А ты поменьше читай всякую чушь! Белозеров грохнул кулаком по столу. Звякнули чашки, покатилась по полу фарфоровая крышка от сахарницы. Писаки драные, подонки! Жирные задницы просиживают за своими компьютерами! Пороху в жизни не нюхали, а туда же особое мнение имеют. Где бы вы все сейчас были, если бы мы вовремя не ввели войска в Чечню? Я скажу тебе где на кладбище!
Ладно, пап, не заводись, примирительно заключила Вера. Она подошла к раскрасневшемуся отцу, обняла за плечи. Я ведь ни в чем никого не обвиняю, говорю только, что я читала такое мнение. И вообще Ведь кто бы какие интересы не отстаивал все равно гибнут люди, и русские, и чеченцы. Кому это нужно? Я ведь помню, каким ты приезжал всегда домой из горячих точек. Помню, как бросался меня обнимать, как пировал потом неделю, радовался, что жив остался, что снова дома. Правда же?
Война отвратительная вещь, я даже спорить не буду, сбавил тон Николай Петрович. Но люди пока еще не научились жить мирно. И пока они не научатся, придется мне или кому-то другому этой отвратительной вещью заниматься. Ладно, Верка, чего мы с тобой завелись с утра, а? Что за характер такой у тебя никогда не смолчишь?
Уж какой есть. Вся в тебя, между прочим, Вера чмокнула отца в щеку. Все, папа, мне пора. Лошадки ждут.
Она подлила отцу еще кофе и вышла за дверь.
«Вот чертовка, покачал головой Белозеров. Знает, что отец в ней души не чает, вот и позволяет себе нести черт знает что. Надо бы все-таки сказать ей, чтоб поосторожнее языком молола. Не все окажутся такими понимающими, как любящий папаша».
Подлив себе еще кофе, он неспешно перешел в кабинет, вынул из сейфа тоненькую папку, опустился в кресло у стола, поставил кружку, раскрыл личное дело инструктора из Подолья, который должен был появиться с минуты на минуту. Так, посмотрим на этого Волка. Как, кстати, волк на его родном языке? А! Борз Точно!
Неожиданно вспомнился холодный осенний день 1997 года. Здесь же, в этом кабинете. И у него на душе стало муторно потому что в кресле напротив сидел тогда совсем другой человек: Костя Киреев. Да, не думал он тогда, что это будет их последняя встреча.
* * *
« Поверь мне, о Салех, смыслом западной жизни стало получение богатства и процветания, попытка застраховаться от неприятностей. Но неприятности никогда не кончатся. Неприятность с работой, с женой, с детьми, с размещением, и всякий раз, когда одна неприятность решена, появляется другая. Они решают одну неприятность за другой, и жизнь заканчивается, а неприятности остаются»
Да, правда, неприятности имеют тенденцию оставаться. Особенно, если такое пишет твой давний агент и пишет своему трехмесячному сыну. Ничего хорошего. Киреев поднял глаза от голубоватого листка бумаги с ровными рядами Арабской вязи. Разумеется, копия, и спрашивать, как Шефу попало это письмо, Киреев не решился.
В тот поздний вечер несколько лет назад в кабинете Белозерова было полутемно. Тяжелыми шторами завешено окно, в пепельнице, забитой доверху, окурки кубинских сигар, к которым пристрастился Николай Петрович еще в семидесятые, в Анголе, мешались с сигаретными бычками. Дым плотно висел под потолком. На столе теснились кофейные чашки. К карте на стене были пришпилены снимки воздушной разведки.
Итак, Самир ненадежен. Думаешь, соскочил?
Не знаю. Не уверен. До сих пор все шло
Так. Ты анекдот слышал дочка рассказала. Прыгнул человек со 101-го этажа, летит-летит-летит на уровне примерно двадцатого говорит сам себе: «Ну что, до сих пор все шло нормально»
Оба невесело рассмеялись.
Знаешь, Майор. Самое главное в разведке даже не вербовка. Самое главное вовремя соскочить. Так-то, сказал Белозеров.
Да, теперь Кирееву приходилось ломать голову, над тем, как поступить с автором письма агентом под агентурным псевдонимом Хоттабыч. Кличку эту палестинец выбрал себе в честь героя детской книжки, по которой он учился читать по-русски, в Харькове, в Центре подготовки.
