Наконец молочную пелену вскинуло над землёй, померкла заря на востоке. Но зато открылся вид, и отрок позрел ловцов впереди. Считай, догнал, в десяти саженях передом скачут, коней с добычей подводными ведут. Кудреватый сдержал жеребца, чтоб не будить в нём лиха звериной вонью, и тут узрел: на слеге-то не волк висит молодец сострунённый! Нагой совсем, в чём мать родила, и только космы на голове развеваются.
Оторопел на миг гоноша, проморгался нет! Не зверь, человек, и весьма юный, телом невелик, сам словно из тумана соткан
Эй! закричал братии, забыв имена. А разбойный зверь-то где?! Куда дели?!
Те же неслись без оглядки, однако на голос завертели головами, сдержали коней. Кудреватый подъехал, глазам же всё ещё не верит, дотянулся и на ходу рукою молодца пощупал: тёплый, живой, под тонкой кожей сырые да мокрые жилы, ровно кремнёвые желваки ходят. И хоть бы шерстинка на теле! Если не считать густого юношеского пуха на лице.
Иноки вовсе встали и тоже таращатся на молодца, рты разинули.
Где добыча? всё ещё пытал их отрок, сам немало дивясь. Проворонили волка, олухи!
Отроку дай только покуражиться над старшими, над иноками бывалыми, тем паче заслуженно, поделом.
Тут один из ловцов отшатнулся так, что и конь под ним попятился.
Оборотень! С места не сойти волкодлак!
Кудреватый склонился пониже над молодцем: в подбрюшье у него два багровых следа, третий затылок расчеркнул. Да и по лодыжкам попало, когда уже под сетью с лап валил
Не промахнулся! заметил с дрожащей гордостью. А как на рану крепок!
Ловцы дар речи утратили, стоят, глазами хлопают, оторопь берёт. Они вдвое старше были, поэтому Кудреватый от вида оборотня сник и теперь будто защиты у иноков просил:
Что делать-то станем, братия? Слыхом слыхивал, видом не видывал
У нас оборотней конями рвут, наконец-то подал голос один. Сразу, как обернётся
В моей стороне деревами, настороженно отозвался другой. Берёзы сгибают и к ногам вяжут. И чтоб до восхода поспеть
А притороченный молодец ворохнулся, сам приподнял голову и замычал сквозь прикушенную струну. Взор ещё волчий, зелёный, да глаза уже кровью наливаются. Ловчий гоноша отвернулся, дабы чертовщиной не бередить душу.
Нам-то как поступить?
Лукавые иноки лишь переглянулись, скуфейки на брови надвинули:
Охота под твоим началом, тебе и рядить, отрок.
Добро, свезём игумену! решил Кудреватый. Велел во всяком виде доставить, живого и не увеченного.
Оборотень попытался струну выплюнуть, но хитрая удавка лишь туже смыкала челюсти. На сей раз не мычал, зарычал по-волчьи, сказать что-то силился.
Тогда едем скорей! всполошились иноки. Покуда солнце не встало!
До подворья полверсты оставалось, однако пока скакали, оборотень вязки на руках расслабил, на ногах ремни почти уж рассупонил, того и гляди вырвется. Сняли со слеги, затянули узлы потуже, поперёк седла положили, да ещё руки и ноги под конским брюхом сыромятиной стянули. Так и въехали на подворье. А пленник дошлый, стал ремень на запястья накручивать и тем самым настолько сдавил грудь лошади, что дыхание у неё перехватывает. Сам худ, но силища в руках явно не человеческая! Жеребец уж хрипел и качался, когда миновали ворота обители, бока ходят роздыху нет. Ещё немного, и задавил бы коня на скаку!
Однако в монастырском остроге разбойник осмотрелся и присмирел вроде, особенно когда увидел игумена с братией, вышедших ловцов встречать. Размотал сыромятину с рук и обвис.
Кудреватый спешился и к настоятелю, да с ходу ему выпалил, дескать, изловили волка, он же человечий образ принял оборотень! Сила нечистая!
И тут пленник дубовую струну толщиной в вершок перекусил! Выплюнул и не волком зарычал ругаться стал, голосом гоношистым, ломким, петушиным:
Псы вы долгогривые, а не иноки! Зенки-то свои разуйте, кого споймали! Сами оборотни! С виду ангельского чина, а под рясами шкуры волчьи! Будто не знаю вашего нрава лукавого!
