Ты же знаешь, Ви, голос сухой, как палая листва под ногами. Пока он рядом, я не могу создать ничего. Я теперь мать.
«Я теперь мать». Эти слова пронзили холодным копьем. Это его вина. Он виноват в том, что ее жизнь не удалась. Я все испортил.
Я все еще смотрел вдаль, на поля и луга, но мыслями был далеко в прошлом. Почему-то в самые прекрасные моменты память всегда подсовывает свою ложку дегтя.
Я вспомнил, как прошлой осенью одноклассники, гогоча, в очередной раз бросили мне:
А какой сын мог вырасти у неудачницы? Только такой же неудачник и слабак.
Небо было безлико серым, порывы ветра бросали мелкий колючий снег, а черные деревья тянули свои кривые пальцы-ветви, уже полностью лишенные листьев. Бочка и его свора давились от смеха. Их рты изгибались почти звериными оскалами, а раскрасневшиеся от первого мороза лица пылали румянцем.
Я кинулся на них, рыча от злости. Я махал руками, ногами, старался укусить их, порвать на клочки, пока не потерял сознание. Мне тогда разбили бровь и сломали нос. Но обиднее всего то, что где-то глубоко-глубоко внутри, в самом темном уголке меня я был с ними согласен. И вот тогда и во мне что-то сломалось. Я ощутил пустоту и безысходность. Казалось, злость выгрызла всего меня изнутри. Оставив лишь пустой каркас, как у куклы. Безликий, с провалами темноты вместо глаз. Иногда я вижу в отражении не мальчика, а оболочку. Я пытаюсь загнать этого темного двойника подальше, но каждый раз он возвращается. И тогда весь мир теряет цвет, словно выцветшее фото. В такие моменты мне хочется сломать всю эту серость вокруг, мне хочется кричать, бежать, лишь бы вырваться из его рук, не чувствовать безнадежности. Я и Кэр мы сломанные куклы. Две оболочки и два двойника в отражениях друг друга.
Иногда я думаю, что мы оба, я и моя мать, заложники друг друга, и мы тянем друг друга на дно, словно камень на шее. И тогда я чувствовал себя виноватым в ее неудавшейся жизни. А в следующий миг винил ее за свои несчастья. Я люблю ее, но мой темный двойник ненавидит то, чем она стала.
Интересно, а что думает она? Вдруг Кэр ненавидит Макса? Но я не спрошу. Ведь если бы она спросила меня, то сказал бы я ей всю правду? А часть правды? Мы бы вновь сыграли в поддавки, с взаимоуничтожением.
Макс, я приготовила оладьи, и в этот раз без горелок, звонкий голос прогнал тишину старого дома.
Я смахнул моего темного двойника, улыбнулся и отправился вниз. Кому нужна эта правда?
Глава 3
О черных оладьях и птицах
Я незаметно отскабливал пригоревшие бока оладий и обильно смазывал поврежденные участки джемом. Мама делала вид, что не замечает моих манипуляций. И нас обоих вполне устраивала этакая вежливая слепота.
Непривычно как-то. Нас точно не выселят отсюда?
Судя по документам, пока мы живем в этом доме, он наш.
Странно как-то, ведь он нас совсем не знал.
Мать задумчиво поводила нанизанным на вилку кусочком по тарелке.
Мне иногда кажется, что он и сына своего не знал. По крайней мере, твой отец никогда не рассказывал об этом доме и своей семье.
Она отправила кусочек в рот, подумала и добавила:
И в доме я не увидела ни одной фотографии.
Может, это один из домов, и они здесь никогда и не жили?
Возможно.
Или ты плохо искала?
Справедливо.
Может, на кладбище поискать? предложил я.
Думаю, там он не в самом лучшем виде, все оттенки черного это про юмор моей мамы.
Я справился с очередным обгоревшим бедолагой в моей тарелке.
А кто приходил?
Соседская тетушка. Знаешь, из тех, которым до всего есть дело.
Пирог принесла? засмеялся я, вспоминая фильмы.
Увы, лишь свой любопытный нос.
Мы еще поболтали на тему соседей, закрытых общин и маньяков, а после, совсем вымотанные переездом, эмоциями и сытным перекусом, расползлись по комнатам.
