Хорошо у вас. По-прежнему.
У меня нет Рудольфа, если ты к нему. Но разве ты его видела уже? Где? Он же на острове, в том секретном «Сапфире». Нет? Интересно, что там с ними делают?
Там? Собирают по частям то, что остаётся от человека после путешествий за «горизонт событий». Но он вышел. Я видела его вечером в ресторане на спуске у горнолыжной трассы. Я с мужем там ужинала.
Замужем? спросила мама Карин, глядя спокойно, даже с приязнью, он был один? Видел тебя?
Нет. Он был с одной странной и очень молодой особой.
Что же пришла? Если у тебя муж, а у него особа?
Не знаю, честно призналась Ксения. Жизнь прошла. Чего уж теперь?
У кого прошла? У тебя? Ты шутишь? У меня и то расцвет, а у тебя самое её начало. Есть дети?
Нет.
Почему?
Не люблю никого. Не хочу детей без любви.
Но муж?
Что муж? Сегодня есть, а завтра захочу, и нет его.
До сих пор любишь Рудольфа? Ты однолюб?
Я ждала, я Ксения отвернула лицо в угол, в затейливо отшлифованный камень стены.
Думаешь, что всё вернешь? То, что так глупо сама же и разрушила.
Кто? Я? Да он же первый женился! Вы забыли? Он же мучил меня, издевался, вы думаете, что я была инициатором всех тех безумств? Я только не могла себя оторвать от него.
Мало я его била.
Вот именно. Если бы не ваша материнская жестокость, он был бы другим. Был бы добрее, а он? Всех давил, унижал. Он боялся подчиниться женщине, боялся, как он говорил, что баба будет над ним торжествовать, как было в его детстве.
Дурочка ты. Он был невозможный хулиган. Всегда не слушался. И я сама намучилась с ним, била только от отчаяния. С ним умел справляться только Паникин, отец, но он вечно где-то торчал в других мирах, которые не принесли ему ничего, а до сына ему и не было дела никогда! Потом возник конвейер из бесконечных жен, и опять ему было не до сына. Да и сколько их у него? Не знаю. Не интересуюсь даже. Но тебя Рудольф любил. Я знаю. Я же мать. Хотя и сама понимаешь, что это такое их мужская любовь. Где она у них. Кто лижет им яйца, тот и ближе им к сердцу. Ты хорошо этому научилась?
Что? опешила Ксения, задохнувшись от её бесстыдства.
Умеешь ублажать этот их сердечный наконечник? Это же ценится, всегда ценилось в грязном неисправимом мире. Только такие вот вонючие дела и есть их любовь. Или ты всё ещё обольщаешься?
А вы?
Увы. И давно нет. Без этого пусто, а с этим уже и гадко мне. Давно. Я никогда не жалела, что живу одна. Я люблю одиночество. Люблю думать, разбирать древности, хранить их, любоваться на свои камни и коллекции, да мало ли в жизни дел?
В древности, как вы думаете, тоже было всё пошло-низменно?
А как ещё? Всегда только так. Нам дано печальное животное и не отменяемое наследие предков. Любовь полов. Война полов. Только такие как Рита, жена твоего отца после смерти твоей мамы, и способны царствовать над мужчинами, потому что у них ледяное сердце, впихнутое в похотливое тело. А те, кто искренен, доверчив и привязчив никогда. Это слабость. Её используют и всё. Не уважают, не ценят никогда тех, кто им вверяет себя. Нельзя падать ниц. Ни перед кем. Твой муж любит тебя?
Да. Ценит и не обижает даже словом. Он добрый, умный, хотя и трогательный человек. Он известный учёный в своем узком секторе, важном, но, скажем так, мало престижном. Не статусном. Пищевое производство.
Так тебе и повезло. Чего ещё? Рожай ему, будь матерью.
Я хочу родить от Рудольфа, упрямо сказала Ксения.
А он? Рудольф? Что? Не хочет тебе дать ребенка? Жалко ему что ли?
Я ещё с ним не встретилась.
Говорила же, что встретила?
Ксению начинала выводить из себя бестолковость его матери. Но так было и раньше. Он же был не один.
Ну и что? Когда он был и один? Думаешь, он был тебе верен? Да никогда. Но любил он только тебя. Бестолковый тип, сказала она, подтверждая словно мнение Ксении о себе самой. В кого и быть бестолковому сыну как не в мать? Жениться на тебе хотел. Дураки вы. И он и ты. Чего вы с ним всё дрались? То он с царапиной, то ты с синяком. Майн Гот! Ну и сошлись же двое ненормальных! Когда он прибудет, сказать ему о тебе? Оставь свой контакт.
