Вот и мечта твоя исполнилась, сказал Аксёль глумливо. Посмотришь, наконец, на распопу.
И много ещё делается в крепости, о чём я не знаю? спросил его Ван Геделе.
Аксёль поглядел в переднее окошко, на спину возницы, потом скосил глаза на гвардейца, клюющего носом над бряцающим на ухабах ружьём.
Сделаешь дела зайди ко мне в каморку, пошепчемся, посулил он и подмигнул.
Знаешь Балкшу? спросил доктор.
Которую Лопухину или матушку?
Матушку. Разыскала вчера меня
И это тоже в каморке.
Аксёль красноречиво кивнул на спящего гвардейца и картинно отвернулся к окну.
Возок прыгал полозьями по понтонному мосту, намертво вросшему в лёд. По правую руку играл в лучах авроры причудливый ледяной дворец, уже кое-где покрытый крышей.
Покойник распопа обнаружился не в камере, в крепостном морге. Труп, от яда аж чёрный, лежал на мраморной разделочной колоде с ручками, целомудренно сложенными на груди крестом. Тут же туда-сюда суетливо прохаживался уже знакомый растерянный канцелярист Прокопов с писчим подносом, снаряженный пером, чернильницей и песочницей. Бумага трепетала над подносом на сквозняке.
Канцелярист вопрошал, заикаясь:
Так и п-писать с-смерть от яда?
С ума сошёл? застонал Аксёль с порога. Стосковался по внутренним аудитам? Пиши прекращение сердечного боя!
И вознёсся по ступеням прочь, видать, в свою каморку.
Не вздумай писать про сердечный бой! Доктор отставил саквояж и трость в угол, снял перчатки, склонился над телом, не трогая, только глядя. Это дикость. Пиши: прекращение сердцебиения и дыхания вследствие остановки течения жизненных соко Эти «жизненные соки» ещё с Лейдена его выручали, ведь приписать им можно было всё что душе угодно. Видишь, он синий? Значит, задохся во сне. Пишем: угнетение дыхательной функции по причине природной слабости сердца. И всё. Сердечный бой
П-понял, улыбнулся черноволосый лохматый Прокопов, и перо его весело поскакало по трепещущей бумаге, которую прижимал он пальцем.
Присядь на колоду, посоветовал доктор, благо свободных колод в морге оставалось аж три. Вот, садись на перчатки.
И Ван Геделе бросил на мрамор две свои тёплые перчатки. Прокопов благодарно кивнул, тут же сел на них задом и продолжил записывать. Этот молчаливый, застенчивый, ясноглазый молодой канцелярист почему-то нравился доктору.
Ты заикаешься с рождения или после испуга? спросил он Прокопова.
Тот поднял голову от дрожащих на сквозняке листов и сказал согласные натыкались в его речи друг на друга, как обыватели в очереди на паром:
В д-детстве я свалился в к-колодец и с тех пор з-заика. Матушка моя г-говорила: «К-кто д-долго г-глядит в к-колодец п-потом г-глядит из к-колодца».
Забавно!.. оценил Ван Геделе. Так ты истерик. Я взялся бы вылечить тебя, коли не побоишься.
Он понял уже, что тюремный Леталь, по сути, ничем не занят только подписывает протоколы осмотра трупов. Отчего было не развлечься, не сделать мимоходом доброе дело?
К-когда? только и спросил Прокопов.
Да хоть завтра, усмехнулся Ван Геделе, идея излечения заики, как либретто оперы в общих чертах уже сложилась в его голове. И ещё Мы же можем пойти дописать протокол в кабинет к Хрущову? Всё равно протокол для него. На покойника я уже всласть нагляделся, а холодно здесь даже мне в шубе, а тебе и подавно.
П-пойдём, согласился Прокопов.
Этот молодой человек старательно экономил слова, чтобы не утруждать собеседника своим заиканием, и это показалось доктору трогательным.
В кабинете самого Хрущова не было, но гвардеец впустил их и даже помог устроиться за столом под портретом.
А где его благородие? спросил доктор.
Выехал к нам, отвечал гвардеец. За ним сани послали, вот-вот прибудет.
Пока Прокопов писал, доктор ходил по комнате взад, вперёд, наискосок и взглядывал на портрет папа нуар. Всё-таки господин Ушаков внешне был очаровательный петиметр, если не знать о нём подробностей
Это что ещё тут? На пороге появился высокий крупный господин, в плаще, в носатой бауте, весь тайна, самодовольство и гордыня. А ну, брысь оба!
