем ты долго общаешься, но, видимо, слишком разогнала лошадей.
Что-то похожее, ответил он.
Сева тоже просияла:
Так хорошо мне бывает, только когда я размечтаюсь до того, что в мыслях сбегаю из дома. Хотя если татуш ещё раз на меня поднимет руку, взаправду сбегу не задумываясь. Я столько раз себе это прокручивала, что уже совсем не страшно куда уж хуже-то?
Тогда тебе нужен жених чтоб было куда сбегать.
Нужен
Есть?
Пока нет. Или ты на себя намекаешь? хихикнула Сева.
Нет, опять честно и без капли смущения ответил Ян. Лиса, ты же сказала, что поможешь мне с социализацией обратился он к ней с надеждой.
Ну да сказала Сева, хотя подумала, что ляпнуть «социализация» в своей жизни она могла бы только на смертном одре.
Так чего тянуть. Давай сегодня! загорелся Яврек. Похоже, не все эмоции ему были чужды; надо было просто хорошенько поискать что-то поистине интересное для мальчика, и чувства сами проснутся.
Давай. А что мне делать? Я учитель никудышный. Когда в последний раз, ещё в Польше, я учила мальчика кататься на велосипеде, он себе лоб расшиб об кучу брёвен.
Что-нибудь несложное для начала. Я вот хочу пить.
Ой, а я уже всю воду выглушила. В следующий раз скажи, я тебе оставлю. Но ты же небось не будешь из моей бутылки?
Вот! Это и было бы несложной тренировкой. Твой тата не помешает? Он совсем буйный?
Только когда наедине со мной. Так-то он стыдится людского порицания, ещё с тех пор как упустил того шныря. А ты уже и на разговор с моим татом осмелился? Вот это мы с воробья на мамонта сиганули!
Если мы зайдём к тебе водички попить, что будет?
Выйдем напившиеся, сказала Сева.
А татуш не выйдет?
Да ты что! Он, и если захочет, не сможет. Без проблем, напою тебя так, что мочевой пузырь треснет!
Мальчик немного напрягся.
Сева поправилась:
Пардон, я ошиблась. Просто напою тебя.
А сколько время, Лиса? Когда вечер? не терпелось ему начать тренировку.
Северина достала телефон, но экран не горел.
Странно, поникла она, опять, что ли, забыла, зарядить. Вроде втыкала в розетку. Что-то память никакая. Хотя!.. махнула она, что нам вечер, можем и сейчас пойти, если хочешь, тата в такое время ещё и дома нет.
Хорошо. Пойдём. Только иди не слишком близко.
Понятное дело, сказала Сева и мысленно добавила: «И не слишком далеко»
Вскоре по засыпанной листьями тропинке пошли два «мешка», бок о бок. Шли в предвкушении, вместе наслаждаясь осенью, только один шёл прямо по протоптанной части, что и называется тропинкой, а второй немного в стороне спотыкаясь о палки с пеньками и уворачиваясь от хлёстких веток, но неудобства не показывал и поддерживал беседу.
Ну вот, заходи. Видишь, дети даже и не подошли к нам, а ты боялся, разуваясь, сказала Сева, ну и пусть кричат себе, что хотят, нам и дела нет, правда?
А они что-то кричали? Я не заметил.
Скорее всего, я перепутала: ничего они не кричали, отмахнулась она, ну их, забыли.
Было видно, что мальчику не просто: он снова поджал губы и вцепился в многострадальные брюки; позвоночник выпрямился в струнку, а взгляд «покрылся стеклом». За всю дорогу он не посмотрел Севе в глаза. «Вот так однажды увидит меня на улице и не узнает», подумала она, хоть уже и привыкла смотреть не на собеседника, а куда придётся. Девочка замешкалась, соображая, что делать дальше.
Я тут постою, помог ей Ян.
Сева кивнула и отправилась на кухню. По дороге она прикрыла дверь в папину комнату и извинилась за запах. Пританцовывая, девочка выбрала самую нарядную и чистую кружку и из чайника налила туда воды. Напилась и сама. По-скоренькому накидала себе на хлеб всячинки, чтобы не умереть с голоду, ведь не спеша, в любимом темпе Яна, собиралась проводить его домой. Она теперь сроду бы не отпустила мальчика одного после того как вся извелась, оставив его в лесу. Нашла гостинец и для Фредди.
На сердце почему-то было легко: словно в пустоте, оставшейся после переезда подружки наконец-то кто-то поселился. Каджа? Нет, Каджа жил ниже: через два квартала от её сердца где-то за кишочками.
Как Сева и говорила, она с детства хотела братика. Да и питомца она выпрашивала, выпрашивала, пока отец на неё не рявкнул, как крокодил, что денег и так шаром покати. А тут на тебе счастье свалилось: и младший братик и питомец разом. Ей хотелось позаботится о её новых знакомых, доставить им удовольствие. Из завядшей петрушки она выбрала последнюю годную веточку и украсила свой шедевральный бутерброд, «самый обыкновенный», чтобы Яну понравилось тренироваться.
С закусками и водой Рина, сияя, вернулась в коридор. Бедный Яврек стоял, как скумбрия из морозилки, похоже, за всё время он и не шелохнулся; как поставили статую Венеры Милосской в местный маникюрный салон, так она в ужасе и застыла. Но Сева умела разрядить обстановку: