Глава 8
Инсар. Россия.
Герман проснулся и тут же сморщился от похмельной головной боли.
Сколько они вчера выпили?.. Заря, помнится, еще принес Пили за музыку Так и не закусывали?.. Впрочем, не спасло бы Ох, тяжко Стоп. Святой!
Герман рывком сел в кресле, в котором уснул под рассвет. Тошнота подступила к горлу. Затылок рвало на части от малейшего движения головой. Исподлобья, зафиксировав голову в одном положении, он осмотрел комнату. Никого. Друзья практиковались все эти годы, им проще. Упаковку кефира и вперед, на работу.
На кухне он обнаружил тарелку с заветренными ломтиками колбасы и сыра. Жадно съел их, положив на хлеб и запив водой из чайника. Как будто стало легче. После он принял холодный душ, отыскал в тумбочке упаковку обезболивающего, проглотил пару таблеток и, улегшись на кровать, стал ждать, когда жизнь вернется к нему.
Лежа, он вспомнил о сегодняшнем сне. Они на огромной сцене. Тысячи людей окружали ее со всех сторон. Десятки тысяч. Они молоды. И каждый аккорд, каждое вступление, только пальцы касались струн и еще мелодия только зарождалась толпа уже неистово кричала, подхватывая любимые песни. Они узнавали их мгновенно.
Этот сон истинное наслаждение, сравнить с которым невозможно ничего. Он оставил Германа там, в тюрьме, не приходил к нему, но теперь вновь вернулся. Прекрасно. Прекрасно.
Улыбка тронула его губы, но тут же исчезла бесследно, вытесненная воспоминанием вчерашнего разговора. Святой умирает! Таблетки начинали действовать, возвращалась способность думать, и с этой способностью вернулась и боль за друга. Герман закурил (Глинт не против? Вчера все курили, на балкон никто не бегал) и принялся ходить по комнате. По привычке, которую раньше боялся, позже проклинал, она отравляла ему жизнь, а спустя годы свыкся с ней, он посчитал сколько Святому полных лет. Без месяца тридцать один. Герману будет столько же через шесть месяцев. Значит, еще пол года? Совсем скоро.
Он проделывал это автоматически, не задумываясь, как например другие сплевывают через плечо или стучат упавшей вилкой несколько раз по полу. К психологу он не ходил, но по всему выходило, что это был синдром навязчивости. Верное название. Верное.
Этот синдром сводил его с ума, долгие годы изводил его, мешал спать по ночам и в конечном счете примирил с липкой мыслью, отравляющей его.
Примирил с мыслью о собственной неизбежной смерти.
Глава 9
Нагоя. Префектура Айти. Япония.
Я спал и снились мне вампиры. Театральные вурдалаки, в плащах, переливающихся бархатом. Мне снились замки средневековой Европы; в их стенах гулял холодный мертвый ветер и зловещий смех. Нашей культуре не свойственны легенды о вампирах, вы знаете это, господин Сэки? Но Исикава помешался именно на них. Почему?
В болезненном сне мне мерещились остроухие тени в неровном свете факелов. И глухой женский крик. Он повторялся, становясь все громче. Нет, скорее то был не крик. То была попытка кричать; отчаянное мычание через плотно зажатый рот. Кто-то страдал. Невыносимо страдал в моем сне. Мной овладел ужас. И я проснулся.
Некоторое время я пытался сообразить, где нахожусь. И в ту секунду, как сознание окончательно вернуло меня в реальность, я услышал его снова.
Задушенный крик.
Потом скрип двери, и Исикава появился в конце огромного заводского помещения. Белый лунный свет выхватывал его фигуру из полумрака. Он шел ко мне. Когда я смог его разглядеть, я заметил в руках у него кастрюлю с рисом.
Проснулся? Отлично. Как себя чувствуешь? Уверен что получше. Мой коктейль сильная вещь.
Я слышал крик.
«Я слышал его, сомнений нет. Оттуда. Где мыши скребли стены. Мыши? Я слышал не их, о нет, не их».
Я поднялся.
Что происходит? Что там, за дверью?
Исикава смерил меня взглядом. Вздохнув, поставил кастрюлю на стол.
У меня не будет от тебя тайн, даю слово. Но пока ты не готов принять то, что увидишь за стеной.
О чем. Ты. Говоришь? с нажимом, разделяя слова, произнес я.
