Я к стеллажу подошёл и названия всех районов, там обозначенных, запоминать начал, но появился Андрей, и они с Петровичем стали там колдовать. Сняли десятка два табличек, а вместо них восемь других повесили. Учи, Ванечка, всё заново. А народа постепенно становилось всё больше и больше. Вот и Сергей Иванович вошёл да сразу к стеллажу направился. Всё осмотрел внимательно и какое-то, по-видимому важное, замечание сделал. Петрович себя даже по затылку ударил дурак, мол, сам не додумался и ещё одну табличку, на этот раз проспект Маркса, снял. А я в сторонке стоял и пытался запомнить все эти названия.
Минут через пятнадцать все собрались, и Сергей Иванович объявил, что с сегодняшнего дня на раскладке Алексей (то есть я) вместо Николая стоять будет, значит, и Большая Пироговка к нему отходит. Все эту информацию спокойно восприняли. Видно было, что начальника здесь уважают и его слово закон.
Лёша, обратился он ко мне при всех, сегодня суббота, выходной, поэтому все билеты придётся по домам разносить. Некоторые конторы, может, и будут работать, но это единичные случаи. По субботам заказов намного меньше, чем в будни, люди за город в основном едут, поэтому и у нас народа выходит поменьше. Постоянным доставщикам день отдыха раз в неделю необходим. У Петровича, например, завтра выходной будет. Ну, это я тебе как новичку в нашем дружном коллективе объясняю. Поэтому в такие дни мы районы постоянной доставки немного меняем. Сегодня тебе придётся по Горького от проспекта Маркса до Пушкинской и по Герцена от начала до Никитских ворот ходить. Ну а завтра по Петровке с Неглинной. Ясно?
Чего ж тут неясного? Мне всё было ясно, я ж понятливый. Поэтому головой и кивнул.
Сергей Иванович на меня ещё пару секунд посмотрел да сказал:
Ладно, что резину тянуть, начнём, ребята.
Под столом лежало несколько опломбированных мешков. Первый вскрыли, и из него на стол высыпалась целая гора конвертов. Я постоял с минуту, посмотрел, как делают остальные, и взял первый конверт в руку. «Так, улица Яблочкова», прочитал я и, сказав: «Бутырский хутор», протянул конверт Петровичу. Тот не стал сразу конверт на полку класть, как он это обычно делал, а вначале внимательно на него посмотрел, а уж затем в ячейку с надписью «Бутырский хутор» положил.
С почином, сказал Сергей Иванович, а я потянулся за следующим конвертом.
Конечно, раскладчик я ещё тот, одно название, но я старался от других не отставать. Ну и по привычке своей считал, сколько конвертов я опознал правильно, чтобы они на своё законное место легли. Как сотый на полке оказался, я этой радостью с Сергеем Ивановичем поделился, а он мне руку пожал. Но как я ни старался, примерно каждый пятый конверт я Сергею Ивановичу показывал, а он мне объяснял, где это да как этот район на «их языке» называется. В основном это были отдалённые районы новой застройки, где я до той поры ни разу не бывал. Мне показалось, что сегодня мы даже быстрей справились, но это было естественно, ведь вместо обычных двенадцати мешков мы разобрали только девять.
Пачка мне досталась та ещё. Вся нечётная сторона улицы Горького от Манежной до Пушкинской и чётная сторона улицы Герцена, а в дополнение и вся сеть переулков, их соединяющих. Всего 54 адреса. Вот там явно подъехать не удастся, придётся ножками топать. На раскладку своего маршрута я потратил минут пятнадцать. Сергей Иванович проверил, сделал пару существенных замечаний, ну и ещё по мелочи несколько. А вот у телефона пришлось в очереди постоять. В будни постоянные работники в основном, как Сергей Иванович и говорил, по конторам различным ходят, а там люди, как привязанные, с утра до конца рабочего дня всё равно сидеть обязаны, что звонить-то. А в выходные звонок с указанием, в какие часы человеку билеты принесут, существенно жизнь облегчает. Вот очередь и собралась.