Ты дописал? спросил Прокопова доктор, поглядывая на гостя безо всякого трепета.
По прежнему опыту в московской «Бедности» он знал уже этот особенный сорт господ, в масках, в нарядах, тщившихся казаться скромными. Сухопутные приватиры Доктору даже сперва показалось, что он и этого знает, но нет, тот, прежний, из «Бедности», из той его жизни, двигался легко, как танцор, а этот, здешний грохотал сапогами, как военный.
Он вошёл в кабинет, угрожающе навис над столом:
Вам надобно повторять?
Прокопов молча подманил доктора кивком, тот обошёл стол, нагнулся, расписался в протоколе. Канцелярист присыпал документ песочком, встал с места, поклонился и полез из-за стола.
Герр фон Мекк, отчего вы их гоните? от двери возгласил входящий Хрущов. Не узнали Прокопова? Лучший наш писарь Доктор, правда, новенький, но он алхимик, аптекарь не гоните и его, может пригодиться.
Нарядный злюка фон Мекк отступил от стола, уселся на стул для просителей, закинув ногу на ногу. Доктор глядел на него, прищурясь, и внушительная фигура господина фон Мекка как будто мерцала перед его глазами он, но вроде и не он
Я сегодня ни с чем, Николас, я так, по пути, мягко прогудел из-под бауты голос фон Мекка. Увы, такая маска меняет голос, и не узнать Завтра прибудет карета, прошу, освободите ребят на утро. А лучше с ночи.
Хрущов коротко поклонился.
Так точно. Вы сами изволите прибыть?
Нет, мой брат. Его интерес, повёл плечами фон Мекк.
«Брат!» тут же выстрелило и у доктора. Конечно всего лишь два человека, и похожие, и одновременно разные братья.
Хрущов неслышно подошёл, приобнял доктора за плечи, как бы отгородившись с ним ото всех, и прошептал нежнейшим альтино:
Папа нуар говорил о вас, что вы можете делать некие эликсиры. Вроде бы прежде, в «Бедности», вы смешали для него неплохую сыворотку правды. Сможете повторить такую же? Завтра, к утру, это не за жалованье, это отдельно оплачивается, я вас потом просвещу.
Разве что к утру. Ночью я занят.
К утру, мой друг. К ночи их и не будет, они вечно припаздывают Асессор сказал это совсем тихо, скосив глаза на неподвижного важного фон Мекка, и улыбнулся лукаво. Я позову вас попозже, пока берите Прокопова и идите, а мы посекретничаем. Вы распопу описали, покойника?
Уже
Славно. Идите
Доктор взял саквояж, трость и вышел, и Прокопов со своим подносом устремился следом.
В коридоре они с Прокоповым расстались, канцелярист попрощался и сбежал, а доктор по памяти, следуя по лесенкам и переходам, спустился в пытошную.
Кат Аксёль не скучал протирал на тряпочке свой инструментарий, что-то полировал, что-то точил. Под дыбой плясал уютный невысокий огонёк для тепла.
Ну, спрашивай Аксёль приглашающе кивнул доктору на лавку. Пытай меня. Обещаю не сильно запираться.
Ван Геделе сбросил с плеч шубу в пытошной было даже жарко и снял шляпу. Поставил трость, саквояж.
Первый вопрос, сказал он, усаживаясь. Я желал бы сделать ставку на твоём тотализаторе.
Внезапно! Аксёль поднял голову от инструментов, так, что лысина заиграла в лучах, словно набалдашник трости. Кого избрал?
Под каким номером у вас идёт обер-гофмаршал?
Ого! румяная физиономия Аксёля изумлённо вытянулась. Он же вроде прежде был твой патрон? Насолил за что ты так его?
Ван Геделе отвечал, то ли смущённо, то ли зло:
Нет, сознательно он мне зла не делал. И всё-таки я его ненавижу. Знаю, что нипочём мне его не уничтожить мы на разных этажах, но мне полегче станет, если я хотя бы поставлю деньги на его падение.
Доктор с явным усилием проговорил свою страдающую, беззащитную ненависть, и Аксёль вдруг его понял и сказал с сочувствием, положив квадратную лапищу на рукав Ван Геделе:
Я знаю, как это нести зло в ладонях, у самого сердца, год за годом. Сам никак не выпущу из рук подобную ношу.