Большенство людей не знают о себе много, хотя и полагают обратное. Истинный трус уверен, что способен на героический поступок; истинный же смельчак убежден, что убежит при первой же возможности, если ему будет угрожать смертельная опасность. Но редко кому удается выяснить, кто они на самом деле, потому что жизнь выстраивается серым сценарием, не подбрасывая каких-то серьезных испытаний.
Мне такой случай выпал. В тот вечер. Стоя перед Исикавой, я узнал о себе, что не трус. Женщина страдала в лабиринтах его логова и я не собирался молчать, хотя и не был уверен в правдивости его слов на мой счет; того, что он не причинит мне вреда.
Нет. Я не герой. Я не кинулся на него с кулаками. Но я и не трус. Приятно понять такое о себе, чертовски приятно.
Вы не из трусливых, господин следователь? Хе, шучу-шучу.
Я схватил Исикаву за плечо и дернул на себя. Мы оказались лицом к лицу.
Кто там? Чьи крики я слышал?
Отпусти, Кин, спокойно сказал Исикава, даже не шелохнувшись.
И я отпустил. Потому что, если честно, понятия не имел, каким должен быть мой второй шаг, держи я его за ворот и дальше. Ударить? Это бы ни к чему хорошему не привело. Исикава крупнее меня на голову, к тому же я был сильно слаб. Да и, признаться, я не очень-то умею драться. Но отступать я не собирался. Отойдя на шаг, я пристально смотрел в лицо Исикавы. Взглядом я продолжал спрашивать его: «Кто там? Что происходит?»
Мы стояли друг против друга и не отводили взглядов. Ливень стучал в окна, превращая пыль на них в грязную кашу.
Наконец Исикава сказал, цокнув языком:
Хорошо. Но прежде, чем я покажу тебе, я хочу рассказать, что ты увидишь. Иначе, ты можешь наделать больше глупостей, чем я могу тебе позволить их сделать. Боюсь, после моих слов мне и так придется успокаивать тебя. Но рассказав, предупредив тебя, сделать это будет немного проще, Исикава взял в руки складной нож, ты увидишь там тварь, Кин. В обличие женщины. Она изуродована. Мной.
Я не был поражен сказанным Исикавой. Я знал, что услышу нечто подобное. Приглушенные крики, полные боли красноречивей любых слов.
Зачем? произнес я одними губами и машинально сделал шаг в сторону Исикавы.
Он отступил и медленно, но уверенно, выставил вперед нож. Я остановился.
Затем, что мне нужна информация.
И прежде, чем я успел произнести «ты пытал ее», Исикава направился в сторону двери, за которой я слышал стоны.
Идем. Ты хотел увидеть. Я покажу.
Глава 10
Инсар. Россия.
По южной дороге, выезжая из города, вы доедете до перекрестия трасс. Вам нужна 89К-224-09. Сворачивайте на запад и гоните меж бескрайних полей по обе стороны от вас. Ехать придётся долго, но не бойтесь пропустить нужный вам поворот. Пропустить его трудно. Вы увидите его по левую руку. Широкая пыльная дорога будет упираться постройки непонятного назначения. То ли ангары, то ли заброшенные фермы. Еще с трассы вам будет видно кладбище машин. Этот поворот вам не проглядеть. Но сворачивайте не в него. Вам направо. И снова поля по одну сторону и клочки леса по другую. Как только свернете, смотрите в оба. Слева будет дом. К нему не ведет ни одна дорога, лишь узкая тропинка, пыльная, с глубокими бороздами от колес мотоциклов или чего-то подобного.
Многие старухи Инсара знали этот дом. И многие тяжелобольные, неизлечимо больные. Умирающие. И даже один инвалид-колясочник. Он и рассказал Святому, как добраться до него, не заблудившись.
Там знахарь жил.
Несколько часов в дороге, чтобы пробыть пять минут в темной, освещенной свечами комнате, в центре которой, за дубовым столом, обставленным всякой ерундой в виде сушеных трав в стеклянных банках, сидел старец, лет сорока пяти с бородой до груди. Глаза старца тускло мерцали вселенской скорбью по всем на свете и желанием всем же на свете помочь. Ибо старец обладал даром. Даром он охотно делился; исцелять призвание его. Но травы, собранные на заднем дворе дома, вероятно, стоят баснословных денег, и, разумеется, как бы печально это не было, с каким бы призрением старец не относился к деньгам, все же брать их у страждущих приходилось.