Вышел я из отдела доставки в восемь утра с копейками, минут десять ещё потратил на то, что в кафешку небольшую заскочил чашку кофе выпить, с утра дома не успел это сделать, а уж затем в метро радиальное нырнул. Семь минут и я у гостиницы «Националь» из подземного перехода вышел.
Вот где побегать пришлось! Прав был Лёха, со сломанной ногой туда лучше и не соваться. Хорошо погода не подвела, солнце, которое в спину светило, то за высокие здания скрывалось, то в облаках пряталось, не так жарко было. Некоторые адреса совсем рядом были, в основном те, что по улице Горького, а вот как в переулок какой свернёшь и приходится до Герцена топать, поскольку следующий адрес, по закону подлости, именно там находился. Вот я насерпантинился так насерпантинился. Редко в какой переулок мне заглянуть не пришлось, а уж если заглядывал, то так и проходил его насквозь, а ведь чем дальше от Манежной я отходил, тем длинней переулки становились.
В целом тот день обошёлся без приключений, но одна очень любопытная встреча у меня всё же случилась.
Я оказался на Герцена, немного не доходя до консерватории, а следующий адрес на Неждановой был. Улица Неждановой уже длинная, а дом, в который мне билет предстояло доставить, почти на углу с Горького находился. В том здании Дом композиторов расположен, значит, предположил я, в нём различные музыкальные деятели должны жить. Впрочем, фамилия на конверте совсем не музыкальной оказалась, помню, что на букву «С» начиналась, Савушкина или как-то так, и инициалы А. А. Вот эти инициалы, пока я на лифте наверх поднимался, и вызвали в моей голове некую сценку.
Лифт оказался старинным и скрипел нещадно, того и гляди вниз упадёт. Три глухие стены в нём были в зеркалах, а двери, и внутренние, и наружные, затянуты металлической сеткой. Мне в подобном лифте до той поры лишь однажды ездить приходилось. В больнице это было. Тётку я свою навестить пошёл, так меня на похожем лифте на пятый этаж поднимали. Правда, стенки у него деревянными были, а вот двери точно такими же. Но там лифтёрша всем командовала. Я внутрь зашёл, она вначале наружную дверь закрыла, а потом внутренние раздвижные вместе сдвинула, да ещё и соединила их специальной щеколдой наверное, чтобы не разошлись.
Вот и здесь мне такая же конструкция попалась, а лифтёрши не было. И если бы не тот больничный опыт, пришлось бы бегом по лестнице бежать. А так я всё добросовестно повторил, что та пожилая женщина делала, и на нужную кнопку нажал. Лифт скрипнул довольно отчётливо и медленно-медленно пополз вверх. Пока он ехал, я как следует рассмотрел конверт, который в руках держал. Фамилию с инициалами прочитал и сценку, о которой выше упомянул, просмотрел мысленно, разумеется.
А сценка такая: толстая воспитательница в детском саду маленькую девочку с огромным бантом на голове двумя руками поддерживает в характерной позе (ну, вы сами её себе представить можете) и повторяет: «Савушкина, а-а, Савушкина, а-а».
Поняли, какую сценку я в виду имел, пока лифт до четвёртого этажа полз? Мне почему-то бант у девочки больше всего запомнился. Вот ведь как бывает. Сценки такой на самом деле и не было никогда, привиделась она мне, а запомнилась как вполне реальный случай из жизни. Я в нужную дверь уже звонил, а всё ещё эту сценку себе представлял. Сам не пойму, что на меня нашло. Меня смех душил, и казалось, что сейчас именно та тётка, что мне привиделась, дверь и откроет.
Когда шаги услышал, попытался придать лицу серьёзное выражение, а оно в улыбке расплывается и всё тут. Дверь открылась, а там никакая не женщина, а пожилой мужчина, одетый в чёрный костюм с бархатной бабочкой на шее, стоит и смотрит на меня вопросительно. Я в лицо ему взглянул, и мне прежде всего очки в глаза бросились. Тонкие такие и удивительно знакомые. Настолько знакомые, что у меня даже улыбка дурацкая с физиономии сползла. Я стоял и глазами хлопал, забыв напрочь, зачем пришёл. Глядя этому человеку в лицо и понимая, к кому именно в дверь позвонил, я тихо-тихо скорее прошептал, чем проговорил:
Дмитрий Дмитриевич и замолчал. Стоял и смотрел на него, и всё.