Ну что, Майор, что делать будем? спросил Белозеров, доставая новую сигару. Киреев в ответ только плечами пожал.
* * *
От воспоминаний его отвлек голос помощника, адьютанта снизу, из прихожей:
К Вам Капитан Багиров, Николай Петрович!
Проси! он поднял глаза от папки на вошедшего, мимоходом мазнув взглядом по фотографиям на столе слева Вера, верхом на своей любимице, а справа жена, Ольга. С годовалой Верой на руках, обе улыбаются. Последний снимок Ольги: месяц спустя он овдовел.
Ах, Ольга, Оленька Милая, любимая, единственная. Иногда, вспоминая жену, так страшно погибшую в автомобильной аварии, бравый генерал впадал в такую тоску и отчаяние, что не спасали ни любимые кубинские сигары, ни изрядные порции односолодового виски. Столько лет прошло, а он все тосковал по своей красавице с живыми умными смеющимися глазами, тонкой в талии, как тростинка. Помнил ее лицо так отчетливо, будто она минуту назад вышла из комнаты. Помнил и никогда не забывал.
Смуглый, подтянутый парень, одетый в скромную полевую форму с погонами Капитана, вытянулся перед его столом, и щелкнул каблуками.
По Вашему приказанию прибыл Капитан Багиров!
«Как же его звали тогда, в Афганистане? задумался Белозеров. Правильно. Тоже Магомед, но вот фамилия у него была другая. Салиев! А ведь молодец и вида не подает, что знал меня тогда как сержант, из моего же батальона. Что ж, грамотный парень!»
Здравствуй, капитан. Думаю, засиделся ты на базе. Садись, разговор будет у нас длинный. Есть для тебя новое задание. Поважнее, чем разборка с предателем, что подорвал на Запад. И посложнее.
Генерал не торопясь извлек из кожаной папки одинокий листок с донесением, полученным вчера утром. Вот ведь дела: Киреев, что вербовал агента Хаттаба, уже на кладбище Сент-Женевьев Дюбуа в Париже, а сам агент по-прежнему при делах. И его информация по-прежнему острая и четкая: в Москве готовится масштабный террористический акт. Как сказал один летчик, тоже давний знакомец Белозерова? Чеченская война еще придет в Ваши дома? Вот она и пришла. В Москву. И только им под силу предотвратить этот кошмар. Ему и его офицерам.
Нужно найти людей, что готовят этот акт, узнать, где планируется террористическая атака, и зажать их плечами; плотно, очень плотно вести в Москве. Не допустить трагедии любой ценой. Такая вот задача для капитана Багирова.
6. Москва. Весна 2001: Мовлади
Он вышел из метро на Пушкинской, прошел вперед по Большой Бронной, миновал Макдональдс. Фонтаны на Тверском бульваре еще не работали, но гуляющих было уже много. Стайки студентов сидели на спинках скамеек, выставив заляпанные весенней грязью ботинки на сидение. Он ненадолго задержался у газетного киоска, и какая-то сердитая баба, нечаянно с ним столкнувшись, пробурчала сквозь зубы:
Чего выставился, нерусь? Понаехали в Москву, житья от вас нет, и тяжело протопала ко входу в метро.
Он в стольких столицах побывал, видел и веселую Вену, и чопорный Лондон, и сумасшедший Нью-Йорк, и миражи Эмиратов Жил там, работал. Оказалось, что к этой спокойной европейской размеренности, уверенности в том, что завтра тоже будет день, и будет письменный стол с компьютером и телефоном, и удобное кресло, и уютный, чистый и светлый офис очень быстро привыкаешь.
Он хорошо овладел немецким языком, прилично говорил по-английски, неплохо знал итальянский На улице, в толпе его принимали за уроженца Тироля, Баварца или, в самом крайнем случае, за Итальянца: где находится Чечня в Европе знали лишь считанные специалисты-политологи, да пожилые учителя географии. И только здесь, в России он чувствовал такое неприятие, в городе, где он провел свою юность.
Он помнил, что дальше, на Бронной, было когда-то почтовое отделение. Если только его не закрыли Нет, вот оно, на старом месте.