Сергий с лица сменился, подступил к дерзкому отроку у того ещё пух на щеках, ровно у птенца неоперённого.
А ещё что знаешь? спросил, однако же, смиренно.
Да всё про вас ведомо! Молельниками прикидываетесь, с крестами ходите! Аллилуйю поёте. На своих же тайных ристалищах мечами машетесь да ножами пыряетесь! И рычите по-звериному. Или кулачной силой меряетесь или, за кушаки схватившись, дерётесь заместо любви братской. Имя ваше известно: не монахи вы араксами меж собой прозываетесь!
Послушал такое игумен и попытать вздумал конокрада, страху навести, дабы с испугу признался, кем заслан монастырские тайны выведывать.
Порвите его конями, велел он и отступил. Больно уж глаз лихой и язык долгий.
Ловчие иноки сначала к ногам верёвки привязали, концы к сёдлам приторочили. И лишь потом связующие ремни пересекли и, сдёрнув конокрада на землю, натянули постромки. Рвать с ходу не стали, более приготовлениями пугали, выжидали милости игумена и всё назад озирались. Но конокрад, поверженный и распятый за ноги, дерзости своей не укротил, пощады не просил; напротив, ещё пуще взъярился, засветились волчьи глаза цепенящим зелёным огнём:
Добро, а давай потягаемся! Рвите!
Выгнулся, ухватил лапищами своими ножные растяжки. Иноки, должно быть, не только сведомыми были в ловчем промысле, умели и казнить, как принято в степном Дикополье. Сдали назад, ослабили верёвки и, резко пришпорив коней, взяли с места в галоп, в разные стороны и на рывок. А конокрад вдруг выдохнул громко да в свою очередь дёрнул постромки на себя. Вроде и не шибко, словно балуя, однако оба коня рухнули набок, чудом не задавив седоков.
Тут и Сергий его хохот услышал. И будто взбеленился, возгневался:
О пень рвите ирода!
Павшие лошади вскочили, ушибленные всадники, кряхтя, сёдла поправили, сели верхом и уж было повезли оборотня по двору галопом, пропуская между собой листвяжный высокий пень. Ещё бы миг, и впрямь порвали, но тут на пути возникла невысокая фигура старца в холщовом вольном подряснике, с двумя посошками. Шёл калеченный, едва полусогнутыми ногами перебирая и никак воли своей не выказывая. Однако кони разом осадили прыть, встали и словно в стену уперлись.
Конокраду три сажени оставалось до пня ехать.
Отшельник редко являлся из келейки своей, тем паче на глазах братии. Многие думали, увеченный старец и ходить-то не может; тут же явился на подворье, качается, но идёт само по себе невидаль!
Встал возле оборотня, согнулся, опершись подмышками на посошки.
Чей будешь, гоноша? спросил шелестящим, ветреным голосом. Из каких далей занесло?
Разбойник пыл свой дерзостный поубавил, взор яростный пригасил.
Ничей! огрызнулся с заглыхающим вызовом. Сам по себе. Вольный!
Ослаб никаких чувств не выказал, будто ничего иного и не ждал.
Верно, признал засапожник, заключил. Искусился
Конокрад верёвки подтянул к себе, снял удавки с лодыжек и на ноги вскочил. Тут сначала Сергий, за ним и вся братия подтянулась. Стоят поодаль, стригут глазами, дабы не удумал какой пакости стрекача дать или, хуже того, напасть. Кудреватый с кнутом на изготовку
Пускай одёжину дадут, срамоту прикрыть, неожиданно молвил пленник, отводя взор.
Дайте ему покров, велел старец. Коль волчий утратил.
На оборотня вместо одежды дерюжку накинули. Тот завернулся и лишь тогда прямо взглянул.
Чего вам надобно от меня?
Из каких мест к нам прибежал? миролюбиво спросил Ослаб. Не видывал ещё эдаких ражных в здешних краях. Ни старых, ни малых
Покуда нагим стоял, вроде спеси поубавилось в молодце, а тут вновь приросло.
Ты, старче, отпустил бы меня подобру, сказал с угрозой. Всё одно уйду!
За шалости кто ответит? вмешался Сергий. Сколько уже кобылиц свёл? Без малого две дюжины угнал!
Пускай твои пастыри не зевают! огрызнулся конокрад. И труса не празднуют. А то выйду на промысел, они в кусты. Мне и забавно!
