Утром 13 (26) октября пароход «Принцесса Ирена» прибыл в Неаполь. Поселиться решили А.М. и Андреева в роскошном «Гранд-отель дю Везуве», расположенном почти в центре знаменитой неаполитанской набережной. Заполняя карточку приезжего, А.М. указал свою настоящую фамилию Пешков, ему не хотелось привлекать излишнего внимания любопытствующих, но в отношении профессиональных журналистов маленькая хитрость не удалась, и уже за завтраком пронырливые газетчики брали интервью у «одного из самых знаменитых писателей современности».
Неделя жизни в Неаполе пролетела почти мгновенно: 15 октября пролетарские организации города организовали многотысячный митинг не только как дань уважения лично Горькому, но и как выражение солидарности с революционной Россией. Ежедневные встречи с писателями, видными общественными деятелями, депутатами парламента и просто с людьми, пожелавшими выразить свое уважение «символу русской революции» И, конечно же, каждый день экскурсии по одному из самых красивых городов мира. Осмотр знаменитых неаполитанских музеев Неаполитанского национального музея, музея Сан-Мартино, а вечерами театры «Политеама», «Нуово», «Фондо» и «Меркаданте». И везде самый теплый дружественный прием.
«Здесь удивительно красиво все природа, люди, звуки, цветы Принят я здесь горячо», пишет он Екатерине Павловне. Но пора было приниматься за работу А.М. не позволял себе длительных перерывов. Да и местные власти, напуганные многотысячным митингом и беспорядками, вызванными пребыванием писателя в Неаполе, настоятельно требовали сократить время пребывания в городе. 20 октября 1906 года Горький уехал на Капри остров как нельзя более подходит для писательской работы, требующей уединения и спокойной обстановки.
В письмах из Италии А.М. настойчиво просит Екатерину Павловну уехать за границу. Ранняя смерть дочери Катюши окончательно подорвала ее здоровье, необходимо было серьезно лечиться у хороших врачей, пожить с сыном в спокойной обстановке. Она и сама прекрасно понимала необходимость скорейшего отъезда из Российской империи, тем более что в любой момент мог последовать ее арест за активную революционную деятельность. После долгих колебаний и уговоров друзей решение было принято. Во второй половине декабря 1906 года Екатерина Павловна с сыном Максимом и другом семьи Софьей Витютневой выехали в Италию в Сорренто.
А.М. звал на Капри, писал: «Я живу под строжайшим надзором газет, и не хотелось бы мне повторения в Европе американских грязных бурь человеческая глупость и пошлость очень угнетает и злит. А здесь население относится ко мне хорошо, газет нет»
Поводом для травли послужило то, что Горький приехал в Америку вместе со своей гражданской женой М.Ф. Андреевой, при том что развод с Екатериной Павловной юридически не был оформлен. А.М. понимал, что его супруге будет тяжело встречаться с Марией Федоровной: «Тебе придется встретиться с человеком, который тебя злит, я это знаю, знаю, что это, вероятно, будет тяжело тебе и ей. И мне». Поэтому решили встретиться в Амальфи. Но, уже собравшись, А.М. почувствовал себя плохо, началось кровохарканье. Через несколько дней, немного оправившись, решился-таки поехать в Сорренто, и опять ухудшение здоровья. В конце концов Екатерина Павловна решилась на поездку на Капри, и 13 января вечерним пароходом вместе с сыном прибыла на остров. «Встреча принесла много волнений и радости» вспоминала она.
А.М. с интересом расспрашивал о России, о настроениях молодежи, о знакомых, рассказывал эпизоды из своей жизни в Америке. Оттуда он привез сыну массу подарков. Максим получил прекрасную коллекцию бабочек, необычно разнообразных и красивых. Впоследствии коллекция была передана в русскую школу И.И. Фидлера в Женеве. Свидание отца с сыном для обоих стало радостным праздником.
А.М. был горячо привязан к сыну, после смерти Катюши единственному своему ребенку, и не только взял на себя все материальные заботы, но и внимательно следил за его здоровьем и учебой. С женой у него сохранились хорошие отношения, и, можно сказать, сына они воспитывали вместе.
