Вот так, с ходу? В гневе мы его уже видели, значит, счастье, грусть, страх, отвращение Джулс коварно ухмыльнулась. Ревность.
Я фыркнула.
Да ладно. Из-за кого он может ко мне ревновать?
Не к тебе, а тебя.
Бриджит оживилась:
Думаешь, ему нравится Ава?
Нет, я устала повторять это слово. Он лучший друг моего брата, и я не в его вкусе. Он сам мне сказал.
Пффф, Джулс отмахнулась от моих возражений, как от надоедливой мухи. Мужчины сами не знают, чего хотят. Кроме того, разве ты не хочешь отомстить ему за историю с Оуэном?
Нет, твердо сказала я. И я не поддержу эту безумную идею.
Через сорок пять минут мы решили, что первая фаза операции «Эмоции» начнется через три дня.
* * *
Я НЕНАВИДЕЛА СЕБЯ ЗА МАЛОДУШИЕ.
Каким-то загадочным образом Джулс всегда убеждала меня поступать вопреки инстинктам, например, когда мы четыре часа ехали в Бруклин, чтобы посмотреть выступление группы ее любимого певца, и в итоге оказались посреди шоссе на сломанной машине. Или когда она уговорила меня написать любовное стихотворение симпатичному одногруппнику, после чего его девушка о которой я понятия не имела охотилась за мной по всему общежитию.
Джулс обладала невероятным даром убеждения. Отличное качество для начинающего юриста, но не для невинной подруги, то есть меня.
В тот вечер я залезла в постель и закрыла глаза, пытаясь упорядочить лихорадочные мысли. Операция «Эмоции» должна была стать веселым, легким экспериментом, но я нервничала, и не только из-за сомнительной допустимости происходящего. Я всегда нервничала из-за Алекса.
Я поежилась, представив его реакцию, если он узнает о нашей задумке, и мысли о снятой заживо шкуре погрузили меня в неглубокий, тревожный сон.
Помоги! Мамочка, помоги мне!
Я пыталась прокричать эти слова, но не могла. Потому что была под водой, и, если бы я открыла рот, вся вода затекла бы внутрь, и я бы больше никогда не увидела маму, папу и Джоша. Мне так говорили.
Еще они говорили не ходить на пруд в одиночку, но я хотела сделать красивые круги на воде. Они мне нравились нравилось, как один брошенный камушек создает такой значительный эффект.
Только теперь эти круги меня душили. Их были тысячи, и они тащили меня все дальше от света над головой.
Из глаз брызнули слезы, но пруд проглотил их и скрыл мою панику осталась только я и молчаливые мольбы.
Мне никогда не выбраться никогда не выбраться никогда не выбраться.
Мамочка, помоги!
Я не выдержала. Я закричала, закричала так громко, как позволяли мои маленькие легкие. Я кричала, пока не заболело горло и я не почувствовала, что сейчас потеряю сознание, а может, мою грудь наполняла вода.
Столько воды. Повсюду. А воздуха нет. Недостаточно.
Я била руками и ногами, надеясь, что это поможет, но нет. Я стала тонуть еще быстрее.
Я закричала сильнее не физически, потому что я уже не видела разницы между криком и существованием, а в своем сердце.
Где мамочка? Она должна была быть здесь. Мамы всегда должны быть со своими дочками.
И она была со мной на причале а потом пропала. Она вернулась? Вдруг она тоже тонет под водой?
Чернота наступала. Я видела, чувствовала. В голове зашумело, в глазах потемнело.
У меня больше не осталось сил кричать, поэтому я прошептала:
Мамочка, прошу
Я резко села сердце испуганно колотилось, словно миллион барабанов, а мои сдавленные крики растворились в стенах. Ноги запутались в одеяле, и я сбросила его, похолодев от ощущения связанности, будто я нахожусь в ловушке, из которой не выбраться.
Сияющие красные цифры на будильнике сообщали, что сейчас 4:44 утра.
Ужас уколол меня в затылок и растекся по позвоночнику. В китайской культуре число четыре считается несчастливым, потому что его название совпадает со словом «смерть». Sí четыре, Sĭ смерть. Произношение отличается только тоном.