Он взял бланк телеграммы, написал: «Мама, доехал благополучно, все хорошо. Володя» и вывел наизусть вызубренный адрес. Пожилая тетка в окошке неохотно оторвалась от кроссворда и приняла телеграмму, он же вышел обратно на улицу, сощурился от режущего глаза солнечного света. В этом гребанном городе всегда слишком много шума. И солнце то не выходит совсем, то нещадно бьет по глазам и печет затылок. Уже через десять минут после пересечения МКАД у него начинало надсадно стучать в висках.
Где то далеко отсюда, в горах, наверняка расцвели маки, с низин доносится пряный аромат распустившихся яблоневых садов, и солнце ласкает лицо мягко, обволакивает, словно поцелуй любимой женщины. А здесь, в который раз подумал он, вокруг лишь угрюмые, расшатывающие нервы своим неприступным видом каменные джунгли. Как он раньше мог быть всей душой привязан к этому городу, к его вечно спешащей и агрессивной толпе, Мовлади теперь не понимал.
«Хватит ныть», оборвал он себя. Все на редкость хорошо складывается. За несколько дней, проведенных здесь, он до хрена чего сделал снял деньги со счета в банке, встретился с Дени, осмотрелся. Последнее было самым важным. Он обошел всю новую, недавно отстроенную часть Сосновки, располагавшуюся чуть в стороне от дачного поселка, где поселился сам, облазил узкие улицы с однотипными названиями Дачная, Лесная, Осенняя.
Выяснил, сколько есть выездов из поселка, какие дома находятся под охраной. И, наконец, нашел и тот самый дом: добротный, трехэтажный, из белого кирпича. Большой участок ни чета соседским шести соткам обнесен был глухим каменным забором. Дом виднелся сквозь высаженные вокруг него стройные сосны, имелась и удобная наблюдательная площадка пригорок справа, за забором, заросший невысокими молодыми березами. Ворота были тяжелые, железные, за ними пряталась будка охранника это ему удалось рассмотреть, когда во двор въезжала черная выдраенная до блеска ведомственная машина. «Восемь ноль-ноль», засек он время по часам. В восемь двенадцать машина выкатилась обратно. Заднее стекло было опущено, мелькнула седая короткая стрижка, властное лицо, тяжелый подбородок и машина унеслась прочь, в сторону Москвы.
Дени разыскивать не пришлось, он сам явился следующим утром к нему во двор. Мовлади некоторое время незаметно наблюдал сквозь мутное стекло за слоняющимся по двору молодым парнем в темно-синем атласном спортивном костюме. Чего он ходит так странно, еле ноги волочет? Как будто всю ночь вагоны разгружал, и теперь у него колени подгибаются. И чешется постоянно, как невротик. Ах ты мудель, ты что же думал, я не просеку?
Мовлади вышел из дома. Дени направился к нему, поздоровался:
Іуьйре дика хуьлда. И ша веана? Как дома, все здоровы? Я Дени, тебе сказали, да же?
Не отвечая, Мовлади шагнул к парню, сгреб его за грудки, отметил пустые остекленевшие глаза, расслабленную улыбку, застывшую на губах, и аккуратно, не слишком сильно ткнул его кулаком в солнечное сплетение. Дени охнул, согнулся пополам, заныл:
За что?
Мовлади толкнул его к стене дома, навалился на него, яростно прохрипел в лицо по-русски:
Все дело запороть хочешь, гад? Еще раз тебя, сука, вмазанным увижу, пристрелю, паскуда, понял?
Кхета, кхетаме, захныкал Дени. Пусти, ваша. Виноват я. Больше не повторится.
«Дебил! Молодой же еще совсем! Всю жизнь спустить в иглу хочет? Да и как полагаться на него в деле, если он травится?» Выбора, правда, не было Дени был единственным контактом, переданным ему в Москве. Придется поверить, что он еще не завяз в этой херне, и сможет легко бросить.
Мовлади отпустил его, и парень, охая и откашливаясь, осел на ступеньки дома. Он отдал распоряжения.
Сними двушку где-нибудь на окраине, чтоб район потише. И найди мне гостиницу какую-нибудь, маленькую, спокойную. Забронируй пару номеров на июль.