У меня конь застоялся в стойле, вдруг сказал старец. Промять бы его, да никто войти не может. Выведешь моего красного?
А скажешь, откуда наперстный засапожник, выведу!
Скажу, выводи.
Пришли они к келье отшельника, отрок в щёлку воротную поглядел на коня и говорит:
Звероватый у тебя конь, старче. Не видал ещё таковых Поди, лягается больно?
Войди, так узнаешь.
Тебе как его вывести? Задом или передом?
Как хочешь.
Конокрад забормотал, загундосил некую припевку, крадучись, бочком проник в стойло и воротицу за собой притворил. Иноки вкупе с Сергием в догадках теряются: что старец замыслил? Постояли, послушали: оборотень что-то пошептал, конь копытами постучал, переступая, и вроде тихо. Ну и прильнули ко всем щелям. И тут вдруг передняя рубленая стенка стойла слегка пошатнулась и вылетела, ровно не бревенчатая была, а из соломы сложена. Глядь, отрок уже верхом сидит и босыми пятками пришпоривает:
Н-но, красный! Эко застоялся!
И давай жеребца кругами окрест гонять, то вскачь поедет, то шагом или на дыбы поднимет и танцует, выхваляясь. Ослаб взирает молча, но игумену не понравилось, грозным голосом припугнуть вздумал:
Признавайся, куда кобылиц свёл?
Никуда и не водил, по-ребячьи незамысловато оправдался разбойник, гарцуя на жеребце. Порезвился да на поле оставил!
Старче, врёт он! возмутился Сергий. Иноки окрестности изведали ничего не нашли!
Конокрад опять дерзить начал:
Искали плохо. Они до сей поры в тумане и бродят Слепошарые вы, душевидцы!
Забавы ради кобылиц крал? вмешался старец.
Да ведь надобно, чтоб кровь разыгралась, конокрадство это ведь тоже ловчий промысел! Тоскливо мне в ваших краях, одни леса кругом и монахи, не разгуляться. Да и народишко пугливый, как солевары в Дикополье. Я тут у вас затосковал, живу, ровно сей жеребчик застоялый
Руки и ноги у Ослаба были изувечены, однако короткая и могучая шея выдавала былую мощь и удаль. Поэтому он и подавал знаки головой кивнул в полуденную сторону:
Знать, из Дикополья к нам явился?
Оборотень взвил коня на дыбки, наступая на отшельника.
Из Дикополья!
И что там ныне?
Орда злобствует
Старец не дрогнул, хотя копыта коня молотили воздух у самой головы.
По какой надобности забрёл, гоноша?
Тот спешился и встал перед Ослабом, словно с повинной.
Матушку ищу, вдруг признался. Бросила меня, сирым вырос, родительской опеки не изведал.
Насторожённые иноки всё ещё поломанное стойло рассматривали и диву давались. А тут как-то враз присмирели, непонимающе запереглядывались: дескать, о чём это толкует конокрад? И отчего суровый старец к нему так снисходителен? Кудреватый кнут сложил, за опояску сунул, хотя всё ещё бдел, перекрывая путь к лесу.
В степи волчица вскормила? продолжал участливо интересоваться Ослаб. Вкупе со щенками своими?
Отчего со щенками? словно обиделся молодец. По обычаю, кормилец и вскормил. И в род свой принял, потому стал как родитель. А у него жена была, тётка скверная, хуже всякой волчицы. Особенно как лукавые татарове хитростью батюшку заманили, споймали да руки-ноги отсекли
За конокрадство?
Не солевары мы и не чумаки! У нас иного ремесла не бывало И полно пытать! Я твоего коня промял, старче. Теперь скажи: откуда у иноков твоих наперстный засапожник? Где взяли?
Старец смерил его взглядом, от ответа уйти хотел.
Мой засапожник.
Не обманешь, старче! Не твой. Где добыл? У кого отнял?
Дался тебе засапожник
Да мне этим ножиком пуп резали! воскликнул конокрад и осёкся, отвернулся.
Ужели помнишь, как резали? осторожно спросил Ослаб.
Помню
Материнское чрево помнишь?
А то как же! горделиво признался конокрад. Глядишь сквозь её плоть, а мир розовый, влекомый. Солнце зримо, только как звезда светит. Далеко-далеко!.. Век бы жил в утробе, да срок настал, повитуха пришла. По обычаю, говорит, деву на жизнь повью, парнем пожертвую. Всё же слышу А как я родился, надо мной сей ножик занесла и ждёт знака! Верно, зарезать хотела
Суровы у вас обычаи! то ли осудил, то ли восхитился старец. И что же не зарезала?
