Вспыхнули угли в очаге быстрое синеватое пламя заплясало перед глазами, свиваясь в видения гораздо более яркие, чем грезы о хрустальном дворце.
Крепость. Я вижу черную крепость.
В грохоте барабана никто не услышал ее слов.
Неприступная твердыня мрачной громадой поднималась над болотами; стены ее из желтого некогда известняка изгрызла сырость, они почернели, осклизли, кое-где покрылись зеленым налетом мха, кое-где слоились и осыпа́лись. Тяжелый подъемный мост был перекинут через ров, который загнил и зарос тиной, продолжая, впрочем, еще надежней защищать крепостные стены: через него нельзя было перебраться ни на лодке, ни вплавь. Насыпной холм просел под тяжестью стен, расплылся, как кусок сырого теста, но башни крепости все равно смотрели далеко за горизонт, направив жерла пушек на подступы к стенам. Кто знает, может быть, стены ее почернели от щедро пролитой на них крови?
Кровь лилась на стены вместе с кипящей смолой, крючья цеплялись за камни бойниц и поднимали приставные лестницы люди рубили веревки, отталкивали лестницы от стен; топоры проламывали плоские блестящие шлемы сабли вспарывали животы; стрелы тучами летели из-за стен вниз арбалетные болты выбивали из стен куски камня. Рухнули тяжелые ворота, толпа хлынула внутрь с лязгом упала кованая решетка, преграждая толпе путь назад, и смола кипела на лицах и плечах, и горящее масло лилось на плоские шлемы, и стрелы пробивали доспехи навылет, выплескивая кровь из ран на стены. И реял над воротами стяг с белой совой, раскинувшей крылья, хищная птица словно искала жертву с высоты своего полета.
Хищные птицы питаются мясом темной ночью белой сове привезли целую телегу человеческого мяса. И равнодушные мясники на куски рубили раздутые трупы, и летела черная смерть за стены города, и шлепками прилипала к брусчатке
Бой барабана смолк в мгновенье, только эхо осталось витать под потолком развалины черной крепости пожирало болото, и только тени прошлого бродили меж руин да порастала зеленым лишайником гранитная брусчатка.
Ты чем думал? орал отец, все еще перекрикивая гром барабана.
Спаска оглянулась: он держал Чернокнижника за ворот плаща, прижимая к стене. На лице Чернокнижника не было страха только равнодушие.
Ты чем думал, я тебя спрашиваю? Даже Ягута такого паскудства не делал! Она же дитя!
Успокойся. Чернокнижник брезгливо оттолкнул руку отца. Можно подумать, я ясновидец. Детка, ты что-то видела?
Я видела черную крепость, ответила Спаска. Сердце билось спокойно и ровно.
Она видела падение Цитадели. Она Отец задохнулся.
То есть не межмирье? Жаль.
Она видит гораздо дальше, чем просто межмирье. Она снимает кожу с времен Ягута никогда при ней не бил в барабан, никогда!
К сожалению, чтобы принимать энергию добрых духов, надо выходить в межмирье, а не снимать кожу с времен.
Я умею выходить в межмирье, тихо сказала Спаска. Только здесь нельзя Здесь дверь далеко
Что? Ты уже встречалась с добрыми духами? Милуш подлетел к ней коршуном.
Да. Мне не надо барабан. Мне надо танцевать. И надо дудочку.
Дудочку? Дудочку Милуш задумался на секунду, а потом схватил Спаску за руку и потащил к двери. Пошли. Во двор пошли, раз тут дверь далеко.
Куда? Отец взял Спаску за другую руку. Там дождь! Холодина!
Ничего, обсохнет.
Во дворе шел снег настоящий белый снег. Он падал на мощенную камнем землю и не таял.
Факелы! Факелы несите! командовал Милуш своей свитой. Я должен все видеть!
Привлеченные шумом и светом факелов, поглядеть на Спаску вышли чуть ли не все обитатели замка они почему-то не спали. В деревне в это время все спали, кроме деда, Гневуша и Спаски. Только Гневуш не умел выходить в межмирье.
Маленький дворик со всех сторон был окружен лабиринтом построек, люди толпились на галереях и открывали окна, чтобы посмотреть на происходящее.
А дудочка? спросила Спаска.
Дудочки не будет. Но у меня есть кое-что получше.
Чернокнижник поманил пальцем одного из слуг, и тот с нарочитой осторожностью протянул ему махонький сундучок. Такого немыслимого волшебства не было даже в хрустальном дворце! Стоило завести сундучок ключом и открыть крышку, как нежные колокольчики тоненько заиграли тихую мелодию. Спаска разглядывала чудесную вещицу с открытым ртом, едва не забыв, что на ней вместо рубахи для колдовства три взрослые юбки, и чулочки с подвязками, и красные сапожки. Как, наверное, будет красиво, если она станцует во всем этом под волшебную музыку из сундучка
Никто не учил Спаску танцевать, танец шел откуда-то изнутри, а тут снежинки кружились со всех сторон и Спаска кружилась вместе с ними. Колокольчики-льдинки вызванивали нежную мелодию, и если болото скрадывало звуки, то здесь, среди камня, каждый звук длился долго, тонко вплетаясь в предыдущие и следующие. И хотя людей было много, все молчали только факелы потрескивали потихоньку. Спаска знала, что выходит в межмирье не так, как остальные. Ей не надо было долго смотреть перед собой, направляя взгляд вдаль, она одновременно видела и мир вокруг, и межмирье, и добрых духов по ту сторону границы миров. Она танцевала им, и те с готовностью отдавали свою силу иногда за время танца Спаска могла принять силу десятка добрых духов. Она безошибочно чуяла свет солнечных камней, с легкостью отличала добрых духов от глупых или злых и вовсе не считала путешествия по их миру опасными. Ей не требовались проводники, хотя дед прикармливал росомаху и двух ворон и Спаске нравилось путешествовать по мирам вместе с ними.
В этот раз ей хотелось танцевать бесконечно под волшебную музыку, в юбках, развевавшихся в такт ее танцу, с волшебными снежинками на волосах. Но особенно ей хотелось удивить ворчливого Милуша чтобы отец мог ею гордиться. И она танцевала и танцевала, порхала бабочкой от одного доброго духа к другому, не чувствуя насыщения. Дед считал, что она еще не умеет толком отдавать полученную силу, и только это остановило ее в конце концов: Спаска замерла на минуту, покидая и мир духов, и межмирье, сосредоточилась на том, что окружало ее в действительности: каменные стены, маленький дворик, гранитная брусчатка А потом поднялась на ноги и закружилась, свивая воздух в маленький вихрь вокруг себя. Снежинки полетели по кругу, все быстрей и быстрей, ветер завыл в ушах, в вихрь вплетались новые и новые струи Спаска направляла их в небо, чтобы не причинить вреда постройкам. Ветер ревел со всех сторон, гасли факелы, хлопали ставни в небо, в небо, а не по сторонам! Дед всегда очень сердился, если вихрь у Спаски получался слишком широким. Но она делала это на болоте, а не в маленьком каменном дворике! С треском рухнула галерея, со звоном рассыпалось мозаичное панно над входом в башню. Спаска сплела ветер потуже: в небо, в небо! Ей показалось, что снежинки, которые вихрь поднял с мостовой, звездами легли на небосвод.
Во дворе еще продолжался кавардак в полной темноте разбирались с упавшей галереей, затыкали подушками окна с сорванными ставнями, кто-то громко ругался из-за разбитых стекол мозаики. Но Спаска слышала удивленный и одобрительный гул вокруг.
Быстро вспыхнули факелы, Спаска стояла посреди дворика у нее кружилась голова, и она боялась сдвинуться с места. Отец сам подошел к ней, опустился на одно колено и покачал головой.
Я знал выговорил он. Я знал, что не ошибся.
Чернокнижник хотел накрыть стол в огромном и пустом зале, но отец настоял на ужине в маленькой теплой комнате, которую обычно занимал, бывая в замке. Спаске эта комната маленькой не показалась в ней стояли две огромные кровати, два сундука, очаг с дымоходом в углу и длиннющий обеденный стол. При этом одна кровать стояла в алькове и отделялась от комнаты бархатным пологом. В комнату можно было войти прямо со двора, поднявшись по крутой лестнице, или из полутемного коридора, который вел в покои Чернокнижника.
А еще отец потребовал няню для Спаски, уверенный в том, что сама она слишком мала, чтобы раздеться и улечься спать. Няня Спаске не понравилась ее звали баба Пава, и она сразу же начала ворчать на отца, мол, девочке рано носить юбки, и чулочки недостаточно теплые, и спать ей нужно в отдельной комнате, чтобы не раздеваться на глазах у мужчин. Отец не возражал, только виновато кивал головой.
Сразу четверо слуг накрывали обеденный стол Спаска даже представить себе не могла такого ужина, в деревне столько блюд на стол не ставили даже по праздникам.
Вскоре явился и Милуш мрачный и снова чем-то недовольный и водрузил на стол три пыльные бутылки вина (один из слуг тут же принялся их протирать).
Сам выбирал. Едва ли не лучшее лиццкое вино.
Надеешься, я забуду, что ты меня пускать не хотел? усмехнулся отец.
Пустил же. Садись. Ужинать давно пора. Тут не до пиров нам, конечно, но бьем скотину почем зря кормить нечем, сказал Милуш, наливая вина отцу (слуг он выгнал прочь). Не знаю, как до весны дотянем. Кругом разбойники брошенные дома обирают, перепьются и сено жгут, дома на потеху.
А я много раз говорил, почему в Верхнем мире нет оспы, проворчал отец.
Ну и говорил ответил Милуш. А я не верю.
А вот храмовники верят. И ты мог бы давно испробовать это на себе.
Змай, у меня не девять жизней, как у некоторых, а единственной я рисковать не намерен. Неужели все мнихи такие смельчаки?
Он подозрительно косился на бабу Паву, словно та мешала ему вести разговор. Впрочем, та, накормив Спаску, немедленно повела ее мыться и спать. Спаска никогда так не мылась не в бочке, а встав ногами в корыто. Баба Пава поливала ее горячей чистой водой из красивого серебряного ковша. Наверное, так жили настоящие царевны
Баба Пава ушла только тогда, когда Спаска притворилась спящей.
Милуш, ну ты же видел это! Сам видел! сказал отец, когда дверь за бабой Павой закрылась.
Видел. И что?
Она на самом деле станет приёмником Вечного Бродяги.
Змай, Вечный Бродяга это сказка, а ты прожектер.
Это уже не сказка. Я знаю, что говорю.
Лучше бы ты занимался делом. Хотя сами по себе способности девочки интересны. Ты не знаешь, у нее что, уже была первая луна?
С ума сошел? Какая луна? Ей шесть лет! возмутился отец.
Ну, мало ли Иногда так бывает. У девочек все так сложно Я думаю, ее надо забирать из деревни насовсем, Ягута не сможет в полной мере развить ее способности.
Девочка должна жить с матерью. И Знаешь, в деревне безопасней, чем здесь.
Да ну? А что ж ты тогда сюда прибежал? Если в деревне безопасней?
В деревне гвардейцы бывают раз в три года. И там никто не догадается, что́ это за колдунья. А отсюда сразу поползут слухи и, будь уверен, доберутся не только до Хстова, но и до чудотворов. Кстати, как раз об этом я и хотел тебе сказать. Здесь, а не в зале для пиров. Я узнал, случайно узнал В твоем замке живет чудотвор.
Этого не может быть, отрезал Милуш.
Еще как может. Я знаю только настоящее его имя Прата Сребрян. Кстати, на него пока почему-то не возлагают больших надежд. Видимо, какая-нибудь мелкая сошка. Может, кто-то из прислуги, а может, и вовсе из деревенских. Приглядись, кого ты недавно пригрел в замке и кто старается к тебе приблизиться. В общем, они прислали его с дальним прицелом, а это значит, что видят в тебе серьезную угрозу, реальную силу.
Приятно слышать, но пока никакой реальной силы у меня нет, едко ответил Милуш. И я не верю в чудотвора в замке. Неужели ты думаешь, что я не замечу его способностей?
Милуш, чудотворы очень похожи на колдунов. Они питаются энергией того же рода, что и колдуны, но пользуются ею иначе. Я думаю, чудотвор мог бы научиться и раскручивать ветер, подобно колдуну. Отличить его от колдуна можно только одним способом: он не боится света солнечных камней. Возможно, его не будут любить росомахи, но росомахи и тебя не любят, насколько я знаю.
Потому что я сам терпеть не могу росомах
Как кошек, собак и детей?
Да. Не надейся, змей я тоже не люблю.
Спаска уснула, думая о чудотворе по имени Прата Сребрян. Он представлялся ей похожим на Надзирающего, которого деревенские сожгли вместе с гвардейцами, жирненьким и сладкоголосым. Он тайком проник в хрустальный дворец и рассказывал всем о солнечном мире Добра, но хозяин дворца узнал его сразу и убил в красивом поединке. Там не могло быть безобразных смертей.
Она снова проснулась от взгляда: отец с подсвечником в руках стоял возле кровати и смотрел ей в лицо. Он был пьян, сильно пьян, почти как Ратко, когда набирался хлебного вина. Только Ратко вино делало злым и шумным, отец же оставался спокойным.
Он поставил подсвечник на сундук, сел на пол возле ее изголовья и откинулся на стену, запрокинув лицо.
Ты сегодня видела Цитадель Ты поняла, что́ ты видела?
Черную крепость, ответила Спаска.
Отец зевнул.
Черную крепость Если этот мир еще жив, то только потому, что Цитадель простояла триста лет и выдержала больше ста осад Теперь ее нет. Я был там недавно, каменная росомаха до сих пор стоит на месте. Когда-то старый Вереско Хстовский из рода Белой Совы поставил в центре Цитадели свой дом, и все ждали, что главную площадь города украсит сова, белая сова. Но он назвал ее площадью Росомахи. И сказал, что, пока стоит каменная росомаха, колдуны будут выходить в межмирье и приносить силу добрых духов. Цитадель всегда служила убежищем для колдунов, там и в окрестностях их было больше шести тысяч. Большинство умерло от чумы. Это было в двести семьдесят третьем году. Тогда же сгорело книгохранилище в Цитадели хранилось много книг, и колдуны в те времена были самыми образованными людьми в Млчане. Милуш хочет свой замок сделать новой Цитаделью. И что ты думаешь? Он ведь этого добьется И чудотворы не станут ему мешать Потому что Потому что
Отец прислонил голову к кровати и мгновенно заснул. Спаска поднялась и задула свечи здесь тоже были восковые свечи, очень дорогие, было бы жаль, если бы они сгорели напрасно.
18 февраля 420 года от н.э.с. Исподний мир
Этот парень появился на следующий день после обеда. Отца не было, Спаска играла в куклу, которую ей принесла баба Пава, удивительная была кукла, с фарфоровым лицом, в парчовом платье, с башмачками на ногах и настоящими волосами. Спаска даже подумала сначала, что это очень маленькая девочка.
Парень вошел, постучав в дверь, и сказал бабе Паве:
Меня прислал Милуш-сын-Талич.
Он был одет смешно: то ли в плащ, то ли в сарафан, только темный, почти черный, с широкими серыми нарукавниками. Из воротника сарафана-плаща торчала тонкая шея, а из-под нарукавников узкие, словно девичьи, запястья.
Здравствуй, детка. Он зачем-то изобразил на лице строгость. Меня зовут Славуш-сын-Ивич. Я буду твоим учителем.
И как раз в эту минуту в дверях появился отец.
Как-как ты сказал? Сын-Ивич? Он расхохотался.
Парень покраснел, и Спаске показалось, что ему очень хочется сбежать.
Кроха, этого мальчика зовут Славуш, тут он не соврал. Ивичем ему называться еще рано. Учитель из него тоже пока никакой, хоть он и нацепил на себя мантию. Так что ты его не бойся, он серьезным только прикинулся, а вообще-то он хороший парень.
Я не боюсь, ответила Спаска и улыбнулась «учителю», чтобы он перестал смущаться и краснеть.
Он и вправду оказался хорошим парнем, и принес с собой азбуку, чтобы научить Спаску буквам, и был разочарован тем, что буквы она уже знала и прочитала ему всю азбуку вслух на первом же уроке.
Не расстраивайся так, сказал ему отец на прощание. Научи ее лучше азбуке добрых духов. Ягута на языке чудотворов читать не умеет, так что тебе и карты в руки.
С тех пор Славуш приходил каждый день. И учил Спаску не только языку добрых духов, но и чистописанию, и арифметике.
Полмесяца в замке показались ей счастливой грезой. Отец подолгу сидел за письменным столом и что-то писал, баба Пава рассказывала сказки и учила Спаску шить наряды для куклы, Милуш каждый вечер позволял танцевать под музыку из волшебного сундучка и собирать силу добрых духов (только галерей Спаска больше не роняла). В замке было тепло, много хорошей еды, и Спаске не хотелось думать о хрустальном дворце. Только иногда, глядя со стены замка на простершееся вокруг болото в серой мути тумана, сливавшегося с небом, она видела хрустальный дворец, сиявший в лучах солнца множеством высоких стройных башенок, и теплая тропинка ложилась под босые ноги, и хозяин дворца за руку вел ее вперед А если замку угрожала опасность, его хозяину помогал сказочный царевич по имени Славуш.