И вот я свалился на кровать и уставился в потолок. Странно, но спальни оказались прибранными и готовыми к приему гостей. Если библиотеку, кабинет и мансарду покрывала вуаль пыли, то кухня, гостиная и две комнаты на втором этаже сияли чистотой, свежестью, и в них даже пара комнатных растений нашлась, с еще влажной землей в пузатых глиняных горшках. Дом словно ждал нас. А теперь накормил, усыпил и проглотил.
От этой мысли стало неуютно. Покрывало резко впилось в кожу, потолок стал ниже, а узоры на обоях сложились в ухмыляющиеся зубастые рожи. И ведь не закроешь глаза! Всем известно, если зажмуриться, то монстры из плавучих обоев вытекут и сожрут. Поэтому я не выпускал их из виду, а от этого их оскалы делались лишь шире и кровожаднее.
Нужно подумать о чем-то другом! Немедленно переключить канал!
Жаль, с головой этот трюк не работает так же легко, как с телевизором. Но я смог заставить любопытство просочиться сквозь алые пасти чудовищ, наполненные белыми лилиями и черными завитками листьев. Я вытянул зудящую нить из закромов разума, из той каморки с надписью «тайны, что не дают покоя», и теперь изо всех сил сматывал ее в клубок. Виток письмо. Еще один дом. Третий дед. Четвертый отец.
Монстры зашипели, зашуршали, свились клубками и втянулись в глубь стен.
Я выдохнул, продолжая наматывать алую нить слой за слоем. С каждой минутой в особняке я испытывал все больший интерес к личности деда. Я ни разу за всю свою жизнь не видел его. Да что говорить, я никогда даже не слышал о нем. И тут неожиданно он вторгается в мою жизнь. Живым мертвецом-добряком. На грани сна и яви посещение кладбища выглядело вполне себе идеей. Явно из тех, что стоит воплотить в жизнь.
Проваливаясь в сон, я попробовал представить, каким он мог быть. В воображении нарисовался этакий франт в цилиндре, но образ быстро наложился на копполовского Дракулу, и я прогнал его. Тогда я приладил моему деду бороду, надел на нос круглые очки и прочертил глубокую морщину на лбу. Подумав, сбрил бороду, седую шевелюру, оставил лишь тонкие брови, очки затемнил и пустил по шее татуировку змеи, кусающую себя за хвост. Получился очень нетипичный дед, с кучей тайн и проблем с законом. За составлением фоторобота человека, которого я не видел, меня и застал сон. Полуденный, ленный, некрепкий, как второй чай из одноразового пакетика.
Снились бесконечные лестницы и коридоры, закрытые двери и армия стариков, каждый из которых выдавал себя за моего родственника. А потом я словно смотрел на себя издалека. Маленький я бегал и карабкался, стараясь выбраться из кукольного домика. И не мог. Все старики рассыпались на части и оказывались на столе в свете лампы, а в тени сидела неподвижно Кэр с бессильно висящими руками
Мама я коснулся руки и отпрянул.
Кожа ледяная, так что подушечки пальцев прилипли. От моего касания осталось три алых пятнышка. Они ползли по белой руке как божьи коровки. Я отступил на шаг и под ногой что-то хлюпнуло. Лужа. Я перевел взгляд вода алая. И все прибывает. Руку жжет. Смотрю. Пальцы содраны в местах, где я притронулся к Кэр. Кожа сорвана, как если при сильном морозе схватить железяку. Кровь.
Божьи коровки вспорхнули, сделали пару кругов вокруг застывшей Кэр и опустились к ней на лицо. Алая лужа уже обняла меня за щиколотки. Ухватила покрепче размокшего прибрежного ила. Холод полз по телу и превращал в камень. Не сдвинуться, не отвернуться, даже глаз не закрыть. Я замерзал, обращался в лед. Ведь это так просто, особенно, когда внутри тебя восемьдесят процентов воды.
Единственное, что я мог смотреть в лицо куклы, так похожей на мою мать.
Божьи коровки покружили, спрятали тонкие крылышки, шевельнули глянцем надкрылий и разделились. Две заползли в глаза, скрылись во тьме черных зрачков, а третья остановилась на лбу, ровно по центру. И тут раздался хлопок. Как почки вербы по весне, как крохотные мыльные пузыри. Насекомые взорвались. Три алых дорожки расчертили лицо Кэр. И кожа треснула, слетела белой скорлупой разбитой маски. Тьма выплеснулась на меня, выстрелила потоком узловатых черных ветвей, шипящих и жалящих, обвивающих и душащих. И лишь алые крылатые капли кружили надо мной, приближаясь и увеличиваясь в размерах, пока я не рассмотрел, что у каждой из божьих коровок было по трети от лица моей матери!
