От бабушки осталось тогда очень теплое ощущение и непонимание, чему она так радуется, что у нее есть сын, который от нее никогда не отказывался. А что? так можно было? И зачем? И радость встречи с внучками. Подумаешь, девчонки, как девчонки. И еще ее гордость о том, что ей восстановили партийный стаж. Ну, это уже вообще было выше моего понимания, и я уснула прямо у нее на руках, утомленная многодневной дорогой.
Потом, когда ей было разрешено вернуться в Горький, мы тоже к ней приезжали, она всегда была ласкова и добра, но и разговоров о политике при нас сроду не было, поэтому история у нас в головах оставалась такой, какой ее рассказывал нам, детям, взрослый человек так, как понял ее в детстве. Возможно, что каждый из нас представлял и дополнял ее деталями так, как подсказывал нам тогда наш скромный жизненный опыт.
В папином пересказе арест бабы Розы, в то время молодой коммунистки Жестяниковой Розы Вульфовны, происходил из-за ее защиты знакомых троцкистов. Кто такие троцкисты мы точно не знали, но папа нам говорил, что Троцкий сначала был другом Ленина, а потом стал с ним спорить, а Сталину вообще встал поперек горла.
Защиту троцкистов мы представляли так: бабушку, секретаря парткома, стали настораживать аресты настоящих коммунистов, большевиков и преданных ленинцев. Она долго терпела, даже когда исключили из партии ее мужа, Гришанина Николая Ивановича. Но аресты продолжались, и она решила поехать искать правду в Москву. Ей удалось прорваться в приемную Сталина, где на вопрос о цели поездки она ответила, что арестованы ее друзья, верные партийцы, за которых она может поручиться. Ее спросили, кто она такая, чтобы давать такие поручительства. Роза ответила, что она секретарь Парткома Института Марксизма-Ленинизма, что она коммунистка с 1919 года, что знала самого Ленина. Тут же последовал вопрос: а, может, вы и Троцкого знали?
Конечно, ответила бабушка. И Троцкого, и Зиновьева. Близко не знала, но видела их на двух съездах партии, когда они были еще близкими соратниками Ленина, слушала их выступления.
Так бабушка стала троцкисткой и заступницей контрреволюционеров.
Ездила ли бабушка на самом деле в Москву заступаться за троцкистов, мне не известно, об этом в деле нет упоминаний, но такая инкриминированная ей статья там есть, есть и многочисленные показания на эту тему. Точнее, есть факты ее заступничества за троцкистов, которые в то время еще таковыми не считались, а были просто друзьями и коллегами, которые подвергались травле за не к месту сказанное слово или не во время сделанный неосмотрительный поступок.
Дедушка Гришанин Николай Иванович
В отличие от бабушки, своего деда я никогда не видела, так как он сгинул задолго до моего рождения. Семейная легенда гласит, что дедушка был сначала исключен из партии, потом осужден как троцкист. Но непосредственным поводом для преследования стал якобы взрыв в лаборатории Чернореченского химического завода под Дзержинском, где он работал главным инженером цеха. Хотя взрыв и произошел в ночную смену, а лаборантка, пока была еще жива, дала письменные показания, что сама виновата в происшедшем, так как нарушила инструкцию и произвела опыт, который ей никто не поручал, ответственность все равно легла на плечи деда. А тут уж подоспел арест его жены, который стал отягощающим обстоятельством.
Тут уж ему припомнили его троцкистское прошлое, которое заключалось в том, что в начале 20-х годов, когда в партии шла открытая дискуссия с троцкистами, он однажды проголосовал за резолюцию, предложенную Троцким. За это он был отчислен из Московского Коммунистического института им. Свердлова и отправлен на практическую работу в Нижегородский край.
Круг замкнулся. Ей ставили в вину родство с троцкистом Гришаниным, а ему с контрреволюционеркой Жестяниковой.