Не надо, сказала Ксения, не станет он меня искать. Я не нужна ему. Прощайте. И она ушла.
Она брела по белой, волшебной лунной дороге, ночь сияла торжеством полнолуния. И за Ксенией брела её тень, как и её неотвязная тоска. И Ксения плакала, радуясь, что никто не видит её позорных слёз, дрянных слёз слёз её поражения по жизни. И только женщина среди нелепых, ажурной арабской вязью зачем-то изукрашенных колонн, поняла её, обладая природным даром проникать в слабые места людей, но никого не жалея. Ксения хотела лишь одного, вытолкнуть всё из себя и забыть, и этот городишко и эту маму, и её гнусного сыночка, рождённого мужененавистницей ей на горе, сожравшего её сердце, как гнусный жрец древних ацтеков на вершине пирамиды, построенной неизвестно кем и неизвестно для чего.
Луна на ущербе
Земное пробуждение
На вершине пирамиды, построенной неизвестно кем и неизвестно для чего, но ставшей её любовной обителью, набухал золотой сгусток Ихэ-Олы, после чего тёплым потоком он пролился в её постель, беспрепятственно проникая сквозь структуру прозрачного материала, из чего и была сооружена крыша. Нэя открыла глаза и не сразу поняла, что она не в том месте, которое ей вдруг представилось настолько отчётливо. Никакого золотого света Ихэ-Олы нет, как и самой пирамидальной прозрачной надстройки спальни. И не сиреневые стены кристалла «Мечта» окружали её. И не те белые шершавые стены с глубокими узкими нишами зелёных окон в них, какие были в её печальном пристанище для одинокой души в последние два года жизни на Паралее. Потому что она вовсе не на Паралее.
Привыкнуть к новому миру оказалось непросто. Каждое пробуждение, пока сознание не освобождалось полностью от оков сна, порождало иллюзию, что она на Паралее. Она с удивлением рассматривала собственные руки. Солнечный свет оказался более беспощадным, чем свет Ихэ-Олы. Нэя рассматривала просвечивающие сквозь кожу смутные переплетения голубеющих жилок, бесцветные волоски на коже, и саму кожу, имеющую несущественные, но зримые лично ей дефекты. Какие-то более светлые пятнышки, как будто её плохо прокрасили, а также маленькие родинки, вдруг проявившие себя. А на Паралее ничего этого она не видела. Закрывшись простынёй до самого лба, выравнивая ритм сердца и успокаивая паникующее сознание, Нэя долго-долго лежала неподвижно. К этому необходимо привыкнуть тоже.
«Ты же не из пластика, ты живое и наполненное кровью, лимфой, жидкостью, нервами, и много-много чем, существо», успокаивал её доктор Франк, «У жителей Паралеи необыкновенно острое зрение, но сама атмосфера чуточку менее прозрачная, чем на Земле. И, пожалуйста, не забывай при выходе на улицу закапывать глазные капли, чтобы избежать ожога сетчатки. Ты чрезмерно нежная вся, от глаз до кожи, для подобной атаки ультрафиолета. Срок действия капель шесть часов. Не забывай. И не вздумай в первые месяцы посещать территории, прилегающие к экватору. По возможности только через полгода, да и то на пару дней, если из любопытства и тяги к новым впечатлениям. Только средние широты планеты подходят для тебя».
Мир, открывшийся с лоджии, предрассветный, выглядел обесцвеченным. Утру только предстояло напитать его красками, щебетом птиц, голосами жизни. Та синева, что потрясала её каждодневно, ещё спала, матовая, светлеющая, но пока не проявленная. Лёгкий ветер приносил с гор далёкое дыхание ледников, и стало зябко. Нэя вышла в легкой ночной сорочке, но уходить не хотела, ожидая таинство земного пробуждения. Это утро первое после того, как Рудольф тут остался, и стал уже её земным мужем.