Я проснулся на краю дня. Футболка прилипла, голова гудела, во рту разверзлась пустыня. Я смотрел в окно и кошмар постепенно развеивался.
Его место заполнял мягкий закатный свет, пока полностью не выжег тени злого морока. Солнце коснулось горизонта и потихоньку принялось втягивать щупальца лучей. Я любил это время суток. Свет становился необыкновенно теплым, и в этом золотом меду все преображалось. Казалось, еще мгновение, и откроются двери волшебной страны. Иногда я ругал себя за такие девчачьи фантазии, но глубоко внутри до сих пор ждал встречи с чудесным. Все же это гораздо лучше тех мест, куда меня иногда забрасывал сон. Единороги были куда приятнее, чем монстры из тьмы. Благо, мне хватало ума не рассказывать об этом окружающим. У Бочки и его свиты и без того хватало поводов для глумления. Хотя теперь я могу выбрать любую школу! Вот только в анкетах мест учебы не указывают число Бочек и места их обитания по классам и параллелям.
Встав с кровати, я подошел к окну и зажмурился в лучах заходящего солнца. Мгновение застывшей жизни! Подскочив как ошпаренный, я схватил камеру и кинулся наверх, в мансарду. Теперь, стоя у окна и окидывая взглядом дома, улочки, поля, мне стало понятно, отчего местные звали свой городок Амбертон[3]. Сейчас все вокруг выглядело, словно вырезанное из янтаря. А каждый житель, как насекомое в смоле, застыл в красоте мгновения, ощущая прикосновение вечности. Фотоаппарат щелкнул. Я сделал еще снимок и сразу отвел взгляд от видоискателя. Возможно ли когда-нибудь привыкнуть к такой красоте? Золотая парча небес, перламутр белых домиков, черные точки птиц. Хм, странно. Одна точка все увеличивалась в размере. Все ближе и ближе.
Птица неслась прямо на меня! Мгновение, и она врезалась в окно прямо напротив моего лица. Столкновение было столь внезапным, что я инстинктивно отпрянул и попробовал отгородиться руками. Стекло дрогнуло, выдержав удар, а птица камнем упала вниз. Но прежде, на долю секунды, наши взгляды встретились. В черных глазах-бусинах отражался не медовый закат, в них горел зловещий огонь.
Я посмотрел вниз туда, куда упала птица, но не смог рассмотреть ее в траве. Когда же я поднял глаза, то заметил на стекле маленькую каплю крови, пульсирующую на солнце красным карбункулом. Осторожно прикоснулся к ней и ощутил в кончике пальца вспышку. Хоть это и была лишь игра воображения, но мне стало не по себе. Тонкое стекло, что отделяло меня от мира, было и защитой, и преградой. И я не знал, хочу ли разбить его или же спрятаться за ним. Капля поползла вниз, и меня пробрал холод.
* * *
Что ты ищешь, малыш?
Ма-а-ам, но я ж просил не называть меня так!
Кэр вышла на крыльцо и опустила на деревянный настил коробку с «малонужными» вещами: ловцом ветра, садовым гномом, кормушкой для птиц. Я помнил, что мы вечно таскали эту коробку при переездах из квартиры в квартиру. И, похоже, этот странный набор наконец-то дождался своего часа. Мама рассказывала, что у каждого дома есть душа, и она скрывается в деталях. Кормушку якобы сколотили мы с отцом, ловца она сплела сама, а гнома подарили еще ее матери как охранника от злых духов. В последнее мне верилось хуже всего: этот гном был похож на тролля, за давностью лет он обзавелся шрамами-трещинами, а изначальный природно-фабричный его вид был больше рассчитан на отпугивание скорее живых, чем мертвых. Но Кэр, по непонятным для меня причинам, любила этого страшилу нежно (и порою, казалось, даже больше меня), и вот теперь наконец-то могла поставить на почетное место у тропы в дом.
Прости, ну так что ищешь-то?
Птицу, нехотя ответил я и продолжил осматривать траву возле дома.
Птицы, дружок, большей частью предпочитают небо, а в траве можно найти лишь самых гордых из них ежей!
Кэр расхохоталась. Это была ее фишка: смеяться над собственными шутками. Я выдавил из себя кривую улыбку:
Я видел, как она врезалась в окно и упала.
