Я живу теперь на острове Капри в Средиземном море. Здесь очень красиво, похоже на Крым, но несравнимо лучше. Погода такая, что сейчас в ноябре, когда у вас снег, здесь летают бабочки и ящерицы греются на солнце. Мне это очень полезно я немного нездоров и, должно быть проживу здесь всю зиму.
Очень разнообразны и красивы здесь рыбы между прочим, рыбаки ловят спрутов ты знаешь, что это такое? Пришлю тебе морскую звезду и раковин.
Из окна дома, где я живу, видно Везувий, но он теперь не дышит, как раньше, хотя дня три тому назад вдруг выкинул немного лавы и камней.
Восхищенный каприйскими видами, Горький писал Зиновию Пешкову: «Здесь удивительно красиво, какая-то сказка бесконечно разнообразная развертывается перед тобой. Красиво море, остров, его скалы, и люди не портят этого впечатления беспечной, веселой, пестрой красоты. Какие это музыканты, если б ты слышал!.. В них очень много природной веселости, наивной жажды красивого»
Здесь, наверное, уместно сделать небольшое отступление и объяснить, кто такой Зиновий Алексеевич Пешков и какое отношение он имел к Горькому.
Зиновий старший сын нижегородского владельца граверной мастерской Михаила Израилевича Свердлова. Младший сын Яков рано ушел из семьи, вступил в партию социал-демократов, участвовал в революционных событиях 1905 года, неоднократно отбывал ссылку, одно время вместе с И.В. Сталиным. В Петрограде участвовал в Октябрьском перевороте и с ноября 1917 года до своей смерти (от тяжелой формы гриппа, «испанки») занимал пост председателя Всесоюзного Центрального избирательного комитета высшего законодательного, распорядительного и контролирующего органа государственной власти.
Горький познакомился с семьей Свердловых на ежегодной Всероссийской ярмарке в Нижнем Новгороде. Михаил Израилевич открыл на выставке свой киоск, где А.М. заказал себе визитные карточки. Хозяин чем-то ему понравился, и Горький стал часто бывать в его мастерской, иногда приводил к нему заказчиков. Там он познакомился с Зиновием, с которым у него вскоре сложились доверительные отношения. Горький, считая Зиновия юношей способным, следил за его развитием, направлял его, а обнаружив в нем склонность к драматическому искусству, решил помочь ему устроиться на драматические курсы в Москве. Однако иудеям, по существующим тогда правилам, проживать в Москве не разрешалось, тогда и решили Зиновия крестить. В Арзамасском загсе в метрической книге Троицкой церкви есть запись от 30 сентября 1902 года: «Через таинство крещения и миропомазания присоединен к православию полоцкий мещанин Ешуа Золомон Мовшев Свердлов, 19 лет от рождения, с присвоением согласно его желанию отчества и фамилии восприемника Алексея Пешкова».
Горький должен был уехать и попросил заменить его в роли крестного отца инспектора народных училищ города Арзамаса Александра Михайловича Храброва. Крестной матерью Зиновия рассказывала И.К. Гогуа стала В.Н. Кольберг, близкий друг семьи Горького, принимавшая активное участие в революционной работе вместе с А.М. и Екатериной Павловной. Ирина Калистратовна была дочерью младшей сестры Веры Николаевны Юлии.
По неподтвержденным данным, отец проклял Зиновия. Разругавшись с отцом, он еще больше сблизился с А.М., и до самой смерти писателя они относились друг к другу как близкие родственники. «Какой-то кусок моего сердца крепко сросся с тобою», писал Горький своему крестнику. Екатерине Павловне он также сообщал: «Скоро вот стукнет мне сорок лет, людей за это время видел я несть числа, а ныне чувствую, что всего ближе мне Зиновий, сей маленький и сурово правдивый человек»
Жизнь Зиновия детально описана в книге Михаила Пархомовского «Сын России, генерал Франции». Я же позволю себе только вкратце обозначить основные вехи его непростой судьбы.
В 1904 году Зиновий эмигрировал, работал в Канаде и США. Часто и подолгу бывал у Горького на Капри. С началом Первой мировой войны вступил в ряды французской армии, был зачислен в Иностранный легион, в сражении под Верденом тяжело ранен, потерял руку, но с военной службы не ушел. Во время революционных событий и Гражданской войны в России член военной и дипломатической французских миссий, во время Второй мировой участник движения «Свободная Франция». В 1944 году он получил звание бригадного генерала. После войны Зиновий Пешков на дипломатической службе, корпусной генерал, кавалер более пятидесяти государственных наград
Мягкий климат острова, отсутствие зимы, как нельзя более подходил для больных легких писателя, но главное чарующая красота окружающей природы вызывала состояние душевного подъема, и А.М. чувствовал необыкновенный прилив творческих сил и потребность писать.
Первое время Горький на Капри жил на вилле «Сеттани». Но небольшой белый домик, расположенный на склоне горы, оказался слишком тесен, и в начале 1909 года А.М. и Мария Андреева переселились на виллу «Спинола», известную также как вилла «Беринг» по фамилии владельца, изобретателя противодифтерийной сыворотки. И, наконец, с 1911-го по конец декабря 1913 года А.М. жил на вилле «Серафина». Конечно, появились слухи о том, что писатель одну за другой приобретает шикарные виллы. Об этом Андреева упоминает в письме Михаилу Коцюбинскому: «По загранице, конечно, опять сплетня поплыла: Горький купил себе новую виллу за 50 тысяч. По секрету мы платим 1200 франков в год. Только Вы никому не говорите пусть себе думают, что мы паны».
Многочисленные посетители Горького вместо роскоши, якобы окружавшей писателя, видели простоту и скромность жилища настоящего труженика. Его рабочий день мало изменился: вставал рано, писал до часу-двух. В жаркое время дня по местному обычаю соблюдал сиесту, а вечером, когда становилось прохладнее, снова писал и так иногда по 14 часов в сутки. Из письма сыну: «И я здоров, а как живу не знаю: дни моей жизни прыгают мимо меня как блохи, не успеешь заметить день исчез! А работы у меня на сто лет, не меньше». «Я живу как всегда, работаю точно вол», писал А.М. художнику Вадиму Фалилееву. А вот Екатерине Павловне: «Я еще никогда не писал так охотно и легко и в этом вся моя жизнь». Жена Ивана Бунина Вера Николаевна, вспоминая дни, проведенные в гостях у Горького, писала, что А.М. любит литературу больше, чем себя, он работает даже за едой.
Здесь, на острове, писатель закончил роман «Мать» по определению первого советского наркома просвещения Анатолия Луначарского настольную книгу пролетариата. Многие считали, что роман получился поверхностным и схематичным, однако только в Германии книга вышла тиражом более миллиона экземпляров, став одной из самых популярных в прошлом столетии.
Годы, проведенные на Капри, одни из самых плодотворных в творческой жизни писателя. Повести «Шпион», «Исповедь», «Лето», «Городок Окуров», «Жизнь Матвея Кожемякина», замечательная книга «Детство», циклы «По Руси», «Русские сказки», «Сказки об Италии», много автобиографических рассказов, очерки «9 января», «Дело Николая Шмита», «О цинизме», «Разрушение личности» и многие другие все это написано здесь, на острове. А еще работа над пьесами: «Фальшивая монета», «Последние», «Чудаки», «Васса Железнова», «Зыковы».
Очень много времени и сил уходило на работу с рукописями, которые ему присылали. А.М. считал своим непременным долгом помогать начинающим писателям, да и поправлять строгим, но дружеским советом состоявшихся авторов. К примеру, за 1908 год он прочитал 153 рукописи. Но что значит прочитал? Отредактировал, выправил и отправил автору с обстоятельным разбором написанного. В 1912 году в среднем получал по 40 рукописей в месяц, да еще ежедневно отвечал на 57 писем.
Чтобы быть в курсе всех событий, происходящих в России и в мире, А.М. просматривал полтора десятка русских газет, а новости из английских, французских, немецких и итальянских переводила ему Мария Федоровна.
Дом Горького на Капри стал местом паломничества литераторов и художников из России. Приезжали не только люди искусства, среди посетителей были ученые, общественные и революционные деятели, друзья и незнакомые почитатели таланта. Иногда за обедом у А.М. собиралось до тридцати человек, многие оставались жить на продолжительное время. Писателю, жившему на литературные заработки, иногда приходилось занимать деньги, но он всегда был готов делиться с друзьями, с людьми, попавшими в затруднительное положение, и это при том, что крупные суммы он отдавал на поддержку революционного движения в России.
В декабре 1906 года первым из писателей к Горькому приехал Леонид Андреев. Приехал больной, отчаявшийся после смерти жены Александры Михайловны «Дамы Шуры», как когда-то шутливо называл ее А.М. Он писал, что даже внешне Андреев «казался измятым, раздавленным», много пил, ночами бродил по горным каприйским тропам, рискуя сорваться со скал.
Из воспоминаний Екатерины Павловны:
Вскоре после смерти жены Леонид Николаевич решил уехать на Капри, зная, что там живет Горький. Когда они встретились, он попросил Алексея Максимовича быть крестным отцом несчастного ребенка, на что Алексей Максимович дал письменное согласие.
(Александра Михайловна умерла от послеродовой горячки, разрешившись вторым сыном Даниилом. Горький не мог присутствовать на крещении в Москве лично, отсюда и его записка в духовную консисторию, переданную в церковь Преображения на Песках в Москве: «11 марта 1907 года: Сим заявляю о желании своем быть крестным отцом сына Леонида Николаевича Андреева Даниила, Алексей Максимович Пешков».
Даниил Андреев автор знаменитого трактата «Роза мира».)
На другой же день я отправилась к Леониду Николаевичу. Он жил в большой мрачной вилле, густо заросшей деревьями, которые подступали к окнам. Жил он с матерью Анастасией Николаевной и маленьким сыном Вадимом.
Леонид Николаевич мне обрадовался, повел в столовую, усадил за стол, на котором стоял горячий самовар, привезенный Анастасией Николаевной из Москвы, налил мне и себе чаю и тут же стал подробно рассказывать о болезни Александры Михайловны. Говорил, что ее лечили неправильно, обвинял берлинских врачей.
Рассказывал Леонид Николаевич медленно, с остановками, глядя куда-то вдаль, точно оживляя для себя то, о чем рассказывал. Стакан за стаканом пил он очень крепкий чай, потом опять ходил по комнате, порою подходил к буфету, доставал фиаско местного вина, наливал в бокал и залпом выпивал и снова молча ходил по комнате.
Я старалась перевести разговор на другое. Рассказывала о жизни в Москве. Он слушал рассеянно, видимо, думая о другом. В одно из моих посещений, когда мы были одни, Леонид Николаевич сказал:
«Знаете, я очень часто вижу Шуру во сне. Вижу так реально, так ясно, что, когда просыпаюсь, ощущаю ее присутствие, боюсь пошевелиться. Мне кажется, что она только что вышла и вот-вот вернется. Да и вообще я ее часто вижу. Это не бред. Вот и сейчас перед Вашим приходом я видел в окно, как она в чем-то белом медленно прошла между деревьями точно растаяла»
Мы долго сидели молча.
Постепенно, трудно приходил Леонид Андреев в себя. Очень помогла ему дружеская поддержка Горького, который подолгу беседовал с ним, старался своим примером пробудить в друге желание работать. Викентий Вересаев вспоминал, что, испробовав всевозможные способы отвлечь Андреева от его мрачных мыслей, как-то «встряхнуть» его, придумали вышучивать его болезненное состояние безысходности, нарочитое нагнетание трагизма. Вот как он передает рассказ А.М. об одном таком случае: «Смотрим в окно, идет Леонид, угрюмый, мрачный, видно все время с покойниками беседовал Мы все делаем мрачные рожи. Он входит. Повесим носы, поговариваем о похоронах, о мертвецах, о том, как факельщики шли вокруг гроба Ивана Иваныча Леонид взглянет: А я сейчас был на Монте Тиберио, как там великолепно!»
Прожил Андреев на Капри полгода, постепенно приходя в себя. Принялся за работу, и, по свидетельству А.М., это был один из самых плодотворных периодов его творчества. Но уже в эту пору между писателями возникли непримиримые идейные разногласия. А.М. не переносил «проповеди пассивного отношения к жизни», а в связи с рассказом «Тьма» и «Моими записками» писал другу: «Ты сыграл в анархизм и заставил скотское, темное торжествовать победу над человеческим». Предпринимаемые попытки восстановить былые отношения оказались безрезультатными. Горький, считая Леонида Андреева единственным близким другом среди писателей, в письмах к нему объяснил причины разрыва: «Мир держится деяниями человек же, утверждающий пассивное отношение к миру, кто бы он ни был, мне враждебен, ибо я всю жизнь утверждал необходимость отношения активного к жизни, к людям. Здесь я фанатик». А.М. считал, что «как художник он [Андреев] велик, велик и великолепен, но как мыслитель он враг всему живому, здоровому».
С радостью встречался А.М. с художником Ильей Репиным, пианистом Сергеем Рахманиновым, режиссером Константином Станиславским, со своим другом и земляком Федором Шаляпиным.
В 1907 году Федор Иванович приезжал на Капри. Вместе с А.М. они ездили в Алассио, где отдыхали Максим с Екатериной Павловной и дети Шаляпина. Весной 1908 года Шаляпин снова приехал: целыми днями наслаждались обществом друг друга, много часов проводили на море, купались, ловили рыбу. Вечерами устраивали концерты: Шаляпин пел, собирая вокруг виллы толпы восторженных слушателей.
Следующая их встреча произошла лишь летом 1911 года после нашумевшего случая с «коленопреклонением», едва не приведшего к разрыву их дружбы. На премьере оперы «Борис Годунов» в Мариинском театре хористы обратились к императору Николаю II с петицией о повышении жалованья. Хористы опустились на колени, запели гимн. Шаляпин присоединился к ним. Горький болезненно переживал этот инцидент и писал Екатерине Павловне: «Плохо, брат, мое дело, бьет меня судьба в лицо прямо и злобно бьет. Выходка дурака Федора просто раздавила меня так это по-холопски гнусно! Ты только представь себе: гений на коленях перед мерзавцем и убийцей! Третий день получаю из России и разных городов заграницы газетные вырезки, подобные прилагаемой. Присылают безмолвно или со словечками: Каково?, Поздравляем! и т. д.».
Самому Шаляпину Горький написал: «Если бы ты мог понять, как горько и позорно представить тебя, гения на коленях перед мерзавцем» Шаляпин объяснил, что это недоразумение, он растерялся и не совсем понимал, что случилось. Федор Иванович специально приехал на Капри летом 1911 года, чтобы объясниться с Горьким. А.М. писал Екатерине Павловне: «Приехал третьего дня Федор и заревел, увидев меня, прослезился конечно и я, имея на это причин не меньше, чем он, ведь у меня с души тоже достаточно кожи снято». Шаляпин же вспоминал об этой встрече: «Против своего обыкновения ждать гостей дома или на пристани, Горький на этот раз выехал в лодке к пароходу мне на встречу. Этот чуткий друг понял и почувствовал, какую муку я в то время переживал. Я был так растроган этим благородным его жестом, что от радостного волнения заплакал. Алексей Максимович меня успокоил, лишний раз дав мне понять, что он знает цену мелкой пакости людской» Мир был восстановлен, и Шаляпин больше двух недель гостил у Горького. Перед отъездом Федор Иванович устроил на прощание грандиозный концерт. Под впечатлением А.М. написал своему давнему знакомому Александру Тихонову, одному из основателей издательства «Всемирная литература»: «Действительно пел Ф. сверхъестественно, страшно: особенно Шуберта Двойник и Ненастный день Корсакова. Репертуарище у него расширен очень сильно. Изумительно поет Грига и вообще северных. И Филиппа II. Да вообще что же говорить маг». Целый вечер пел Шаляпин, а когда закончил, окрестности виллы «Серафина» буквально взорвались аплодисментами, криками «VIVA Gorki!», «Viva Scialapin!» так собравшиеся каприйцы благодарили великого русского певца.