Пес обиженно прижал уши и старался не приближаться вплотную.
Простите, я на девяносто процентов был уверен в своей ошибке, но оставлял одну десятую на то, что пришельцы продолжают меня дурить.
Может, тебя домой проводить? А то лоб Графа как камень, мало ли.
Я покачал головой, о чем сразу же пожалел. Обезьянка в моей черепушке от души ударила в литавры. Я зажмурился, а когда вновь вынырнул в мир живых, украдкой взглянул на пса. Снизу он казался огромным. Хотя не думаю, что что-то сильно изменилось бы, если бы я встал. Объективно, я был маловат для своего возраста, а Граф крупноват для своей породы. Так что между нами была двойная фора, и оба раза не в мою пользу. Но попробовать стоило.
Я поднялся и успешно принял вертикальное положение. Старик тоже выпрямился. У меня закралось подозрение, что всему виной чистый воздух именно он и способствует гигантизму обитателей этих мест.
Не бойся, старик улыбнулся и кивнул на пса. Он не кусается.
Я, конечно же, не поверил. Не кусаются лишь беззубые.
Я не боюсь, максимальный блеф мой конек. Я люблю собак.
Что ж, второе было сущей правдой.
Это волкодав? оглядел я серое лохматое чудище.
Старик крякнул:
Волков он не давил, но явно б мог.
«Такими лапищами и зубищами и медведей бы смог», подумал я.
Держи, старик протянул камеру.
Я даже не заметил, как выронил ее. «Только бы не разбилась», как заклинание, в голове прозвучали слова. Но слава мягкой земле и зеленому ковру трав отцовская «стигма» пережила это падение.
Полностью удостоверившись в земной природе Графа и деда, я даже сделал пару снимков. Старик совсем не удивился, что кадры не всплыли моментом на экране, да и самого экрана не было. Часто прогрессу сложно пробиться через размытые грунтовки и панцирь лет, и тогда прошлое находит уютный уголок в самой глуши, где продолжает жить, застыв, словно стрекоза в янтаре.
Глава 2
Новый дом, что не дает защиты от прошлого
Попрощавшись с новыми знакомцами, я сорвал лист подорожника, плюнул на него и приклеил к шишке. Вряд ли это поможет избежать маминых причитаний, но попробовать стоит.
Шагая к дому, где мы теперь живем, я думал о капельке смолы, что медленно ползла по стволу доисторической сосны и поглотила беспечную бабочку. Убив и обессмертив. Забрав, возможно, последний день ее жизни и подарив миллионы лет неизменности. А вдруг это была та самая бабочка, от взмаха крыла которой могла измениться вся история человечества, не окажись она в янтарной гробнице? Или это была ее судьба: пережить динозавров и мамонтов, фараонов и ацтеков, две мировых войны и явить миру доселе неизвестного ученого? А может, стать самой прекрасной драгоценностью, ради которой будут гибнуть влюбленные, семейной реликвией или родовым проклятием? Как много вариантов предлагала бабочке смола Но был ли выбор добровольным? Может, один день земной жизни стократ дороже благ посмертия?
Слишком странные мысли для того, кто даже еще не стал тинейджером. Но такова цена: когда твои друзья с ранних лет взрослые и умудренные жизнью тети и дяди, вроде Жюля Верна или Альфреда Брема[1], поневоле стареешь куда быстрее. Но мысли о смерти и бренности бытия это все равно лучше, чем вспоминать о школе. Ведь смерть она где-то там, а школа через два месяца Когда ты воспитываешься одним родителем, то получаешь в два раза больше вопросов о своей семье и проблем А когда ты, будучи сиротой, отрицаешь это и пытаешься доказать, что отец скоро вернется, то рейтинг невыносимости школьных будней резко подскакивает вверх.
Добавьте сюда мои скромные физические данные и отличные отметки почти по всем предметам, где требовался ум, а не грубая первобытная сила. И получите неутешительный прогноз начала жизни в средней школе. Для тех, кто не понял: все верно, жилось мне как типичному задохлику и ботану. Я не хотел быть Ральфом, но еще меньше мне улыбалось разделить судьбу Хрюши[2]. В этой игре жизни я предпочел бы держаться подальше от таких дикарей, как Бочка. Но, увы, система образования заставляет три дюжины мух непрерывно жужжать в одной банке на протяжении многих лет, и часть из них мутирует в ос.