Я никогда не была суеверной, но по коже бежали мурашки каждый раз, когда я просыпалась в четыре утра от очередного кошмара, что происходило почти всегда. Я не могла вспомнить, когда в последний раз проснулась в другое время. Иногда я просыпалась, не помня кошмара, но эти благословенные случаи бывали крайне редко.
Я услышала в коридоре мягкие шаги и попыталась убрать с лица выражение крайнего ужаса, прежде чем дверь раскрылась и внутрь проскользнула Джулс. Она включила лампу, и меня охватило чувство вины, когда я увидела ее взъерошенные волосы и уставшее лицо. Она работала по многу часов и недосыпала, но всегда заходила ко мне, несмотря на мои уговоры оставаться в кровати.
Насколько плохо? мягко спросила она. Моя кровать опустилась под ее весом, когда она уселась рядом и протянула мне кружку чая с чабрецом. Она вычитала в интернете, что он помогает от кошмаров, и начала готовить его мне несколько месяцев назад. И правда сны не снились мне рекордные две недели, но, похоже, удача закончилась.
Ничего необычного, у меня так дрожали руки, что жидкость выплеснулась из чашки на мои любимые со времен старшей школы шорты с Багзом Банни. Иди спать, Джей. У тебя сегодня презентация.
К черту. Джулс провела рукой по спутанным рыжим волосам. Я уже встала. Уже почти пять утра. Уверена, за окном уже бегают десятки амбициозных фанатов фитнеса.
Я выдавила слабую улыбку.
Прости. Клянусь, мы звукоизолируем мою комнату.
Не знаю, во сколько мне это обойдется, но я справлюсь. Хватит ее будить.
Может, не надо? Нет никакой необходимости. Ты моя лучшая подруга, Джулс крепко прижала меня к себе, и я позволила себе расслабиться в ее утешительных объятиях. Конечно, иногда она втягивала меня в рискованные ситуации, но мы вместе с первого курса, прошли огонь и воду, и я бы ни на кого ее не променяла. У всех бывают кошмары.
Не как у меня.
Эти кошмары, ужасные и яркие, я боялась, что это вовсе не кошмары, а настоящие воспоминания, снились мне, сколько я себя помнила. В моем случае с девяти лет. До этого все события казались расплывчатыми и тусклыми, как на покрытом невнятными пятнами полотне.
Хватит. Ты не виновата, и я не обижаюсь. Правда. Джулс отстранилась и улыбнулась. Ты меня знаешь. Я никогда не говорю, что все в порядке, если считаю иначе.
Я мягко рассмеялась и поставила опустевшую кружку на столик.
Это правда, я сжала ее руку. Я в порядке. Иди спи, бегай, готовь себе карамельный мокко, делай что хочешь.
Она наморщила нос.
Я бегать? Не думаю. Наши с кардиотренировками пути давно разошлись. И ты знаешь, я не справляюсь с кофемашиной. И поэтому трачу все деньги в «Морнинг Роаст». Она пристально на меня посмотрела. Если что-то понадобится, зови, договорились? Я буду внизу и уйду на работу только в семь.
Ладно. Люблю тебя.
И я тебя, детка.
Джулс обняла меня на прощанье, вышла и закрыла за собой дверь с мягким щелчком.
Я опустилась обратно на кровать и натянула одеяло до подбородка, пытаясь снова уснуть, хоть и знала: усилия тщетны. И хотя я завернулась в теплое одеяло в хорошо изолированной комнате посреди лета, холодок остался призрачное напоминание, что прошлое никогда не уходит, а будущее никогда не складывается согласно нашим желаниям.
Глава 7
Алекс
Не делай этого.
Я налил себе кофе, прислонился к столешнице и сделал глоток, прежде чем ответить.
Не понимаю, почему ты звонишь мне, Эндрю. Я исполнительный директор. Поговори с Иваном.
Чушь, фыркнул Эндрю. На самом деле за ниточки дергаешь ты, и все это знают.
Значит, все ошибаются, и не в первый раз.
Я посмотрел на свои часы «Патек Филипп». Лимитированная коллекция, герметичные и водонепроницаемые, они обошлись мне в двадцать тысяч долларов. Я купил их, когда продал свою программу по финансовому моделированию за восьмизначную сумму, через месяц после четырнадцатого дня рождения.