В Горьком он окончил Индустриальный институт им. Жданова по профессии инженер-химик и приступил к работе на ЧРЗ. Арестовали их с бабушкой почти в один день, 4 и 5 ноября 1936 года. Исключили дедушку из партии, в которой он состоял с 1917 года, в сентябре 1936 года, а бабушку еще раньше в июле. В дальнейшем у каждого из них пытались получить компромат друг на друга, но, судя по протоколам допросов, сделать это не удалось.
Мой дедушка относится к числу тех лиц, которые не вернулись из застенков НКВД. Официально родственникам сообщили приговор: 10 лет без права переписки. Это могло означать все, что угодно. В нашем случае эта формулировка прикрывала тот факт, что дедушку застрелили прямо во время допроса, когда с помощью побоев не смогли выбить из него нужные следствию показания.
Об этом бабушка узнала по «тюремному телеграфу», когда уже отбывала заключение в лагере. Тогда к ним поступил заключенный, который сидел в тюрьме вместе с дедом. Из биографий тех, кто фигурирует в этой книге, я поняла, что у многих судьба делала трагические зигзаги. Сначала их приговаривали к ссылке, тюремному заключению или исправительным лагерям, а потом арестовывали повторно и приговаривали уже к высшей мере. Скорее всего, так было и с моим дедом. Сначала 10 лет без права переписки, а потом снова допросы, допросы. Теперь уже нужен был компромат не на бабушку
Теперь его «крутили» на компромат на Рокоссовского и Блюхера. И застрелили, когда он отказался свидетельствовать против Блюхера. Так ли это, не знаю, но попытаюсь узнать, возможен ли такой ход событий, исходя из фактографии, точнее, исходя из фактов биографии.
Оказывается, обвинения в троцкизме следователям оказалось мало, и его стали раскручивать за знакомства времен Гражданской войны. Скорее всего, это произошло уже позже, в 19371938 году. Тогда было нормальным арестовывать уже осужденных повторно и ужесточать наказание. Из анкеты к протоколу допроса по поводу «активной контрреволюционной троцкистской деятельности» Жестяниковой Розы Вульфовны мы узнаем, что в Гражданскую он воевал с 1918 по 1921 год в 35-й стрелковой дивизии в качестве старшего начальствующего состава военкома батареи, политрука и секретаря партийной ячейки.
Его воинская 8-я категория учета означает, что он занимал должность помощника командира полка или ему равную. Со слов моего отца, который видел своего отца последний раз в возрасте 10 лет, дед в Гражданскую командовал полком. Это вполне могло быть в случае гибели комполка.
Это разговор состоялся, когда в школе я изучала биографию Гайдара и сказала отцу: надо же, он был совсем молоденький, когда в Гражданскую командовал полком. На это отец ответил: твой дед был не многим старше, когда ему тоже пришлось командовать полком. Он воевал у Рокоссовского и знал Блюхера. Тут он тяжело вздохнул и дальше рассказ прервался. Уже позже, когда я немного повзрослела, отец рассказал, что узнал от матери, что деда убили на допросе, когда с него пытались получить компрометирующие показания на Рокоссовского и Блюхера.
Так ли это, мы узнаем, если получим архивное дело на заключенного Гришанина Николая Ивановича, которое пока найти по архивам не удается. Возможно, дело просто уничтожили, так как даже в те времена для расстрела нужно было хоть какое-то подобие законности решение Особого Совещания или Особой Тройки. Последние его показания по бабушкиному делу датируются 1937 годом, значит, тогда он еще был жив.
Мог ли дед знать что-то о Рокоссовском или Блюхере? Оказывается, они вполне могли встречаться, хотя вряд ли могли иметь тесные отношения слишком разное положение они занимали в армейской иерархии.