Очищающее воздействие утра растворяло в себе тёмное предчувствие ночи, и Нэя ждала лучей, вначале бледно-розового светила, незаметно для глаз переходящего в ослепительное плазменное золото и потрясающую синь земных небес. Лишь появится лик их солнечного божества, из души окончательно уйдут сгустки неведомо откуда взявшегося мрака, вдруг накрывшего её сердце ночью. Надмирный Свет непостижимо многолик, но Он всюду, и в их мире, и в этом. Бытие света едино везде. Она подставила лицо под ощутимо согревающие лучи, уже заполняющие всё вокруг. Как-то сразу заорали птицы, зашелестели деревья внизу, будучи безмолвными перед самым рассветом. Резко проявились и близкие, и далёкие горы. Надмирный Свет узнал её и здесь, ласково прикоснулся, давая понять, что она всюду, где бы ни была, его дочь, его порождение, и все составляющие её частички света откликнулись на Его ласку, возликовали Ему навстречу, благодаря за своё существование, за счастье познать жизнь и любовь.
Она засмеялась. Покрытие лоджии быстро стало тёплым, согрело её босые ступни. Исполнив ритуал встречи здешнего светила, Нэя побежала в спальню. Рудольф крепко спал. Он даже не почувствовал её отсутствия. Она нырнула к нему под плед.
Он обнял её и недовольно проговорил, Ты опять в своей паутине, в своих кружевах? лаская её в своем полусне, но так и не пожелал проснуться окончательно. В ответ на её более настойчивые прикосновения развернулся к ней спиной, после чего уснул. Нэя прижалась носом, губами к его спине и тоже нырнула в прерванный сон.
Её кольцо на столике рядом с постелью выстрелило зелёным лучом, расщепившимся в радугу, коснулось бесцветного, словно повисшего в пустоте монитора компьютера Рудольфа. Прозрачный экран замерцал пятнами синего, розового и зелёного цветов, и каждое пятно испускало свой разноцветный луч. Ощутив нечто вроде щекочущего живого прикосновения, Нэя развернулась к их игре лицом, сразу очнувшись от поверхностного сна. Она заворожённо следила за игрой неведомых лучей, не понимая их природы. Она никак не связала их со своим кольцом, решив, что это работа мало ей понятного компьютера, за которым ночью сидел Рудольф и, видимо, оставил какую-то нужную ему программу в рабочем режиме. Она невольно протянула ладонь, и зелёный луч коснулся её.
Она опять ощутила словно бы одушевлённое тепло, или ей показалось? Сжала пальцы, желая поймать луч, но он исчез. Разжав ладонь, она увидела её заполненной солнечным зайчиком, который плескался объёмным сгустком, не превышая размеров внутренней поверхности ладони, будто в чашке.
Сон? спросила она у себя.
Сон, эхом ответила непонятно откуда возникшая Гелия, одетая в переливчатое платье.
Ты видишь эту потрясающую планету? спросила Нэя, радуясь её появлению, ты по-прежнему прекрасна. Хагор говорил мне, что ты ещё пришлёшь мне весточку на Земле
У тебя всё хорошо?
У меня всё хорошо, произнесла Нэя формулу вежливости, скорее. Сообщать Гелии об ущербной Луне и о тех предчувствиях, что легли сумраком на ложе её земного счастья в первую же ночь, отчасти загасив его, не казалось и возможным.
Я рада, что ты нашла счастье в печальных изломах Вселенной, с голосовым безразличием искусственного интеллекта сообщила Гелия. Может, это и была игра какой-то самопроизвольно включившейся программы, а вовсе не Гелия?
Платье похоже на одно из тех, что шила тебе я, заметила Нэя, Помнишь?
Конечно. Ты же понимаешь, что видишь меня в таком облике, каков тебе и привычен.
А какая ты теперь в реальности?
Не знаю, существует ли возможность соотнести это с тем, что хранится в твоей памяти, Гелия села на постель.
Нэя покосилась на спящего Рудольфа. Сама его мускулистая и золотистая спина, контрастно-смуглая в сравнении с её собственными белыми руками, ввергли Нэю в некоторый испуг. Каким образом Гелия смогла проникнуть в здешнее пространство? Она отодвинулась, не желая к ней прикасаться, боясь, что эта игра призраков есть симптом всё ещё неуравновешенного её состояния. А тогда Франк опять заточит её в лечебную келью с окном, выходящим в тот маленький и замкнутый парк, где они и гуляли с ним в первые дни на Земле. И то, как по ночам её накрывала жуть от мысли, что Земля это и есть маленькая келья с игровой маленькой голографией парка при ней. А Франк так и останется единственным живым её собеседником. Поскольку и весь коллектив персонала того Центра она не расчленяла на индивидуальности, даже видя, что лица у них меняются, пол разный, голоса разные, а в целом они все отчуждённые, для её жизни лишние.