Из письма А.М. Екатерине Павловне в Ниццу 28 апреля 1907 года: «Дорогой мой, милый друг! После твоего письма много хочется сказать тебе, но писать этого не буду. Одно скажу: с глубоким чувством благодарности, с искренним уважением целую твою руку. И, вероятно, первый раз за всю жизнь, я испытываю такое радостное, родственное и чистое чувство. Улыбаюсь всей душой: мне кажется я первый, кто удостоился такого отношения от женщины, как твое ко мне. Поверь, что если я льщу то себе самому, и если ошибаюсь вообще все равно в частности я имел нечто редкое, драгоценное, м[ожет] б[ыть] единственное.
Все это бестолково? Лучше не умею сказать, ибо это ново для меня. Пойми одно: имею к тебе великое и незыблемое чувство уважения, знаю, что ты для меня такой близкий, близкий, родной человек. Из тех людей, которым не надо говорить слова, они понимают и молчание. Спасибо, милая Катя, спасибо, родная! Вот и все».
С Капри Екатерина Павловна с Максимом 21 января направились в местечко Алассио, где жила Вера Фигнер ее знакомая, легендарная революционерка, сподвижница Софьи Перовской и Андрея Желябова.
До весны они жили сначала в Алассио, затем в Ницце, а лето 1907 года решили провести в горах над Женевским озером, близ Клорана и Божи. Место вряд ли было выбрано случайно. В деревеньке Божи, в кантоне Во, на северо-восточном берегу Женевского озера, находилась молочная ферма. Содержали ее один из основателей партии эсеров Егор Лазарев и его жена Юлия. Они организовали на ферме лечение кефиром модным в то время целебным напитком. Ферма стала местом «санаторно-курортного» лечения революционеров всех мастей.
Здесь бывали и Ленин, и Георгий Плеханов, и Екатерина Кускова, и Сергей Прокопович, и многие-многие другие революционеры и общественные деятели. Пешковы поселились в трехэтажном каменном здании пансионата, принадлежащего семье Колин с чудесным видом на Женевское озеро. Но летний отдых чуть не закончился трагедией. Об этом рассказывает Д.Б. Гиссен в «Воспоминаниях о юности Максима и встречи с А.М. Горьким». Тем летом семья Гиссен по предложению Екатерины Павловны отдыхала в том же пансионате, прозванном по-русски «Калинка». Давиду Борисовичу было в то время лет шесть, воспоминания, помня просьбу Екатерины Павловны, он записал через семьдесят лет в феврале 1977 года.
Вот как он описал трагедию на Женевском озере.
Однажды после обеда Екатерина Павловна предложила Максиму и мне покататься с ней на лодке по Женевскому озеру. Погода стояла отличная, небо голубое, безоблачное В лодке Екатерина Павловна сидела на веслах, Максим на руле, а я на носу вперед смотрящим Неожиданно подул ветер. Из-за гор появились темные грозовые тучи. Мгновенно они захватили все небесное пространство, ветер крепчал. Надо было немедленно возвращаться, но это оказалось невозможным. Буря разразилась грозой, ливнем. Штормовой порывистый ветер гнал лодку вперед. Все усилия Екатерины Павловны повернуть лодку были напрасны. Мы сидели мокрые от ливня, но на это мы не обращали никакого внимания. Все думы были сосредоточены на другом. Недалеко осталось до впадения Роны в Женевское озеро, а там нас подстерегала неминуемая гибель. Даже в тихую погоду без грозы воды Роны, встречаясь с водами Женевского озера, образуют сильный водоворот Екатерина Павловна бросила весла. Они были теперь ни к чему.
Мы начали кричать, звать на помощь, сами понимая, что никто через шум грозы нас не услышит. В лодке было уже много воды. Кругом было совершенно темно. Водоворот бурлил и клокотал, его шум был все громче и громче, значит мы приближались к месту впадения Роны. Екатерина Павловна прижала к себе Максима и закрыла лицо руками, готовясь к неотвратимому.