Может, уже оклемалась и улетела?
Кэр водрузила гнома, покрутила, чтобы вкопать его потертые временем ботинки в землю, и выпрямилась. Уперев руки в боки, она критически посмотрела на Бо. Так она называла этого уродца. И, похоже, осталась довольна.
Не думаю, упрямо возразил я и раздвинул палкой очередной куст травы, почувствовав, как уткнулся во что-то мягкое
Мама подошла и заглянула через мое плечо.
А вот и первый скелет нашего дома с призраками! провозгласила Кэр. Выглядит так, словно уже год тут лежит.
Она была права: перья запачканы грязью, а от тельца остался лишь выбеленный скелет.
Смотри, тут еще одна. И еще
Черные перья мешались с изумрудной травой. Огни заката плясали на них полночной радугой. А бледные кости черточками неизбежности торчали то тут, то там, словно кто-то рассыпал счетные палочки, да так и не собрал.
Ма, а тебе это не кажется странным?
Кэр подцепила палкой (и когда я только успел ее передать?) еще один трупик.
Ну да, Кэр вздернула брови. Пожалуй, мало приятного.
Может, позвоним куда? неуверенно спросил я, но Кэр словно не замечала меня.
И еще две, от которых осталось и того меньше. Прямо птичье кладбище! Но все они явно не сегодняшние. Так что, Макс, не унывай: твоя птица, возможно, жива. А вот этих надо будет закопать. И мама, вернув мне палку, бодро зашагала искать лопату.
Похоже, ее совсем не удивили дохлые птицы в палисаднике. Я посмотрел на Бо. Он стоял, отвернувшись, и тоже не выражал интереса к происходящему. Видимо, это только мне кажется странным, что на клумбах вместо роз распустились птичьи трупы.
Я еще раз взглянул на белые косточки и черные перья в обрамлении ярко-зеленой травы, что светилась в лучах заката. Затем поднял голову: прямо надо мной было то самое окно мансарды. Может, и правда оклемалась. Или мне показалось?
Один из последних лучей отразился и ударил мне в глаз так, что пришлось зажмуриться. Я почувствовал, как на щеку упала капля. Дождь? Но небо было чистым. Механически вытер лицо. Что-то липкое. Взглянул на руку: бурая кровь обозначила рисунок подушечек пальцев. Холодок прошел по спине.
Я растер вязкую жидкость и удивился стечению обстоятельств, соразмерности момента и моей вовлеченности в него. Было мгновение, когда я был готов поверить в фатальность случившегося, но здравый смысл поборол этот позыв. Этот голос убаюкал и успокоил: это всего лишь другая птица. Мало ли птиц, что ударяются в окна? А может, здесь это нормально. Они слепнут от солнца, что отражается от стекол, теряют ориентир и бьются. Не стоит волноваться. Ведь дохлые птицы не люди. И даже не призраки. Птицы не представляют опасности. И я не буду вспоминать Хичкока.
«Иногда сны задерживаются в нашем мире чуть дольше положенного», говорила Кэр, когда я просыпался среди ночи от кошмара. «Просто научись их отпускать».
Я отпускаю тебя, начал шептать я, так, тихо, чтобы даже Бо не услышал. Убирайся обратно в свою страну снов, на изнанку мира и оставь меня в покое!
Я не заметил, как выкрикнул последние слова. Где-то далеко с ветвей сорвались вороны и, гулко каркая, врезались в небо, неся за собою ночь.
* * *
В следующие несколько дней ничего не происходило. Мы обживали дом или дом нас. В любом случае, дел было предостаточно: от замены лампочек и портьер до покупки и рассадки бегоний, герани и традесканций по горшкам и окнам.
Дом должен быть обитаем, и зелень в окнах первый признак жизни, говорила мама, а я не спорил: мне было плевать на молчаливых сожителей.
Но мой подоконник украсили не дети Флоры, а старинные и не очень предметы, что я нашел, осматривая дом. Из библиотеки перекочевали стопка книг и часы, из «обсерватории» атлас звездного неба и дневник наблюдений. У меня были большие планы на чердак и подвал, но до них мы еще не добрались. Однако, чем больше времени я находился в доме, тем тревожнее становилось. Там, где раньше были лишь скучные стены и старомодные обои, проступали мороки лиц, а непривычный простор комнат заполняли слишком плотные тени. Мне лишь предстояло узнать, кому они принадлежат и каких монстров скрывают.