Тот кивал, переспрашивал вроде что-то соображал, торчок обдолбанный.
Машина мне нужна. Чистая, добавил он под конец. И не особо приметная. Жигуль какой-нибудь старый. Усек?
Не вопрос, конечно! охотно согласился Дени. Массо а данн, бертадан, позвоню тебе вечером.
Дика, кивнул Мовлади. Теперь иди, делай, что я сказал. И помни, насчет герыча. Ко мне чтоб шнырем в слюнях не являлся!
Я понял, понял, брат, зачем повторяешь? обиженно закивал Дени и побрел к калитке.
Вечером он действительно позвонил, сказал, что нашел тачку Жигули пятерка, в угоне не числится, ни в каких разбойничьих делах не замешана. Объяснил, что продавец живет в Подмосковном Пушкине, предложил завтра встретиться в центре и вместе рвануть.
Что за продавец? спросил Мовлади. Нормальный? Не киданет?
Что ты, брат, это мой кореш, заверил Дени. Я с ним
Ладно, оборвал Мовлади. Завтра в 4 на Тверской.
Выйдя из здания почты, он посмотрел на часы. До встречи с Дени оставалось еще минут сорок. Времени достаточно. Он неспешно пошел вперед по тихой Московской улице, мимо старых, еще XIX-го века, домов. Разглядывал вывески, появившиеся за те годы, что его здесь не было новые кафе, магазины, офисы. Никто не обращал на него внимания. Проверился у витрины; потом еще раз у входа в подземный переход: поправил шнурки на левом ботинке. Топорно, конечно, но Вроде бы вокруг было все спокойно.
Да, пока что все шло зашибись. Все сделал правильно, нигде не налажал. Разве что только с этой наездницей. Он поморщился, вспомнив, как засветился пару дней назад, бросившись наперерез понесшей лошади. Чуть под копыта не угодил джигит хренов. Валялся бы сейчас в Склифе с черепно-мозговой. Дебил! Тебя самого надо бы за грудки и башкой об стенку, как Дени. Мало того, что попер на глупый риск, забыв о деле, еще и привлек внимание местной телки.
Он запомнил ее красивое, узкое лицо, высокие скулы; темные гладкие блестящие волосы, доходившие едва до подбородка. Глаза, правда, в тот первый день не разглядел, теперь зато узнал бы их сразу ясные, серые с прозеленью, цепкие опасные. Дважды столкнулся с ней за несколько дней значит, бывает в поселке часто. Владелица конноспортивного клуба неподалеку? Приехали! Наверно, жена какого-нибудь местного воротилы богатая, нахальная. Скучает, наверно, пока муж занят заколачиванием бабла, развлечений ищет вот же улыбалась ему зазывно, имя выспросила. Значит, постоянно тут крутится, запомнит его после этой истории наверняка. Может, конечно, она не рассмотрела его как следует в сумерках? Иначе придется менять хазу.
Сверившись со временем, он вернулся к входу в метро. Дени уже маячил здесь. Он увидел его издалека модно прикинутый пацан, в узких джинсах, кислотно-яркой кепочке с крупной надписью FBI. Темные очки с зеркальными стеклами. Денди эдакий Грозненского разлива. Надо будет ему сказать, чтобы гардеробчик сменил, больно внимание к себе привлекает, пижон.
Они поздоровались, спустились в метро. Дени показывал дорогу и явно был горд собой выполнил первое порученное ему дело, решил проблему.
До Пушкино доехали на автобусе. Знаменитый на все Подмосковье наркопритон и разбойничья берлога встретила их неприветливо-грязным, лохматым ветром в лицо, собравшим, кажется, весь мусор, пепел и грязь с окрестных дорог. Над городом висели лохматые тучи, то и дело начинал накрапывать дождь.
Они свернули в переулок, прошли между двух одинаковых домов и попали в тихий двор колодцем, заплеванный и пустынный. Слева темнел выезд на улицу, справа покосившиеся металлические ворота склада какого-то магазина, дом под снос таращился пустыми окнами, в мусорных баках копошились две облезлые кошки. В центре двора фырчали белые Жигули, в меру облупленные, в пятнах ржавчины у днища то, что надо.