Ой, мне пора на свою ежевечернюю медитацию. Я не медитировал, и мы оба это знали. Всего тебе наилучшего. Уверен, тебя ждет блестящая новая карьера уличного музыканта. В старшей школе у тебя вроде была группа, верно?
Алекс, прошу, в голосе Эндрю послышалась мольба. У меня семья. Дети. Старшая дочь скоро пойдет в колледж. Не знаю, что ты имеешь против меня, но не втягивай мою семью и сотрудников.
Но я ничего не имею против тебя, Эндрю, спокойно возразил я, делая очередной глоток кофе. Большинство людей не пьет эспрессо в такое позднее время, опасаясь бессонницы, но у меня такой проблемы нет. Я почти не сплю. Бизнес. Ничего личного.
Удивительно, как люди до сих пор не понимают. Личным симпатиям не место в корпоративном мире. Либо съедаешь ты, либо тебя, а у меня не было особого желания становиться жертвой.
Выживают лишь сильнейшие, и я планировал оставаться на вершине пищевой цепи.
Алекс
Я устал слышать собственное имя. Вечно Алекс то, Алекс се. Люди просили времени, денег, внимания или, хуже всего, любви. Чертова рутина.
Спокойной ночи, я повесил трубку прежде, чем он успел выдавить очередную жалобу. Нет ничего печальнее, чем наблюдать, а в данном случае слушать, как директор корпорации превращается в попрошайку.
Мы поглотим «Граппманн Энтерпрайзес», как и собирались. Мне, в целом, было плевать на эту компанию, но в перспективе она могла оказаться довольно полезной.
«Арчер Груп» была компанией по недвижимости, но через пять, десять, двадцать лет она станет гораздо большим. Телекоммуникации, электронная коммерция, финансы, энергетика весь мир был у моих ног. «Граппманн» был мелкой сошкой финансовой индустрии, но он стоял на пути у моих амбиций. Я хотел избавиться от балласта.
Кроме того, Эндрю был ублюдком. Я точно знал, что он втайне уговорил нескольких секретарш отказаться от судебных обвинений в сексуальных домогательствах.
Я на всякий случай заблокировал номер Эндрю и мысленно отметил, что следует уволить ассистентку за выдачу моей личной информации человеку, не входящему в мой тщательно отобранный список контактов. Она уже несколько раз облажалась ошибки в бумагах, неправильно назначенное время встреч, пропущенные звонки от вип-клиентов, и это стало последней каплей. Я продержал ее так долго лишь в качестве одолжения ее отцу, конгрессмену, который хотел, чтобы дочь получила «реальный рабочий опыт», но ее опыт закончится завтра в восемь утра.
С ее отцом разберусь позже.
Всюду царило молчание, я поставил пустую кружку в раковину и пошел в гостиную. Опустился на диван и закрыл глаза, позволяя выбранным образам крутиться в голове. Я не медитировал, но это был мой личный дурацкий способ психотерапии.
29 октября 2006.
Мой первый день рождения в качестве сироты.
Звучит угнетающе, но на самом деле грустно не было. Было просто как было.
Меня не интересовали дни рождения. Бессмысленные даты в календаре люди праздновали их, чтобы почувствовать себя особенными, хотя на самом деле ничего особенного в них не было. Как дни рождения могут быть особенными, если они есть у всех?
Я считал их особенными, потому что родители всегда раздували из них целое событие. Однажды они вывезли всю семью и шестерых моих лучших друзей в развлекательный парк в Нью-Джерси, мы ели хот-доги и до тошноты катались на аттракционах. В другой год они купили мне последний «Плейстейшен», и мне завидовал весь класс. Но кое-что не менялось из года в год. Я оставался в постели и делал вид, будто сплю, пока родители «украдкой» заходили в мою комнату в дурацких бумажных колпаках и с моим любимым завтраком хашбрауны с хрустящим беконом и черничные панкейки в сиропе. Папа держал поднос, пока мама толкала меня и кричала: «С днем рождения!», а я хохотал и визжал, пока окончательно не просыпался. Это был единственный день в году, когда они позволяли мне есть завтрак в постели. Когда сестра научилась ходить, она начала являться вместе с ними, залезала на меня и ерошила мне волосы, а я жаловался на девчачьи бациллы в своей комнате.