Он мне приглашающий жест рукой сделал, посторонился, чтобы я в квартиру зайти смог, и тоже почти шёпотом спросил:
Автограф хотите?
Я в смятении кивнул головой. Он улыбнулся и сказал:
Подождите секунду.
И исчез за дверью, которая с левой стороны в большой прихожей была. Вернулся он быстро, с какой-то бумагой в руке.
Какое моё произведение на вас производит самое большое впечатление?
Неожиданный вопрос заставил меня напрячься.
Наверное, Ленинградская симфония, ответил я.
Тогда подождите ещё немного, услышал я, а Дмитрий Дмитриевич вновь скрылся за дверью.
На этот раз его не было несколько минут. Вернулся он очень довольным.
Дома посмотрите, на чём я вам сейчас напишу.
Он присел на специальное сиденье, где удобно обувь зашнуровывать, взял ручку и задумался. Потом спросил:
Звать-то вас как?
Я ответил:
Иван Жилин.
Он кивнул головой и начал что-то писать. Тут я заметил в своей руке конверт с билетами и вспомнил, зачем явился в этот дом.
Простите, Дмитрий Дмитриевич, а могу я увидеть и прочитал фамилию, написанную на конверте.
Её нет, она по делам уехала. А зачем она вам?
Я ей билеты на поезд принёс, совсем растерялся я и начал совать ему в руки этот злосчастный конверт.
Шостакович достал билет и рассмеялся:
Так вы с билетом явились, а я подумал, что вы мой поклонник. Я Анну отпустил, когда нам сообщили, что до полудня билет принесут. Мне в час надо будет уехать, вот я и решил сам билет получить. Так автограф-то нужен?
Я так активно закивал головой, что он опять засмеялся и начал что-то быстро-быстро писать. Затем положил бумагу, на которой писал, в конверт, где лежал билет, и в таком виде отдал его мне. Я уже хотел выйти, как спохватился:
Дмитрий Дмитриевич, вам следует в ведомости расписаться, что вы билет получили.
И я достал из планшета ведомость.
Так я же, наверное, деньги должен? спросил Дмитрий Дмитриевич. Подождите, я сейчас принесу.
Он быстро вернулся и протянул мне двадцать пять рублей, в то время как в ведомости значилось пятнадцать рублей семьдесят копеек.
Я ему принялся сдачу отсчитывать, а он пятёрку взял, а от остального отпихиваться начал, даже руками замахал. Так мне и пришлось уйти.
Когда я отошёл от дома Шостаковича на достаточно большое расстояние, то достал из планшета конверт, который он мне вернул. Внутри оказалась программа первого исполнения его симфонии в блокадном Ленинграде. На программке было написано: «Ивану Жилину. На память. Я на этом концерте не был, меня эвакуировали. Мне потом, уже после войны, дали несколько программок того концерта. Это одна из них». Ниже была чёткая подпись Шостакович и дата.
Я раскрыл эту программу и прочитал:
«Большой зал Ленинградской филармонии.
Дмитрий Шостакович. Симфония 7 до мажор. Соч. 60.
Исполняет Большой симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга».
И дата, которая потрясала: 9 августа 1942 года.
Я ещё долго на улице простоял. Сигареты три, наверное, извёл, одну от другой прикуривая, всё встречу эту случайную вспоминая. Потом на часы взглянул и с места сорвался.
Дальше всё путём шло: я конверт, мне деньги, пробежался, опять конверт на деньги поменял и снова вперёд. Пятьдесят четыре адреса обежать в такой круговерти домов это, я вам скажу, задачка. Где-то на сорок пятом я почти сломался. Есть захотел до невозможности. Ещё подождать да в бюро пообедать нельзя по субботам и воскресеньям столовая там не работала. Нам разъяснили, что им, тем, кто в ней трудился, отдыхать положено. Мне это было ясно, и сомнений в том, что так должно быть, у меня никаких не возникало. Но один, как мне кажется, вполне закономерный вопрос всё же появился: а где в выходные обедать тем, кого в нашей столовой в будни кормят? Ведь все до одной службы ЦЖБОПа безостановочно трудятся. У всех же скользящие выходные, почему бы и столовой не перейти на такой же режим работы? Я себе этот вопрос на засыпку задал и сам же на него ответил: «Работало бы руководство по такому же графику, наверное, вопрос был бы решён».