Помощь пришла совершенно неожиданно. Какие-то крепкие мускулистые руки схватились за борт нашей лодки, нас крепко держали и притянули к другой лодке, в которой было несколько мужчин. Нашу лодку цепью привязали, и наши спасители повели ее за собой, подальше от водоворота. Поистине это было чудом! Уже близкая трагическая развязка так и не состоялась. Оказывается, что наши крики все-таки были услышаны. Было так темно, что разглядеть лица своих спасителей мы не могли. Можно было только бесконечно от всего сердца их благодарить.
Екатерина Павловна была счастлива, счастлива большим материнским счастьем. Нас, промокших до нитки, ждала вся «Калинка» В тот вечер, казалось, не будет конца рассказам о переживаниях, конца дружеским объятиям.
Новая русская школа
Пятнадцатого июля 1907 года А.М. писал Екатерине Павловне в Париж: «Вот что: говорят, московский директор гимназии той, которую расстреляли в декабре, я забыл его фамилию, открывает в Женеве или Лозанне учебное заведение, к[ото]рое он будто бы хочет поставить образцово. Что ты думаешь о том, чтобы посещать это заведение? Учиться ему надо систематически, пора уже, мне кажется».
Директор гимназии, о которой пишет Горький, Иван Иванович Фидлер либеральный общественный деятель, левый кадет. Во время Декабрьского вооруженного восстания 1905 года в его училище работал революционный штаб, с согласия Фидлера выступали с лекциями большевики. 5 декабря в помещении училища прошла общегородская конференция, на которой большевики постановили объявить 7 декабря всеобщую стачку с тем, что затем она перерастет в вооруженное восстание. 9 декабря училище, в котором находились отряды дружинников, подверглось артиллерийскому обстрелу со стороны правительственных войск. Здание было полностью разрушено, свыше ста дружинников арестовано.
Иван Иванович был вынужден эмигрировать в Швейцарию, там, в окрестностях Женевы, он открыл Новую русскую школу. Чуть позже школа переехала во Францию, в предместье Парижа Плесси-Пике и, наконец, в Фонтенэ-о-Роз. В школе практиковалось совместное обучение, между учителями и учениками установились товарищеские отношения. Школа рассматривалась как единая семья никаких начальников и подчиненных, а лишь старшие и младшие члены семьи. В то время это было делом новым, можно сказать революционным. Поэтому, хотя в основном школа была рассчитана на детей эмигрантов, многие родители, не довольные «казенщиной» учебного дела в России, посылали своих детей к Фидлеру. Неудивительно, что и А.М. настоятельно рекомендовал определить Максима именно в эту школу.
Из письма А.М. Екатерине Павловне: «Я против русской школы, совершенно сбитой с толку, пагубной теперь для всех детей вообще, для Мак[сима] мальчика нервного, в особенностиТо, что творится в наших гимназиях, обеспечивает стране тысячи больных анархистов, хулиганов, всячески искалеченных людей. Я думаю, что Фидлер с его практическим опытом и как я слышал горячей любовью к детям может организовать приличную школу. Мак[симу] нужно общество детей, вероятно он найдет его в этой школе, это общество самое главное. Затем я слышал, что Фидлер хочет ставить дело на почву опытного воспитания, т. е. прогулки, изучение природы, естественные науки и т. д.».
Екатерина Павловна, правда, считала, что мальчика все же лучше отдать в парижскую школу, где он мог бы в совершенстве освоить французский язык. Ей не нравились некоторые методики преподавания у Фидлера, к примеру, заучивание наизусть больших отрывков прозы, но в конце концов вопрос был решен в пользу Новой русской школы.
Учительский состав целиком состоял из эмигрантов, представителей различных партий и направлений: большевики и меньшевики, анархисты, эсеры от крайне правых до террористов. Такой «пестрый» состав вынудил Фидлера просить учителей не вносить партийных разногласий в ученическую среду. Учителя заключили между собой договор об исключении «партийности» из стен школы и соблюдали его довольно строго, так что школа представляла собой некий «либеральный остров», куда не доходили партийные распри эмигрантской среды.
Среди учителей было много людей с интересными биографиями. Учитель математики и физики Александр Коваленко инженер-механик на знаменитом броненосце «Потемкин». Во время восстания он был единственным из офицеров, кто перешел на сторону матросов, затем бежал в Румынию, оттуда в Швейцарию. Учи́теля истории вывезли с места ссылки в Сибири в книжном шкафу, учитель химии организатор подпольной лаборатории взрывчатых веществ. Школьный врач и воспитатель Николай Семашко один из видных нижегородских большевиков, в 1907 году он эмигрировал в Швейцарию, затем уехал в Париж и работал в Новой русской школе, в ней же учились его дети.