Солнечный свет заполнял спальню, и жалюзи автоматически закрывались, препятствуя его яркому проникновению, создавая полумрак. Гелия, роняя чёрные длинные волосы на подушку Нэи, будто желала и сама прилечь рядом. Она даже потёрлась щекой о подушку.
Только ты ни о чём никому не рассказывай. Особенно Франку. Я знаю, что он скажет тебе. Посттравматический синдром, в результате смены места обитания психика травмируется, а также тяжесть перелёта, непривычный мир. Мозг впадает в галлюциноподобное состояние. Контуры привычного размываются, сознание не справляется с потоком новой информации, новых избыточно-острых ощущений.
Ты помнишь Франка?
Конечно. Нас с тобой любили одни и те же мужчины, Гелия положила несуществующую, так себе упрямо внушала Нэя, руку ей на глаза. Нэя засмеялась.
Почему ты говоришь в прошлом времени? Разве меня не любят теперь?
Сама решай, кто тебя любит, кто сожалеет о том, что ты очутилась здесь, считая всё происходящее бездарным ремейком того, что неповторимо
Гелия, какие же слова ты знаешь! Ремейк
Не забывай, что я имела опыт общения с землянами куда как более продолжительный, чем ты.
Может быть, ты Мать Вода? Пришла навестить меня на чужбине? Ведь суть воды та же самая и здесь как и сами мы существа одной звёздной расы, если по сути-то
Нэя опять покосилась на спящего Рудольфа. Он спал крепко.
Теперь всё будет зависеть от него, сказала та, кто вполне могла быть игровой инсталляцией Мать Воды. Ведь Мать Вода могла принять любой облик. Ведь приходила же и в образе Ласкиры когда-то
Тебе не будет легко. Но жить вообще трудно. Легко бывает только в моменты счастья. Почему мы и стремимся к нему. Оно, счастье, что это? Оно размыкает чудовищные скрепы мира, отменяет его тяготение. Люди пытаются счастье сделать собственной вещью, но абсолютное счастье не может быть индивидуальным приобретением. Ты понимаешь? Оно всеобщее, и его нельзя запасти впрок, где-то утаить на потом, даже если человеку кажется, что сейчас его избыток, его не спрячешь в сейф и не отложишь на чёрный день. Его или много или нет вообще. Это как солнечный свет. Он восходит весь целиком, и не может взойти четвертушкой, как ущербная Луна. А потом он исчезает полностью, приходит ночь
Если честно, то мне всё равно, кто ты. Ведь тебя нет. Ты мой сон.
Гелия или же Мать Вода, принявшая её облик, невесело усмехнулась. Если меня нет, о чём мы и говорим?
Жалюзи закрылись полностью и всё исчезло. Спальню окутала прохлада, будто её затопило тропическим океаном с отблеском синевы на стенах. Нереальность и невозможность присутствия в спальне только что увиденной Гелии и их совместный, нелепый, бестолковый разговор отключили страх, но не сомнение, что привидевшееся являлось продолжением сна.
«Какое-то пограничное состояние между сном и явью. Перегруз», внушала себе Нэя. Она выскользнула из постели, заботливо подоткнув плед под спину мужу, чтобы он не почувствовал её отсутствие.
Она прошла в другую комнату. Там стояла её коробка контейнер с вещицами из прежней жизни. Они все прошли проверку и обработку в особых камерах космопорта, но на внешнем их виде это никак не отразилось. Открыв коробку из розового пластика, похожего на бумагу, она достала свою любимую куклу, последний подарок Реги-Мона. Сколько же он их дарил! У куклы были настоящие волосы, композитное лицо подобие лица живой девушки, но уменьшенного размера. Сама кукла обладала в сравнении с небольшим мягким матерчатым телом непропорционально крупной головой. На игрушечной красавице переливалось платье невесты, длинные чёрные волосы заплетены в причудливую причёску, в которой мерцали заколки Гелии. Платьице же маленькое подобие того роскошного платья, в котором Нэя и посетила с Рудольфом Храм Надмирного Света.
Стеклянные глаза с застывшей радостью таращились на Нэю. Кукольная девушка была счастлива навечно. Хотя её «навечно» весьма и относительно. Франк говорил ей, что на Земле подобные куклы хранятся как музейные экспонаты. Земные дети в такие уже не играют. Но Нэя же решила, что её дочка Икринка-Лора будет играть в куклу, чудесную поделку искусного кукольника из Паралеи, наделённую именем Ксенэя