В этот момент я как раз по Большому Гнездниковскому в сторону Горького шлёпал. Ноги гудели. Ещё бы, столько километров им по асфальту намотать пришлось. Если начать считать, то не только за голову схватиться можно. А у меня ведь ещё почти десяток конвертов в планшете. О них забывать нельзя. Правда, к моей радости, три конверта в один дом доставить следовало. В огромный жилой дом, построенный перед самой войной на месте снесённой церкви Димитрия Солунского. Он громадился на углу Горького и Тверского бульвара и носил в народе название «дома под юбкой». Когда-то на ротонде, что возвышается на крыше на самом углу здания, стояла скульптура балерины в пачке. Её давно убрали от греха подальше, говорят, разрушаться начала, побоялись, как бы чего не вышло, а название осталось.
Когда впереди показалась арка, выводящая меня из Большого Гнездниковского на Горького, я понял, что всё, хватит бегать, надо прежде всего самому передохнуть, перекусить чуточку, а заодно и ногам немного отдыха дать. Куда пойти? Я даже не раздумывал конечно, в кафе «Молочная», располагавшееся в трёхэтажном угловом доме на той стороне Тверского бульвара. Кафе это было диетическим, и я иногда забегал в него, когда в тех краях оказывался. Фирменным блюдом там считалась молочная лапша, и, я вам доложу, она была само объедение. Её варили из широкой домашней лапши, которую делали там же. Иногда можно было, сидя с ложкой в руке и наслаждаясь этим неприхотливым блюдом, наблюдать процесс её изготовления. Дверь на кухню открывали, чтобы там свободней стало, и прямо к дверному проёму пододвигали большой стол. На нём вначале долго раскатывали тесто, добиваясь, чтобы оно стало тончайшим, почти прозрачным, а затем уже резали на тонкие полоски, которые оставляли там же сушиться. Что и как было дальше, неясно. Стол убирали, дверь закрывали и всё, кушайте, дорогие товарищи, спокойно, чтобы ничто вас не отвлекало от процесса переваривания пищи.
Вот я и двинул прямиком к этому кафе. Светофор переключился очень не вовремя: я уже ногу успел на мостовую поставить, а он взял и моргнул красным. Пришлось вернуться на тротуар. Посмотрел, а перед «Эльбрусом» пусто, ни одного человека нет. Чудеса, да и только! Впервые я такое видел, обычно там в любое время народ толпился. «Эльбрусом» шашлычная называлась, очень популярное в те времена место. Да и было отчего. Во-первых, стояла так, что лучше некуда: в самом центре и на таком проходе другие точки общепита обзавидовались бы. А во-вторых, кормили там сказать вкусно ничего не сказать. Находился «Эльбрус» в одном здании с молочным кафе. Только вход в шашлычную был со стороны бульвара, а кафе прямо на площадь с памятником Александру Сергеевичу выходило.
Пока я ждал переключения с красного на зелёный, у меня мыслишка одна проскочила: а не сунуться ли мне в «Эльбрус», вдруг повезёт. Я так по-наглому, или, правильней сказать, с наглой рожей, прямо в дверь шашлычной и ломанулся. Зашёл, а там народа, как всегда, полно, шум, разговоры громкие, смех. Люди ведь туда отдохнуть приходили, посидеть вольготно, чтоб никто не беспокоил, ну а уж коли это шашлычная, значит, и поесть основательно. Я постоял, поозирался, увидел у стены пустующий маленький столик на двоих и моментально его занял. Много раз я в «Эльбрусе» бывал, но чтобы вот так зайти и сразу же за столик присесть о таком даже слышать не доводилось.
Ассортимент был весь знаком, мне даже меню не потребовалось. Я заказ сделал сразу же, как только мне это меню попытались подсунуть. Нового там ничего не могло быть, а всё другое я уже перепробовал и давно сделал свой выбор, остановившись на бараньих рёбрышках. Они и вкусные, и готовятся быстро.