Конокрад самодовольно ухмыльнулся.
Возопил я! Да так, что травы окрест поникли и повитуху ветром унесло. Матушка мне шёлковой нитью пуп перевязала и отсекла. Да ко своей груди приложила. Оставить себе хотела, спрятать где-нито. Так я ей по нраву пришёлся. Но по прошествии года опять повитуха явилась, забрала да снесла кормильцу.
Их неторопливый и странный разговор и вовсе ввёл иноков в заблуждение. Даже Сергий взирал вопросительно, а старец не спешил что-либо объяснять, с неожиданной теплотой взирая на разбойника.
Кормилец такой же ражный был?
Весь род его, и дед, и прадед Нам и прозвище Ражные.
Знать, омуженская кровь не токмо в твоих жилах течёт, заключил Ослаб. Весь род Дивами повязан. Это добро!
Беда, из роду я последний, внезапно пожаловался пленник.
А куда остальные подевались?
Татарове одного по одному заманили. Да и вырезали. Супротив хитрости и раж не стоит.
На чужбине от гибели скрываешься?
Конокрад глянул с недоумённым вызовом.
Матушкин след ищу!.. А тут засапожник! Думаю, близко где обитает.
Отчего же в Руси ищешь?
А куда ей податься? Коль постарела? Все Дивы по старости на Русь идут, срок доживать. Сведущие люди говорили, да и сам чую Ты, старче, укажи, где матушка моя. Или откуда ножик взялся. Да отпусти лучше.
Возврати кобылиц и ступай, вдруг позволил Ослаб. И не озоруй более.
Что их возвращать? Глаза пошире откройте: там же, на лугу, и пасутся.
Сергий встрепенулся, ошалело воззрился на старца, затем к уху склонился и зашептал громко:
Нельзя отпускать! Много чего видел, слышал Оборотню доверия нет. Сам говорит, от татар пришёл. Давай хоть на цепь посадим? Или в сруб?
И братия приглушённо загудела, выражая неудовольствие, хотя по-прежнему не понимала, о чём толк идёт. Старец и ухом не повёл.
Иди, гоноша, махнул бородой, как веником. Не сыщешь матушку, так возвращайся. А сыщешь, так всё одно приходи. Она возле себя зрелого отрока держать не станет, прогонит с наказом.
Тому бы в сей миг стрекача дать, пока отпускают с миром, а конокрад и с места не сошёл.
Про наперстный засапожник не скажешь?.. Мне бы только след взять. А чутьё уж приведёт
Ослаб не дослушал, подманил бородой Кудреватого.
Ножик верни.
Отрок ослушаться не посмел, однако недоумённо и нехотя вынул из-за голенища нож, подал старцу.
Тот опять бородой мотнул.
Не мне ему отдай.
Да ты что, батюшка? возмущённо и громко изумился Сергий. Виданное ли дело? Мало, потакаешь разбойнику, коня своего дал. Ещё и нож давать!..
Конокрад выхватил засапожник у послуха, насадил на пальцы и сжал кулак. Лунообразное жало хищно блеснуло на солнце, вызывая скрытое восхищение в волчьем взоре. Ослаб это заметил, добавил с задумчивым удовлетворением:
Владей, коль признал.
А тот готов был его к горлу приставить.
Где добыл? Скажи, не буди лиха!
Отшельник и глазом не моргнул.
Ты сперва испытай, вострый ли ножик. Не затупился ли с той поры, как пуп резали.
Как испытать? гоноша на засапожник воззрился, и вновь пробудилась хищная зелень в глазах.
Сбрей волчью шерсть.
Да нет на мне шерсти! Звериную шкуру на себя натягивал
Дикий пух с лица убери борода начнёт расти.
Отрок лицо огладил, примерился и провёл лезвием по щеке. Молодая поросль наземь облетела. Подивился, оценил остроту, но поскрёбся неумело, на ощупь, потому кое-где клочки оставил.
Говори, старче, откуда ножик?
Сперва ты сказывай: как имя твоё? И кем был наречён?
Оборотень несколько смутился.
Помню, матушка звала Ярмил, ещё во чреве Так имя и приросло.
Ярмил, говоришь? старец помедлил, верно вспоминая что-то. Ну, добро А год от рождения какой?