Однако история 35-й стрелковой дивизии наводит на размышления о том, что знакомы они вполне могли быть. Дивизия освобождала от белогвардейцев Урал и Сибирь. Дивизия Блюхера принимала участие практически во всех операциях по освобождению Сибири. В ноябре 1919 года 51-я дивизия Блюхера вошла в состав 5-й отдельной армии, где служил Рокоссовский, который в августе 1920 года был переведен туда на должность командира 35-го кавалерийского полка 35-й стрелковой дивизии, входившей тогда в состав 5-й армии. Именно в 35-й стрелковой дивизии и служил дедушка.
Надо иметь в виду, что вероятность знакомства не так уж велика: Гришанин был артиллеристом, а Блюхер и Рокоссовский кавалеристами. Если с Рокоссовским они занимали примерно одинаковое положение командиров полка, то до комдива Блюхера моему деду было далеко.
Как видно из приведенных обстоятельств, дедушка, тогда совсем юный офицер, все же мог пересекаться и с Рокоссовским, и с Блюхером. Не думаю, что они были дружны, или что дедушка имел на них хоть какой-то компромат. Но даже, если и имел, то не рассказал, а ели не имел то не выдумал, за что и получил расстрел на месте без приговора суда.
Если учесть, что аресты обоих командиров Красной армии датируется 19371938 годами, то, скорее всего, и смерть моего дедушки произошла не ранее этого периода. Хотя компромат на обоих командиров Красной армии начали собирать еще в 1937.
Жестяников Яков Вульфович
Как уже понятно из отчества, Яков был родным братом бабушки Розы. Про него нам известно не много. Его судьба при мне никогда не обсуждалась, но из протоколов допроса бабушки ясно, что он подозревался в активной контрреволюционной и троцкистской деятельности. Из «Ленинградского мартиролога» известно, что он обвинялся по статьям 58-7-8-9-11, то сеть ему инкриминировалось:
вредительство с подозрением в шпионаже;
терроризм, включая террористические намерения;
диверсионная деятельность;
организационная контрреволюционная деятельность.
Яков Вульфович (Владимирович) еврей, состоял в ВКП (б) с 1918 по 1926 годы, на момент ареста проживал в Ленинграде и служил начальником отдела снабжения завода «Двигатель». Был арестован 15 октября 1936 года (практически синхронно с моей бабушкой и дедушкой, на полмесяца раньше).
5 мая 1937 года Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила его к расстрелу. Приговор привели в исполнение на следующий день, 6 мая. Некоторые подробности мы узнаем из протоколов допроса его сестры, моей бабушки.
Полностью реабилитирован посмертно.
Жестяников Лев Вульфович
Жестяников Лев Вульфович (Владимирович) второй родной брат бабушки. Про него мы знаем только, что он был исключен из партии и переведен на работу в Сибирь. Поводом к обвинению его в троцкизме послужила какая-то рецензия на одну из его книг о фашизме, в которой автор рецензии углядел близость с взглядами троцкистов. Первая книга, изданная в 1931 году, называлась «Итальянский фашизм». Ее до сих пор можно найти в Российской государственной библиотеке.
Вторую книгу «Фашизм и социал-фашизм», изданную в 1932 году, можно даже найти в интернете. Я ее добросовестно прочла, но ничего «троцкистского» в ней не нашла. Разве что он большое значение придавал международному рабочему движению, а значит, уповал на мировую революцию. Но это вовсе не означает, что он вслед за Троцким считал невозможным построение социализма в одной отдельной стране.
Вторым возможным обвинением могло быть то, что он использовал термин «социал-фашизм», введенный Троцким в отношении европейской социал-демократии. В принципе, обе книги пропитаны исключительно пролетарским и коммунистическим духом, в них изобильно цитируются работы Ленина, Сталина и II Интернационала. Может быть, в этом усмотрели приверженность троцкизму в ссылках на конгресс международного рабочего движения, за которое так ратовал Троцкий?