Кого?
Прости, позволь не ответить. Я не так хорошо пока тебя знаю. А обер-гофмаршал четвёрка. Сколько ты хочешь поставить? Или, может, хочешь в паре если падёт один, падёт и второй. К нему хорошая пара как в рифму, знаешь?
Я знаю, усмехнулся Ван Геделе, но против его пары я как раз ничего не имею. Не стоит, вот, возьми гривенник за него одного.
Принято, кат взял с его руки монету. Он фигура невесомая, никто на него, кроме тебя, не делал ставок. Если сбудется, ты банк возьмёшь. Как я когда-то, в тридцатом.
А на кого ты ставил?
Я всегда ставлю на нумер один. Тогда был нумер один Ванечка Долгорукой. В тридцать четвёртом нумером один был первый Лёвенвольд, но он сам помер, я продулся. А сейчас ну, угадай, кто у нас сейчас первый?
Кстати, вот и второй мой вопрос. У Хрущова в кабинете сидит такой фон Мекк. Итак, что же делается в крепости чего я не знаю?
А точно ты того не знаешь? Ты прежде был в «Бедности», неужели не приезжали к вам такие господа, в масках и на чёрной карете, и не привозили с собой арестованных с мешком на голове? И эти арестованные не подписывали у вас после душевных бесед отказ от собственности?
При упоминании о душевных беседах Аксёль два стальных зубчика из своего палаческого набора скрестил и позвенел ими друг о друга.
Те мои господа даже не были в масках, рассмеялся доктор. Я видел в «Бедности» брата этого фон Мекка, ведь он такой же фон Мекк на самом деле, как ты или я. Его фамилия совсем другая, точно такая, как у знаменитых французских маршалов. Твой нумер первый Я всё понял, просто хотел удостовериться.
Считай, удостоверился. Да, их два брата, Густель и Гензель. Инкогнита проклятые. Они обделывают здесь свои дела, что-то вроде сухопутного пиратства. Старший брат лучший друг папа нуар, и наш начальник Хрущов, несомненно, в доле, и все мы, и ты будешь. Ничего не изменилось по сравнению с тем, как они это делали в Москве, они привозят жертву, якобы арестованного, и жертва, в ужасе от содержимого крепости, ну, и от меня Аксёль довольно хохотнул. Подписывает в их пользу отказ от множества авуаров. Спроси у Прокопова он всегда для них пишет, как самый толковый. У него и целая пачка заготовленных листов с отказами, куда нужно вписать только имя.
Я понял. Давай вернёмся к Балкше. Она разыскала меня вчера и в двух словах рассказала, чего она хочет и что ты тоже с ними. Я понял, что в нашем с тобой доме время от времени играется некий спектакль, в котором все заняты она, ты, Лопухины и даже обер-гофмаршал.
Бери выше в прошлый раз нас почтила присутствием принцесса Гессен-Гомбургская, басом прошептал Аксёль. Но ты верно сказал это спектакль. И все это знают. Кроме разве что принцессы, посла и ещё парочки истеричных баб, принимающих фиглярство за чистую монету. Мы разыгрываем люциферитские мессы, ничуть в них не веря.
Зачем же?
Мода. В Париже сейчас, говорят, de rigueur чёрные мессы. А наши модники тоже желают, чтобы у них было, как в Париже Это, во‐первых. А во‐вторых, сам понимаешь посол. У княгини Лопухиной, которая дочка старой Балкши, роман с цесарским послом, а преступная тайна свяжет любовников ещё крепче, у княгини откроются горизонты для шантажа. У них там сложная схема марионеточных верёвочек. Лопухина вся в руках у обер-гофмаршала, тот, в свою очередь, марионетка Остермана, а Остерман имеет преференции от цесарцев и желает получить в свои руки и нити, чтобы управлять их послом.
Выходит, обер-гофмаршал продаёт свою метрессу цесарскому послу?
Уступает, но на время и задорого. Зато посол отныне воск в его руках. Ты же поедешь сейчас домой? Я тоже вернусь пораньше, расскажу тебе, как там всё устроено и что придётся делать. Был ты прежде в театре?
Я был лекарем в придворной труппе, вспомнил доктор, и, конечно, бывал за кулисами. Вправлял балеринам вывихи и заглядывал в горло оперным певицам. На одну так загляделся, что даже пришлось жениться.
