В соответствии с этой повсеместной культурной антипатией русские охотники на протяжении всего XIX века воспринимали волков (наряду с медведями) как свою основную добычу. В начале века охотники-аристократы верхом на лошадях, в сопровождении крепостных ловчих травили волков большими сворами гончих и борзых собак; это напоминало охоту на лис в Англии, но имело и принципиальные отличия. Впрочем, по мере измельчания русской помещичьей аристократии, а особенно после отмены крепостного права, охота постепенно утратила столь грандиозный размах и приобрела менее экстравагантные и более эгалитарные формы. Стремлением к поддержанию прежних традиций отчасти объясняется увлечение охотой, свойственное представителям императорской фамилии; в русских охотничьих журналах подробно описывались царские охотничьи экспедиции и перечислялось количество убитой добычи. Во второй половине столетия интерес к волкам проявляли в основном представители дворянства и интеллигенции, состоявшие в московских, петербургских и провинциальных охотничьих клубах, профессиональные охотники и звероловы (которые, однако, предпочитали более легкую и пригодную для продажи добычу), а в некоторых случаях и крестьяне, защищавшие свой скот, поскольку они имели право охотиться на землях, принадлежавших их общинам (впрочем, они часто уступали это право помещикам или членам охотничьих клубов). На фоне этих перемен, знаменовавших тесную связь между преобразованием общественного строя Российской империи и взаимодействием населения с природой, помещики и другие охотники из привилегированных классов продолжали считать, что принятая ими на себя роль защитников крестьянства требует убивать волков, в которых они по-прежнему видели желанную и труднодоступную добычу. Члены охотничьих клубов помимо ежегодного членского взноса нередко вносили дополнительную плату за участие в зимней охоте на волков, которую организовывали российские охотничьи общества в рамках кампаний по сокращению их численности. Этот разнородный набор мотиваций приводил некоторых охотников к неприятию нового «нечестного» способа борьбы с волками, который вызывал возражения не только по причине своего коренного отличия от прежних методов, но и потому, что ставил под угрозу саму идею охоты на волков: отравление волков стрихнином. Этот способ, впервые примененный в ходе кампаний по истреблению волков в Западной Европе и Северной Америке и получивший поддержку у царского правительства и ведущих специалистов по борьбе с волками, стал предметом особых разногласий во время жарких дискуссий о волках, развернувшихся в России в 1870-е годы.
В конце 1880-х 1890-х годах на фоне неутихающих споров по «волчьему вопросу» начали раздаваться отдельные голоса, которые критически оценивали свойственную русской культуре непримиримую враждебность к волкам и даже охотничью этику как таковую. Вот особенно яркий пример: Л. Н. Толстой, который до духовного кризиса, пережитого им в конце 1870-х начале 1880-х годов, увлекался охотой и посвятил двадцать страниц «Войны и мира» великолепному описанию дворянской охоты на волков, прекратил охотиться и стал пацифистом и вегетарианцем. В предисловии к статье своего друга и помощника В. Г. Черткова «Злая забава», напечатанной в 1890 году в газете «Новое время», Толстой призывал и других оставить охоту. Статья основывается на личном опыте Черткова, решившего отказаться от охоты после того, как, насмерть забив подстреленного волка, он осознал, что отсутствие сочувствия к волку разрушает его человечность (в статье подробно описывается, как он бил волка толстой палкой по переносице, а тот смотрел на него «с диким исступлением»)2.
Российское Императорское общество покровительства животным, основанное в 1865 году, на рубеже веков выпустило ряд статей и публикаций, в которых волки изображались более сочувственно. Тем самым велась полемика с отрицательными взглядами на волков, по-прежнему преобладавшими среди охотников и в обществе. Особенно резкой критике подвергались такие явления, как состязания по волчьей травле, когда соревнующиеся стаи борзых преследовали, грызли и часто насмерть разрывали волков, предварительно пойманных и посаженных в клетки, откуда их выпускали на арену перед зрителями. Подобные зрелища были попыткой возродить псовую охоту, распространенную в более раннюю эпоху; но на фоне изменившегося социального и культурного ландшафта эта попытка выглядела искусственно и встретила закономерную критику со стороны нарождавшегося в России гражданского общества, представители которого, в том числе такие известные писатели, как А. П. Чехов, видели в этом символ русской отсталости и жестокости. Развитие естествознания, стремившегося рассматривать российскую флору и фауну с научных позиций, также способствовало борьбе с укоренившимися фольклорными представлениями о волках (особенно бешеных) как оборотнях и даже вампирах. Создание Л. Пастером вакцины против бешенства и оперативное открытие в течение последующего десятилетия антирабических станций по всей Российской империи, совпавшее по времени с сокращением популяции волков в Европейской России вследствие мероприятий по их уничтожению, также помогли несколько ослабить тот ужас, который волки вселяли в русских крестьян. Впрочем, несмотря на эти культурные преобразования, враждебное отношение к волкам и страх перед бешенством сохранялись в русской культуре на протяжении всей царской эпохи и в послереволюционный период. Подавляющее большинство русских по-прежнему видели в волках угрозу, которую следует избегать и при возможности искоренять.