Интересно, что судьба Льва Жестяникова прослеживается только до 1937 года, что наводит на некоторые размышления. Лев и его жена были преданными коммунистами. Он вступил в партию в 1917 году, а его супруга в 1919. С 1921 года проживали в Барнауле и Бийске, в 1924 году семья переехала в Сталинград, а в 1927 году в Ленинград. Скорее всего, переезжали они не добровольно, а работали там, куда их посылала партия. С 1934 по 1937 год Лев Вульфович Жестяников был направлен на практическую работу в Сибирь. Возможно, это уже было связано с необходимостью отстранить его от преподавательской работы. Он занимал должности в исполнительном звене сначала в г. Ленинск (на Кузбассе), а позже в селе Колывань западно-Сибирского края.
В 1937 году он работал председателем райисполкома в селе Колывань. Странный пост, если учесть его преподавательскую и писательскую деятельность в Ленинграде.
Некоторые подробности его карьеры мы тоже узнаем из протоколов допроса его сестры, моей бабушки.
Далее проследить можно только судьбы его детей Лии и Юрия.
Тетя Лиля
Лия Львовна Жестяникова и ее брат Юрий Львович уехали в 1937 году из Сибирского села Колывань в Ленинград на учебу.
Сын Льва Юрий, 1921 года рождения, поступил в ЛИИ (инженерный институт) на специальность «Двигатели внутреннего сгорания», а позднее перевелся на автомеханический факультет. В первую блокадную зиму от истощения попал в больницу, а в начале 1942 года вместе с институтом эвакуировался в Пятигорск.
Там он работал комбайнером в колхозе вместе со своими друзьями-студентами. После оккупации Пятигорска попал по доносу в гестапо, но там благодаря его внешности белокурого блондина ему удалось убедить фашистов, что он не еврей. После освобождения Пятигорска Юра стал проситься на фронт, но его не хотели брать в армию из-за сильной близорукости. Но благодаря его упорству он все же был призван на фронт. Погиб в Краснодарском крае при обороне станицы Крымской в 1943 году.
Его сестра Лия всегда мечтала стать биологом, и поступила на биологический факультет Ленинградского Государственного университета. Она училась и работала. Семейные предания гласят, что работала она в Институте растениеводства, который тогда возглавлял Вавилов. Он был не только выдающимся ученым, но и защитником репрессированных благодаря ему более 40 человек было спасено от «карающего меча революции». Среди них была и моя тетя Лиля. Позднее, в 1940 году, самого Вавилова тоже постигла участь «врага народа», но об этом будет отдельная глава.
Была ли угроза ареста Лии Львовны Жестяниковой связана с судьбой ее родителей или с арестом двоюродного дядьки Жестяникова И. Г., арестованного якобы за участие в убийстве Кирова, или с расстрелом дяди Якова, или с арестом тети Розы, история умалчивает.
Но семейная легенда гласит, что она вышла замуж за офицера, которого обвинили в контрреволюционном заговоре. Мужней женой она пробыла три дня. Фамилию она не меняла, проживали они с будущим супругом в разных общежитиях, а после свадьбы сняли комнату, адреса которой не знал никто. Эти факты сыграли на пользу тете Лили, так как найти ее сразу не смогли. На третий день после свадьбы она, как ни в чем не бывало, вышла на работу и тут же была приглашена в кабинет к Вавилову.
Он предупредил ее, что к нему уже приходило НКВД, искали ее, но он ответил, что отправил ее в командировку в Туркмению решать вопрос с возможностью озеленения пустыни. Он догадывался, что мужа, вышедшего на службу, уже арестовали. Лия должна была выехать в командировку немедленно, даже не заходя в общежитие или на съемную квартиру за вещами, что она и сделала. Скорее всего, она пробыла там в течение 1938 и 1939 года, пока не улеглась шумиха с ее поисками НКВД, тем более, что обвинять ее особенно было не в чем она и замужем-то пробыла всего три дня!