Ого! Тогда ты не потеряешься.
Я буду ждать тебя дома.
Ван Геделе поднялся, надел шубу, шляпу, взял в руки саквояж и трость. Перчаток нигде не было. Вот где оставил?
Хорошо, я приду и выдам тебе букет подробнейших инструкций Аксёль умиротворённо и задумчиво принялся натачивать кольцо на длинной ручке, страшно было подумать, для чего надобное. И вместе посмеёмся
Ну, до свидания, учитель! Доктор шагнул к обитой железом двери. Я, кажется, оставил перчатки в морге, пойду, заберу.
Погоди!
Кат вскочил, отбросив страшное кольцо. Но поздно доктор уже вышел, и лёгкие шаги его слышны были по коридору всё дальше и дальше. Аксёль выругался, даже плюнул в сердцах и побежал за ним но, увы, пришлось запирать дверь пытошной, и кат изрядно отстал.
Доктор, играя тросточкой, танцующим шагом спустился по лестнице в подвал звонкое эхо как будто передразнивало, высмеивало ритмический рисунок его шагов.
Солнце только взошло, и розовые робкие лучи вползали, змеясь, под потолок морга из низких окон, смешиваясь с жёлтым светом свечей.
«Откуда свечи?» удивился доктор, ведь они ушли с Прокоповым, и в морге оставался только мёртвый распопа.
Впрочем, распопа был на месте Доктор спустился ниже и его увидел. Покойнику нелепый каламбур не поздоровилось. Грудная клетка его была раскрыта, как матросский рундук, являя миру немудрёное содержимое в свете тех самых свечей. В головах у покойника как раз стоял тройной подсвечник. Внутренности в дрожащем свете мерцали, как жемчуга в шкатулке. Два человека, с ног до головы в чёрном, в блёкло-выцветше-чёрном, как у монахов или у шпионов, по очереди доставали из мёртвого тела эти жемчуга и безмолвно рассматривали. Оба они были в масках и в платках, скрывающих нижнюю часть лица, и в монашеских капюшонах, и в перчатках не было ни вершка неприкрытой кожи. Они одновременно повернулись к доктору от своих сокровищ, и один кивнул, а другой отчего-то зашипел, как змея.
Я всего лишь за своими перчатками!..
Ван Геделе сошёл в морг, обогнул труп и две замершие чёрные фигуры, взял с колоды перчатки, вернулся на лестничные ступени, поклонился И всё. Мол, простите, если потревожил.
Господа переглянулись и снова принялись копаться во чреве покойника, будто никакого доктора в морге уже не было. Ван Геделе пожал плечами и взлетел по ступеням.
И столкнулся с Аксёлем на самом верху, на повороте коридора.
Уф, не успел, вздохнул Аксёль.
И что ещё делается в крепости, о чём я не знаю?
Я не успел тебе сказать Аксёль обнял его за плечи и повёл по коридору, оглядываясь на солдат, кое-где дремлющих перед дверьми. Ты понимаешь по-французски? А то по-русски и по-немецки здесь все знают.
Я-то понимаю, удивительно, что ты
Я дворянин, уже по-французски продолжил Аксёль. Много пил, играл, убил человека на дуэли. Я был даже кулачным бойцом, прежде, чем принят был в каты. Но сейчас мы же не обо мне говорим.
И кто эти господа?
Алхимики.
И что они делают?
Я же сказал алхимики. Они испытывают яды, на наших арестантах, на тех, кому и так подписан смертный приговор. Или противоядия Я толком не знаю, стараюсь не вникать. Эта история не такая явная, как с инкогнито фон Мекк, и я даже точно не знаю, с кем у них условлено. Но точно на самом верху, ведь папа нуар без препятствий их пускает. Возможно, потом получает свою долю от плодов их экзерсисов.
И кто они, не знаешь? Лейб-медики или простые лекари?
Бог весть, никто не знает. Они как тени, то есть, то нет их, и я вообще не помню, чтобы они говорили. Их даже никак не зовут оба они Рьен, господа Ничего.
Они уже прошли коридор и стояли у выхода на крыльцо.
Что ещё осталось в крепости, о чём я не знаю? опять спросил Ван Геделе.
Теперь ничего, рьен, рассмеялся Аксёль и легонько подтолкнул доктора к выходу. До свидания у нас дома. Я скоро буду.