Я жутко расстраивал маму, приходя домой с подбитым глазом. Но она даже не пыталась понять! Лишь злилась, а когда думала, что я не вижу, плакала. Я и правда не видел, но стены съемной квартирки были так тонки, что я слышал каждый ее всхлип. Словно стоял болваном рядом и не мог ничего поделать.
Со временем я понял, что вся ее злость была не на меня, не из-за того, что я слабый и не могу дать сдачи. Она плакала от своего бессилия, от того, что не может меня защитить. И это делало все лишь хуже. Будь у меня отец, он бы научил меня паре приемчиков, а в следующий раз, когда фонарь под моим глазом освещал мой путь, па бы спросил: «Надеюсь, ты вернул сдачу?». И я бы, криво усмехнувшись, ответил: «А то! Видел бы ты того парня!». И мы бы рассмеялись, подмигнув друг другу.
С мамой такую штуку не провернуть, это как с девчонкой на кладбище ходить. Каждая очередная стычка в школе дома оборачивалась трагедией. Я выслушивал речь о том, что не стоит нарываться, а мои доводы в расчет не брались. Мама была уверена, что любого конфликта можно избежать. Любого. И точка. А потом я слышал тихие всхлипы за стенкой, и мой нос зудел так, что соленая злость сама собой стекала из глаз на подушку. Так мы и плакали каждый сам по себе. Но зато радовались мы всегда вместе!
И этот луг был малой частью нашей огромной нереальной радости!
Я притормозил возле дома, спрыгнул с велика и провел моего железного дракона через зеленую калитку. Ступив на мощенную галькой дорожку, я замер. Все еще не могу привыкнут, что теперь живу здесь. Эта громада с янтарными квадратами окон наш дом. Наш дом. Непривычно звучит после вереницы съемного жилья. Такой чужой, но наш.
Месяц назад пришло письмо. Я помню, как побледнела мама. Она рухнула на стул и прошептала: «Не может быть».
Что там, ма? спросил я, ребра сдавило так, словно я провалил все контрольные за год и узнал, что класс состоит из клонов Бочки. Это от папы? Он возвращается.
Мама в тот миг повернулась ко мне. Но ее лицо было безжизненным. Обескровленным. Она словно призрака увидела. И у меня скрутило живот:
Он умер? на выдохе прошептал я.
Нам повезло, еле слышно проговорила мама, но голос ее звучал так, словно мы выиграли в лотерею, но на «Голодных играх».
Неожиданно разбогатеть, скажу я вам, тот еще шок. И мы испытали его по полной.
Мой дед по отцу, которого я никогда не видел, завещал нам этот дом Формально документы еще не были переделаны, но дождавшись, когда я экстерном окончу класс, мы собрали то немногое, что имели, и переместились в эту глушь.
Переезжать налегке легко. А у нас вещей было на одну развалюху «форд». Как мы только умудрялись раньше жить в доме, где у отца был кабинет и фотолаборатория? Или после его исчезновения наша жизнь пошла под откос? Или я это все тоже выдумал?
Поживем там лето, а потом видно будет, сказала мама и поставила последнюю коробку в раскрытую пасть багажника.
Подозреваю, дело было в очень плачевном состоянии нашего счета, иначе она бы никогда не согласилась. Ведь гордость иногда последнее богатство, с которым труднее всего расстаться.
* * *
Милый, милый дом. Он был огромен: два этажа и чердак, а внутри комнат десять! Поместье, цитадель! Да тут можно целый класс поселить! А еще не один скелет замуровать в стенах, парочку уложить в подвале, а одного спрятать под лестницей на второй этаж.
И это все наше? присвистнул я, выйдя из машины и осматривая обвитый плющом особняк.
Относительно.
Это как?
Как объяснил юрист, дом наш, пока мы в нем живем, но продать или сдать его мы не можем. Если поселимся в этой глуши, то ты сможешь пойти учиться в любую школу на выбор, хоть на другой стороне мира, твой мертвый родственник все оплатит, но каждые каникулы ты должен возвращаться.
Как-то все слишком сложно.
И не говори: чую, эта старая развалина с душком золотой клетки.
А призраки в нем есть?
Пошли, узнаем. Может, хоть познакомишься с дедом.
Ключи, как и было написано в письме (между прочим, с гербом и на благородной бумаге, словно не от деда, а от английского лорда), лежали под цветочным горшком с засохшей сиренью.