Количество учеников было невелико в лучшие годы человек 4045, иногда в старших классах училось всего по 23 ученика. Материальное положение школы было достаточно тяжелым, существовала она в основном на деньги, поступающие от богатых родителей из России. Многие учителя не обладали профессиональным опытом и смотрели на свою педагогическую деятельность как на временную, но к делу своему относились ответственно, а вне школы, как вспоминал Семашко, посильно помогали своим партиям в России.
Большое внимание в Новой русской школе уделяли изучению естественной истории, литературы, географии, там организовывали литературные кружки, устраивали совместные чтения, ученики писали рефераты, не забывали и о спортивных играх. Двухэтажное здание школы располагалось в обширном старинном парке. Тенистые аллеи сменялись солнечными лужайками места для детских игр и прогулок было более чем достаточно. Ученики работали в собственном фруктовом саду и огороде, вообще приучались многое делать своими руками.
Максим писал отцу: «У нас в школе только и думают, как бы устроить лаун-теннис, все мы очищаем от дерна площадку. Мы уже кончили снимать его и теперь будем посыпать его известкой, утрамбуем и посыпем песком и опять утрамбуем Сегодня воскресенье, все соберутся в школе работать»
Ученики издавали собственный журнал, печатали на гектографе газету, материалы для которой получали от «собственных корреспондентов» из русских гимназий. Все бывшие ученики с теплотой вспоминали годы, проведенные в школе, не омраченные «казенщиной».
Максим, по отзывам учителей, был трудным ребенком. Хорошее общее развитие и природные способности сочетались с большой впечатлительностью, нервностью, рассеянностью. Невероятная застенчивость порой сменялась безудержной шаловливостью. В детстве Максим часто болел, пропускал уроки, что также вредило занятиям. «Живость» мешала ему сосредоточиться на занятиях, то, что было ему интересно, он схватывал на лету, и хотя занимался вполне удовлетворительно, не стремился стать первым учеником. Возможно, права была Екатерина Павловна насчет занятий в обычной парижской школе, где и дисциплина, и требования к ученикам были строже.
У Максима с детства обнаружились хорошие способности к рисованию, и он с увлечением делал зарисовки для школьной газеты. Интересовался историей, а изучение географии России и других стран пробудило в нем интерес к коллекционированию марок. А.М. поощрял это увлечение и посылал ему интересные экземпляры. Горькому приходило много писем от детей из России с просьбой прислать им марки, и он просит сына составить из лишних экземпляров, которых к тому времени скопилось довольно много, несколько маленьких коллекций и отправить их российским ребятишкам. Он пишет: «Пусть лучше этим невинным делом, чем играть в экспроприаторов, военный суд и убивать друг друга да и вешать, как они это делают». Так он ненавязчиво учил сына умению делиться и помогать другим. Увлечение коллекционированием у Максима продолжалось долгие годы, и уже в зрелом возрасте он составил очень интересную коллекцию, включавшую в себя и редчайшие экземпляры.
Еще одно увлечение, уже из области спорта, велосипед. Как и все мальчишки, Максим живо интересовался французской борьбой, боксом, футболом, научился очень хорошо играть в теннис, но велосипед его новая страсть! Поначалу родители отнеслись к этому увлечению с большим беспокойством. А.М. писал Екатерине Павловне: «Уговори сына, чтобы он бросил мечту о велосипеде, это для него безусловно вредно с его слабым сердцем и порывистым характером. Ведь, уж если он поедет, то конечно стрелой! А это приведет его к пороку сердца». Пришлось Максиму на время отложить мечту о велосипеде. Отец писал ему: «Ты страшно обрадовал меня тем, что отказался ездить на велосипеде поверь мне, это для тебя было бы вредно, и я очень боялся бы за твое здоровье». Только года через два родители сдались и приобрели Максиму велосипед. Теперь почти каждое воскресенье он со школьными товарищами устраивал велопробеги по окрестностям Парижа.