На сбор травы, полагаю?
Что, родной?
За что, говорю, ублюдок, ты двадцать пять тысяч просишь? И цифра какая ровная. Тариф?
Старец поднялся со своего места и грозно навис над Святым. Над Святым навис, придурок. Худой он? Бледный? Нос заострен; тяжёлые мешки под глазами? Умирает Святой? Слаб святой, решил старец? Все так. Слаб. Умирает. Но над кем навис?
Сядь на место, говно поганое.
Старец сел. Сказал:
Я не звал тебя. Сам приехал. Знаешь, сколько вас, несчастных? Всем помогаю. А самому с голоду умирать? Я жизнь отдаю таким, как ты, от кого медицина отказалась. А ты мне «ублюдок»? Уходи.
Щеки святого полыхнули.
Отвар на корне «адамовой головы»? И что там еще? Собирал в ночь на семнадцатое? Сволочь! Двадцать пять? Он стиснул челюсть, перешел на шипение. не меньше десяти раз к тебе приехать? За травой в банке? Выродок. Скольких ты успел обобрать перед тем, как они кончились?
Старец хотел вытолкать Святого вон, но в ту же секунду получил удар в челюсть. В этот удар Святой вложил всю оставшуюся силу и старец, на голову выше, на тридцать килограмм тяжелее, здоровой, как медведь, отлетел, ударился затылком о полку с кухонной утварью и свалился с ног. Святой вышел на задний двор через кухню. Он искал то, что позволило бы ему прихлопнуть этого скота без упреков совести. Забрать с собой в вечное ничто. Или куда там полетят их души. Желательно в один котел с этим гадом.
Святой двинул к деревянному ангару за домом знахаря. Распахнул незапертую дверь. И осклабился. Перед ним стоял новый, со сверкающей хромом решеткой радиатора Ниссан икстрейл.
До ближайшей заправки отсюда далеко. Должны быть канистры с бензином у последней надежды обреченных. Должны быть. Вот они.
Святой схватил пятилитровый пластик, скрутил крышку, понюхал. Улыбнулся.
На пороге дома, открыв рот и медленно опустив руку с телефоном, стоял старец. И чем ярче полыхало пламя, тем сильнее округлялись его глаза.
Наверное, он бросился тушить остатки сарая и машины в нем. Звонил в полицию. Выкрикивал ругательства. Наверное. Святой не знал. Он, не оглядываясь, шел прочь, в сторону трассы. До автобусной остановки километра полтора, а сил совсем нет.
Святой шел быстрыми шагами, и вслух покрывал себя последними словами.
Приперся! Кретин. Помирать страшно? Корень мандрагоры тебе в задницу. Осел, какой же осел! Будь оно все проклято. Удобно тебе там, скотина?! он рванул ворот футболки-поло, и пуговицы отлетели с хрустом. где еще нет твоих поганых клешней?! Жри! Все жри! он с силой шарахнул себя по животу, согнулся пополам и дыхание его сбилось. Он задышал мелко и часто. Липкий, холодный пот крупными пятнами выступил на лбу. Сказал с тоской:
Бабки эх бабки, бабки. Бабушки-старушки. И ты хорош.
Он отдышался. Взял себя в руки и обернулся. В дали, от дома знахаря, в небо уходил столб серо-черного дыма и растворялся над кронами высоких деревьев.
Глава 11
Нагоя. Префектура Айти. Япония.
Работая локтями, лейтенант Норио Таката протискивался к выходу переполненной забегаловки «Нонкийа», прижимая к груди две бутылки «Соппоро». Кодзи Сэки ждал его на улице, возле окошка выдачи заказов.
Держи, сказал Таката, протягивая бутылку.
Спасибо.
Полицейские отошли в сторонку, где поток голодных туристов иссякал, и приложились к пиву.
Ну, что скажешь? спросил Таката. Ублюдки отмороженные. Эта актриса
Эрика Савада, подсказал Сэки.
Да, Савада. Бедная девчонка. Нет, друг, если Канеко, возможно, лишь косит под психа, то Исикава точно был больной на всю голову. Пихать руку в кастрюлю с рисом. Такое может прийти в голову только конченному садисту. Долгая боль, неопасная для жизни, но невыносимая. Он сварил девочке руку в проклятом рисе.
А что по оружию?
Корейский «дасан ди эс», девять миллиметров. Вероятней всего контрабандный. Серийный отсутствует. Я тут вчера с Фудо имел удовольствие встречаться, Таката поиграл желваками. Он не любил, когда приходилось по служебной необходимости обращаться к борёкудан, игрушку ему приносил. Он даже не взглянул. Никогда «дасаны» не заказывали, даже пробных партий. Обещал постараться что-нибудь узнать.
Раз обещал, значит правда попробует. Если речь идет о маньяках, они всегда помогают.
Нинкё дантай хреновы
Сэки сделал еще глоток, закурил и задумался. Таката жадно смотрел, как следователь глубоко затягивается.
Если хочешь знать мое мнение, мы попросту тратим свое время, слушая болтовню этого урода. Ничего дельного он нам не скажет. К чему все эти подробности? Слушать его треп работа психиатров. Знаешь, что он делает? Зачем он все это затеял? Он наслаждается воспоминаниями, переживает их вновь.
Возможно, Норио, возможно, протянул Сэки глядя в одну точку прямо перед собой, но мы всё-таки выслушаем его. Я должен попытаться понять их мотивы. Они есть у любого преступника, даже самого безумного. Без понимания мотивов я не вижу картину целиком. А если ты не видишь картины целиком ты не видишь ее вообще. Не сможешь сказать, что на ней изображено.
Ох, завернул, хмыкнул Таката. каким был в училище, таким и остался. Все тебе нужно наизнанку вывернуть. Только что тебе это даст? Зачем ночевать в участке ради урода, который наслаждается своим рассказом?
Затем, что это моя работа.
Сэки посмотрел на друга, допил пиво и отправил бутылку в урну для мусора. Звякнув о край урны, бутылка отлетела в сторону. Сэки поднял ее, и в этот раз более аккуратно положил в мусорку.
Я себя знаю, Норио. Я спать не смогу нормально, если не буду знать, зачем Канеко и Исикава устроили все это.
Потому что психи, чего тут голову ломать. Ты будто первый год она службе.
Да, ты прав. Но скажи мне, дружище, скажи, положа руку на сердце, было ли на твоей памяти еще хоть одно дело похожее на это? Попадались ли убийцы, каких ты смог бы сравнить с Канеко? С Исикавой?
Таката задумался, а потом вздохнул.
Да, пожалуй, что нет.
Тысячи вопросов крутятся в голове. Пока я не могу их структурировать, не могу даже произнести все их вслух, потому что они не сформулированы. Но их много, Норио, этих вопросов, их много. Есть ли у Канеко последователи? Почему жертвами они выбрали режиссера Кацуми Ямасаки и Эрику Саваду? Послушай, ведь я еще даже не открывал папку с записями, сделанными Исикавой. По сути, я не то что не хочу, я не могу сейчас закрывать следствие.
Ну знаешь, обиженно сказал Таката, ты и правда с училища не изменился. Все такой же самоуверенный засранец, думающий, что все вокруг поголовно кретины безмозглые. Я, знаешь ли, хлеб свой тоже не просто так получаю, работу свою знаю. Никто и не говорил, что дело нужно сворачивать. Я говорил лишь, что слушать его треп нам вовсе не обязательно. У тебя есть вопросы? Отлично. Вот и задавай их. Будет юлить дожимай. Меняй формулировку, заходи с другого конца. Не мне тебя учить, одним словом. А мы что же? Проторчали с ним до ночи и что узнали? Ничего. Хоть на один вопрос ты получил ответ? А если говнюк передумает и возьмет себе адвоката? Как будешь оттудаваться за то, что вел допрос поздней ночью? У сволочей же права, мать их. То им не скажи, это не сделай. На психиатра не свалишь, она сидит с нами не официально, про это тоже, пожалуйста, не забывай. Освидетельствование не так проводится, тебе ли не знать.
Ладно, давай по домам. Завтра будет долгий день, запасись кофе, сказал Секи и похлопал друга по плечу. Тот согласно кивнул, допил пиво и бросил бутылку на землю.
Ты тоже не сильно изменился, улыбнувшись, сказал Сэки, поднял бутылку и отнес ее в мусорный контейнер. Тебя подвезти?
Нет. Хочу немного прогуляться.
Дороги засыпающего города были полупусты. Сэки добрался до дома за десять минут. Принял душ, залил кипятком три чайных ложки кофе в меленькой кружке, и сел за рабочий стол, занимающий половину комнаты. Перед ним лежала папка.