Замок щелкнул, и я переступил порог фамильного гнезда.
К удивлению, внутри не было пафосной лестницы с портретами всех родственников в пяти поколениях, не было свисающих на цепях люстр, даже ковра турецкого не было. Довольно сдержанно, однообразно и Скучно.
Будь я призраком, еще бы подумал остаться тут или нет, скептически заметил я.
Кэр рассмеялась:
Ну, раз бояться нам нечего, то расходимся и осматриваем территорию?
Я кивнул. Но уходить не спешил. Подозрительный Макс был начеку.
Мама критически осмотрела кухню и столовую, я с интересом кабинет и библиотеку. Все как в рекламных буклетах: компактно, умеренно, без излишеств, но качественно и добротно.
На втором этаже ряд спален. Боковая узкая лестница на чердак и небольшая мансарда, где был установлен телескоп. Я заглянул и поводил трубой. Аппарат был направлен в самую даль городка. Кроме леса, там был лишь особняк в колониальном стиле. Я посмотрел вверх, через полукруглые окна, наползающие на потолок и открывающие прекрасный вид на небо. Мои познания в астрономии были скудны, но возможность понаблюдать за небом в тиши природы отозвалась зудом в затылке и ребрах. Это легкое покалывание в основании черепа всегда предвещало новое приключение. А про бьющихся в животе и грудной клетке бабочек знают все. Это как голод, только на сытый желудок и в паре со щекоткой.
Что ж. Судя по всему, дом деда стоял практически на отшибе. Немного на возвышенности, что позволяло окинуть взглядом весь городок. Я невольно залюбовался видом: игрушечные домики, зелень лугов, окантовка леса, серебряная змейка реки и зеркальное блюдце пруда. Все выглядело слишком нереально. Не город, а Хоббитон какой-то!
Смотрю, уже облюбовал себе гнездышко, птенчик.
Ма-а-ам, не называй меня так, ненавижу, когда она относится ко мне, как к сопливому младенцу.
Мама подошла к телескопу и заглянула, поводив туда-сюда трубой.
Твой дед, видно, любил наблюдать за соседями.
Или за звездами, пожал плечами я, все еще надувшись.
Или за всем сразу, рассмеялась она и взлохматила мне волосы. Вот теперь самый настоящий надувшийся воробышек.
Кэр, кэр, кэрролин, прокаркал я в ответ.
Прекрати дразнить свою мать! она наигранно состроила суровое лицо и уселась рядом со мной у окна. Прости, что мы опять переехали.
Все в порядке, ма, бросил я дежурную фразу, но, подумав, добавил: Хотя я даже рад: теперь у меня на десять дней больше каникул.
Ты ж мой ленивый гений, и она вновь взъерошила мне волосы.
С минуту мы сидели молча, глядя в окно. Она смотрела вдаль, а я на призрак ее отражения в стекле.
Все-таки тут красиво.
Угу, кивнул я, поймав взгляд двойника мамы Кэролин, отпечатавшегося на окне. Словно она всегда была где-то рядом та, другая женщина, которой я никогда не знал.
Может, в этом красивом доме она не будет плакать, а осенью я попаду в школу, в которой не будет Бочки. Неплохой план.
И бесплатно, ма нахмурилась. Сможем поднакопить. Или хотя бы попробовать. Мне нужно лишь найти работу.
Думаешь, она тут есть? глядя на низкорослую и редкую поросль домов, усомнился я.
Работа есть везде, Кэр передернула плечами. Хотя, возможно, в этом месте она передается по наследству, и нам придется кого-нибудь за нее убить.
Да, моя мама иногда любит мрачно пошутить. И мне это нравится. Она тогда смеется, и я смеюсь вместе с ней. Но в этот раз я был серьезен, а слова сами выпорхнули изо рта, как черные птицы:
Ты можешь снова делать кукол.
Улыбка исчезла с лица Кэролин, и на лбу образовалась морщинка, сразу добавив лишних лет.
Ну, или попробовать, робко предложил я.
Можно попробовать, отстраненно согласилась она. Но
Что следовало за этим «но», я так и не узнал. По дому разнеслась трель звонка.
Пойду, открою, мама встала, отряхнула джинсы и поспешила вниз.