Илл. 2. Хищные волки, напавшие на проезжающих. Лубок (1894). Image copyright Grafika
Решение столь обширного комплекса взаимосвязанных исторических, культурных, экологических и иных многоаспектных вопросов представляет собой труднейшую задачу. Каковы, например, сходства и различия в отношении к волкам, свойственном, с одной стороны, сельским жителям, которые занимались натуральным хозяйством (и детально знали местную действительность, но при этом находились под влиянием фольклора и суеверий), а с другой стороны охотникам-дворянам и представителям зарождавшегося в России научного сообщества (которые опирались на обширный круг более «авторитетных» точек зрения, принадлежавших в том числе иностранным писателям и ученым)? Как первые российские профессиональные медики относились к народным средствам, которые применялись для борьбы с бешенством до и во время перехода к пастеровскому методу вакцинации, быстро вытеснившему все другие методы, и как необразованные простолюдины воспринимали официальные медицинские учреждения и местных целителей? Как менялось отношение к дикой природе в XIX начале XX века, когда Европейская Россия становилась все более «цивилизованной», а популяция диких животных сокращалась, и какую роль это сыграло в изменении отношения к волкам? Воспринимались ли эти разнообразные вопросы в России иначе, чем в Западной Европе и других зарубежных странах, в том числе в Америке, жители которой также имели дело с крупной популяцией волков?
Рассматривая эти методологические и концептуальные проблемы, я буду опираться на широкой спектр научных знаний, в том числе на такие активно развивающиеся дисциплины, как экокритицизм и исследования животных (animal studies), которые недавно начали сближаться со славистикой, а также на работы по истории окружающей среды. Хотя эта книга посвящена прежде всего истории культуры, я буду выборочно обращаться к длительным и обстоятельным дискуссиям о волках, происходившим в области биологии дикой природы и природоохранной биологии. Следует отметить, что между западными и российскими исследователями, занимавшимися волками, происходил сравнительно малый взаимообмен идеями, особенно в областях, не имеющих прямого отношения к зоологии. Одна из моих главных целей состоит в устранении этого пробела с помощью привлечения методов современной западной науки для анализа исторического значения волков в императорской России.
И экокритицизм, и исследования животных можно рассматривать как дисциплины, развившиеся из культурологии, причем исследования животных представляют собой ответвление экокритицизма3. Как и культурология в целом, экокритицизм стремится к сколь возможно более широкому постижению своего предмета, задействуя такие разнообразные дисциплины, как история, антропология, литература, журналистика, визуальные искусства и естественные науки. Экокритицизм исследует фундаментальную проблему: как человечество видит себя во взаимоотношениях с природой и как эти взгляды варьируются в зависимости от общественного устройства и с течением времени, особенно когда получают выражение в литературе и искусстве. Исследования животных в идеале должны сочетать эту широту охвата с особым вниманием к этическим и экологическим последствиям взаимоотношений человека с животными; поэтому многие исследователи, работающие в этой области, включая меня, предпочитают употреблять более обобщающий термин исследования человека и животных (human-animal studies). Основополагающий тезис антропозоологии состоит в том, что способы, при помощи которых люди воспринимают и изображают других животных, существенно характеризуют не только наше взаимодействие с природным миром и влияние на него, но также наше представление о самих себе и обществе4.
В последнее десятилетие славистика начала вбирать в себя опыт этих все более значимых и нередко переплетающихся между собой научных дисциплин, а также исследований по истории окружающей среды в более широком смысле. Например, в 2009 году известный журнал Slavic Review посвятил свой весенний номер теме «Природа, культура и власть». Через год вышла книга «Другие животные: русская культура за пределами человеческого» [Costlow, Nelson 2010]. Этот сборник мультидисциплинарных работ, посвященных значению животных в русской культуре, включает мою первую публикацию о русских волках, а также статьи других авторов о медведях, собаках, народной ветеринарии, оленеводстве, образах животных в литературе с XIX века по настоящее время. В предисловии к сборнику его редакторы Джейн Костлоу и Эми Нельсон подчеркнули, что на Западе сохраняется тенденция рассматривать «Россию как дикую противоположность Европе, экзотическое (или заслуживающее сочувствия) человеческое существо, в чем-то более близкое к природе и царству животных» [Ibid.: 4]5. Я покажу, что такому восприятию России на Западе во многом поспособствовали именно волки. В книге Костлоу «Заповедная Россия: прогулки по русскому лесу XIX века» (2013; русский перевод 2020) с позиций экокритицизма исследуется значение лесных ландшафтов для русской культурной истории; в ней задействован обширный материал, от научных работ и журналов по лесоводству до произведений писателей и художников, что отчасти определило и мой подход к данной теме [Костлоу 2020]. Генриетта Мондри в книге «Политические животные: собаки в современной русской культуре» (2015) останавливается на той нередко трансгрессивной роли, которую собаки начиная с XVIII века играли в различных литературных и нелитературных произведениях [Mondry 2015]. В 2016 году журнал Canadian Slavonic Papers, отмечая «взрыв интереса к вопросу, каким образом животные способствуют формированию человеческой идентичности и опыта», объявил о приеме материалов для специального выпуска «Животные в Восточной Европе и России». Славистика вполне отчетливо начала перенимать эти плодотворные методы6.
Как ни странно, еще никто из исследователей не рассматривал с этих позиций роль волков в Российской империи, тогда как их экологическому и историческому значению во многих других культурах посвящено огромное количество научных и популярных книг. В советское время большинство работ о волках имело зоологическую и прагматическую направленность, и современные российские исследования, как правило, не опираются на новейшие наработки в области экокритицизма и антропозоологии, принадлежащие западным ученым. Кроме того, западные исследователи, даже те, которые стремятся изучать волков в компаративной и межнациональной перспективе, в целом привлекают мало информации о волках в России, что является следствием языковых трудностей и отсутствия прочных традиций научного взаимодействия между российскими учеными и их зарубежными коллегами за пределами как бывшего соцлагеря, так и современного постсоветского пространства. Например, группа из восемнадцати преимущественно европейских исследователей, объединившихся в 2002 году для масштабной работы по систематизации и анализу исторических свидетельств о нападениях волков на людей по всему миру, с самого начала высказывала сожаление, что не может привлечь к сотрудничеству никого из российских коллег7. В представительном издании «Волки: поведение, экология и сохранение» (2003), выпущенном под редакцией ведущего американского специалиста по волкам Л. Дэвида Меча и итальянского исследователя Луиджи Боитани, России и Евразии уделено относительно мало внимания [Mech, Boitani 2003]8. Для недавней обстоятельной монографии о волках, написанной британским антропозоологом Гарри Марвином, основным источником сведений о российских волках послужила моя глава в сборнике «Не только люди» (2010) [Marvin 2016: 131, n. 14]. Коллективная монография «Сомнительная сказка: исторические взаимодействия между людьми и волками» (2015), включающая четырнадцать обстоятельных глав о волках в Западной Европе и Северной Америке, лишь мимоходом касается истории волков в Российской империи и включает только одну главу, посвященную постсоветскому пространству, о недавних нападениях волков в Средней Азии [Masius, Sprenger 2015a]9.
Что касается российских исследователей, то кульминацией изучения волков в советский период стал 600-страничный том под названием «Волк: происхождение, систематика, морфология, экология» [Бибиков 1985]10 коллективный труд более чем 20 авторов, выпущенный Издательством Академии наук СССР в 1985 году под редакцией известного зоолога Д. И. Бибикова. Имея преимущественно зоологическую направленность, этот труд включает краткий раздел об отношении человека к волкам, а также о нападениях волков на домашний скот и диких животных, и хотя основное внимание в книге уделялось волкам Советского Союза, она получила международное признание как ключевая работа о волках. Об этом признании свидетельствует ее перевод на немецкий язык, вышедший через три года [Der Wolf 1988]. Помимо Бибикова в западных исследованиях о волках часто упоминается еще один советский специалист М. П. Павлов, чья 350-страничная монография «Волк» вышла в 1982 году (второе издание в 1990 году) [Павлов 1990]. Примечательно, что Павлов уделяет значительное внимание нападениям волков, не страдающих бешенством, на людей и особенно детей; впоследствии его работу как цитировали в качестве достоверного источника, так и критиковали за преувеличения11.
Насколько мне известно, самое обширное исследование о русских волках, принадлежащее нерусскому автору, содержится в одной весьма своеобразной книге, представляющей собой свод материалов, собранных отставным чиновником правительства США с явной целью показать несостоятельность сентиментальных взглядов на волков, свойственных, по его мнению, западным защитникам живой природы. «Волки в России» Уилла Н. Грейвза включает в себя разнообразные и основательные сведения, связанные прежде всего с волками в России XX века. К сожалению, этот тенденциозный труд, в котором дореволюционному периоду отведено всего несколько страниц, не соответствует научным стандартам в смысле структуры и организации текста, точного и последовательного цитирования, теоретической обоснованности [Graves 2007]12. Также в 2011 году была опубликована немецкая книга, включающая в себя полный русский текст важной правительственной брошюры 1876 года, в которой представлены статистические данные о популяции волков в России и об ущербе, наносимом ими сельскому хозяйству; также в книгу вошли другие свидетельства современников и небольшие статьи новейших исследователей. В целом в книге пропагандируется сугубо отрицательное представление о волках, а для подкрепления этой позиции используется российский исторический опыт13.