Потом их не стало. Больше никаких семейных поездок, никакого бекона и никаких черничных панкейков. Больше никаких особенных дней рождения.
Дядя пытался. Он купил мне большой шоколадный торт и отвел в популярный центр игровых автоматов.
Я сидел за столом в кафе и смотрел в окно. Думал. Вспоминал. Анализировал. К автоматам я не прикоснулся.
Алекс, иди поиграй, сказал дядя. У тебя сегодня день рождения.
Он сидел напротив меня, крепкий мужчина с седеющими волосами и светло-карими глазами, почти как у моего отца. Красавцем он не был, но выглядел ухоженно всегда с идеальной укладкой и идеально выглаженной одеждой. Сегодня на нем был синий костюм, абсолютно неуместный среди взбудораженных детей и замученных родителей в футболках, бродящих по центру.
Я нечасто виделся с дядей Иваном до того дня. Они с отцом повздорили, когда мне было семь, и больше отец о нем не говорил. Но дядя все равно забрал меня и уберег от попадания в приемную семью пожалуй, я ему благодарен.
Я не хочу играть, я стучал костяшками по столу.
Тук. Тук. Тук. Один. Два. Три. Три выстрела. Три тела падают на пол.
Я зажмурил глаза и изо всех сил попытался прогнать воспоминания из головы. Они вернутся, как возвращались каждый день с Того Дня. Но я не хотел видеть их сейчас, посреди вонючего провинциального игрового центра с дешевым синим ковром и пятнами на столе.
Я ненавидел свой «дар». Но поделать с ним ничего не мог и потому научился с ним жить. И однажды он станет моим оружием.
А чего ты хочешь? спросил дядя Иван.
Я перевел на него взгляд. Он выдержал несколько секунд, прежде чем опустить глаза.
Раньше люди так никогда не делали. Но после убийства моей семьи они начали вести себя иначе. Когда я смотрел на них, они отводили взгляд не из жалости, а из страха, какого-то базового инстинкта выживания, кричащего им: убегай и никогда не возвращайся.
Взрослым глупо бояться одиннадцатилетнего теперь двенадцатилетнего мальчика. Но я их не винил. У их страха была причина.
Потому что однажды я разорву мир на куски голыми руками и заставлю его заплатить.
Дядя, я хочу одного, ответил я высоким, звонким голосом мальчика, еще не вступившего в половое созревание. Мести.
Я открыл глаза и медленно выдохнул, отпуская воспоминание. В тот момент я нашел свою цель, и я повторял это каждый день на протяжении четырнадцати лет.
После смерти семьи мне пришлось несколько лет посещать психотерапевта. Точнее, нескольких, потому что ни одному не удалось добиться результатов, и дядя менял их в надежде, что кто-нибудь подойдет. Но нет.
Все они говорили мне одно и то же что моя навязчивая фиксация на прошлом препятствует процессу излечения и мне надо сосредоточиться на других, более конструктивных задачах. Одни предлагали искусство, другие спорт.
Я предлагал им засунуть свои предложения в задницу.
Те психотерапевты не понимали. Я не хотел лечиться. Я хотел гореть. Хотел истекать кровью. Хотел чувствовать каждый мучительный укол боли.
И скоро человек, виноватый в этой боли, тоже ее почувствует. В тысячу раз сильнее.
Глава 8
Ава
ОПЕРАЦИЯ «ЭМОЦИИ»: ФАЗА «ГРУСТЬ».
Я пришла во всеоружии. Накрасилась, уложила волосы и надела свой любимый белый хлопковый сарафан с желтыми маргаритками на подоле. Красивый, удобный и с интригующим вырезом. Лиаму он очень нравился. Когда я его надевала, мы всегда в итоге оказывались у него в доме, а сарафан оказывался на полу.
Я думала выбросить сарафан после нашего разрыва, потому что он ему нравился, но передумала. Решила не позволять ему портить для меня хорошие вещи, будь то сарафан или мятно-шоколадное мороженое, которое он всегда покупал, когда мне хотелось сладкого во время месячных.
Я подумала, привлекательная внешность не повредит, если я собираюсь провести с Алексом незапланированный киновечер.