Это вечное «но». Оно, как стекло, делит ее жизнь на до меня и после. Я так зол на нее за это «но». Я посмотрел на окно в надежде увидеть ту, другую Кэролин, но она тоже ушла.
Я мало знаю о прошлом моей матери. Она когда-то жила в Корвинграде. Может, даже родилась там. Сложно судить. Все, что удалось собрать добыто в археологических интернет-раскопках, склеено из обрывков фраз и призрачных намеков редких гостей.
Единственный свидетель жизни прошлой Кэр это Вивиан Пик. Я зову ее тетушка Ви, она почти моя крестная и, зуб даю, не пройдет и недели, как ее невыносимый «миникупер» разорвет серость этой глуши. Она вовсе не тетя мне по крови, не сестра мамы. Но очень давно ее знает. Они познакомились еще до моего рождения. Ви владелица галереи «Полночь» (пишется как «1/2ночь»). Мы несколько раз в год совершаем бон-вояж на открытия выставок, которые она курирует. Если честно, самое славное в этой галерее буфет в фойе. Две витрины с пирожными, аромат кофе и шоколада, высокие стулья на тонких изогнутых ножках. Еще там шикарный потолок диковинный, текучий, словно подтаявшее мороженное. А вот экспонаты и картины Тут как повезет. Все-таки я пока слишком мал, чтобы здраво оценивать современное искусство. Или уже достаточно взрослый, чтобы открыто говорить о своей нелюбви к нему.
Так вот. Я ведь даже не подозревал, что когда-то в этих залах Кэр выставляла свои работы! Представить только! Моя мать была всемирно известным кукольником! Ну, или около того. С заказами, участием в выставках и постоянной экспозицией в «Полночи». А Корвинград это вам не зачуханный городишко, это огромный город со старыми зданиями, густыми парками, где растут деревья, пережившие столетия. А сколько в этом городе легенд! Что ни шаг, так особое место с особой историей! И моя ма была частью всего этого!
Была.
Сейчас, копаясь в памяти, я вспоминаю это множество застывших лиц словно существа из волшебной страны, что наблюдают за тобой из каждого угла. В нашем доме раньше было полно кукол. Но я как-то забыл, что она их делала. А может, и не знал вовсе. Или просто это перестало быть важным. Но тогда, полгода назад, это было открытием вселенского масштаба!
В тот день я подслушал разговор Кэр с Ви. Тетушка вышла из себя и выплюнула в лицо моей матери:
Возьми себя в руки! Мы ждали почти десять лет, но ты продолжаешь жалеть себя! Ни одной куклы, ни одной искры за все эти годы! А они ведь ждут? Ты разве перестала слышать или видеть? Ты не могла утратить свой дар! Ты не имеешь права его закопать! Ты хоть пыталась? Хоть раз садилась за стол?
Воспоминания вернулись, захлестнули безжалостным потоком. Передо мной мелькали картинки того, как мать часами бездвижно сидит за рабочим столом, в своем волшебном мастерском уголке, но даже не берет в руки инструменты.
Все резко обрело новый смысл. Все эти «маме надо поработать» или «иди, поиграй» и десятки других способов отослать меня. А потом, после очередного переезда в еще более убогую нору, не стало места для кабинета, и мы продали стол. И теперь Кэр просто иногда замирала, глядя в окно.
Тот вечер так ярко отпечатался в памяти, словно он был вчера. На столе, на фоне дешевых обоев, светится старенький ноутбук. Смотрю на экран, но вижу лишь битый пиксель, который ползет поверх статьи о моей матери. Я словно провалился обеими ногами в холодную весеннюю лужу, не рассчитав глубины. Зачерпнул полные ботинки и теперь не знал, что с этим делать. Легкий озноб. От холода или от страха, а может от злости на лужу и наивную веру.
И где-то внутри разгорается ярость. Я мог бы хвастать Кэр перед одноклассниками, а вместо этого она устраивалась на низкооплачиваемые работы, о которых стыдно говорить! Я никогда не просил крутых гаджетов, я знал: мы не можем себе их позволить. Но каждая ее кукла стоила дороже самого крутого смартфона! А она просто сидела за этим проклятым столом, опустив руки! Я из кожи вон лез, чтоб порадовать ее: да, я был одним из первых по успеваемости в школе, но вот только это не добавляет популярности. Я был слабаком и неудачником. Я был никчемным, и в этом была ее вина. Она сдалась. Она тогда ответила Ви: