Сидите тут? с нескрываемым злорадством сообщает мне хозяйка дома, морща черносливное лицо и поджимая губы, отчего несколько полусгнивших клыков показались на белый свет, придавая ей необыкновенное сходство с Бабой Ягой. Да не той, из сказок а настоящей, древней мразью, жрущей детей
Ну сидите, сидите, снова оскалилась она, Вот и ваш теперь хе-хе, посидит!
Этот торжествующий оскал многое сказал мне А артритные руки, по-хозяйски трогающую ткань кофты, и жадные глаза, косящие в сторону открытой двери времянки, привели даже не в ярость, а в какое-то невообразимое исступление!
Вот, значит, так медленно сказал я, опуская на стол поднос с чашками.
А вот так, милок, торжествующе прищурилась бабка, вот так! Мало вы
Я, кажется, зарычал и сдержался буквально в последний момент, поборов желание удавить бабку, разбить её седую голову об угол дома
Да чтоб тебя отступаю на шаг назад, и на физиономии противной старухи, отшатнувшей было назад с выражением дикого испуга, снова проступило злорадство. А на меня накатило ощущение гадливой беспомощности. Вот она, стоит передо мной, тварь
Не зная даже, что и делать, я, от совершенней беспомощности, заругался на смеси идиши и иврита, от чего на лице старухи проступило опасливое выражение.
« Они в таком возрасте до черта суеверные» мелькнуло в голове, и я, чувствуя себя совершеннейшим дураком, принялся складывать из пальцев разнообразные фигуры, знакомые всем, кто занимался пальчиковой гимнастикой, ну ли хотя бы смотрел аниме «Наруто»
Чёрт знает, почему, но иудейское ниндзюцу напугало её, и, затрясся головой, она весьма резво отпрыгнула назад, плюясь и крестясь. А ещё чуть погодя, она, путая молитвы, ругательства и угрозы, она отступила в дом, и я услышал звук запираемой щеколды.
Миша? слабым голосом сказала мама, перестав раскачиваться и заново осознавая себя в этом мире, Папу забрали надо что-то делать!
Надо! согласился я, чувствуя невообразимое облегчение, и налил кипяток в её любимую чашку, а потом уселся напротив, Но сперва мы выпьем чаю, крепкого и сладкого!
Чаю эхом откликнулась она, оживая и вновь начиная походить на саму себя, а не на пациентку психиатрической лечебницы, Да, чаю!
Борясь с желание зареветь, бросится к ней за утешением, занялся чаем, негромко говоря что-то обыденное, положенное такому вот чаепитию в летний полдень. С хрустом ломая баранку, по кусочку кладу в рот, и, щурясь, запиваю чаем
и говорю, говорю Неважно, что! Важны интонации, обыденность действий, уверенность. Словом, какие-то якоря, за которые можно зацепиться.
Посидим, подумаем я подливаю маме кипятку, и с облегчением вижу, что она стала реагировать более осмысленно.
Документы нужно будет просмотреть, отозвалась она, и я выдохнул прерывисто ну всё, пришла в себя!
Посмотрим, киваю с деланным спокойствием, а пока смотреть будем, как раз успокоимся, и мысли в порядок приведём. Что, как сейчас, в конце концов, не тридцать седьмой год!
Разве? едва заметно усмехнулась мама, вставая с табуретки, и я улыбнулся в ответ, разом став слабее от нахлынувшего облегчения. Шутит и это значит, что всё хорошо
Достань, пожалуйста, тот чемоданчик, попросила она, Да, фанерный
Открыв его, она закопалась в документы, перебирая бумаги одну за одной, откладывая их в сторонку, раскладывая по стопкам и снова тасуя. Особой логики в её действиях не видно, а так будто карточную колоду бездумно тасует.
Ма-ам
Да? рассеянно отозвалась она, отрываясь от бумаг.
Давай сперва чай попьём, мягко предлагаю ей, с мятой!
С мятой? она непонимающе поглядела на меня, на бумаги в руках Да, надо успокоиться!
Выплеснув старую заварку в помойное ведро, и наскоро ополоснув чашки и чайничек, я снова разжёг примус и закопался в мешочки с сухими травами. Мама, не в силах, по-видимому, сидеть на месте, начала помогать мне, и в четыре руки мы быстро закончили, усевшись за столик во дворе.
Именно во дворе, а не во времянке, и это почему-то очень важно мне. Не назло противной бабке, у которой мы вроде как отвоевали территорию хотя, наверное, какая-то толика самоутверждения имеется, не без этого.
Но больше, и намного, просто от нежелания прятаться в полутёмной комнатушке, сырой, пахнущей плесенью, трухой и мышами. Не знаю, как у мамы, а у меня, после того, как забрали отца, времянка навевает какие-то нехорошие тюремные ассоциации. Чёрт его знает
Орёт что-то, прислушавшись к воплям домохозяйки откуда-то из глубин дома, констатировал я, откусывая пряник и подбирая с подола рубахи кусочки осыпавшейся глазури.
Да уж обронила мама, беря чашку и тут же ставя её назад, чтобы не расплескать кипяток дрожащими руками, своеобразная женщина.
Не ругайся! погрозил я ей пальцем.
Но я и не начала было мама, удивлённо округляя глаза.
Но подумала! перебиваю её, и вижу на губах слабую улыбку, от которой хочется орать от радости.
Не обращая внимания на вопли хозяйки, пьём чай и говорим о всякой ерунде. Здесь, в Подмосковье, снабжение много лучше, чем в нашем посёлке, и казалось бы, мелочь но какими же, оказываются, вкусными, могут быть свежие, не зачерствевшие в прошлом году пряники, и баранки, не пахнущие мышатиной!
разные категории снабжения, рассказывает мама то, что, в общем-то, уже известно мне, но не перебиваю пусть о чём угодно говорит, лишь бы говорила!
Замолчав, мама склонила голову, с недоумением вслушиваясь в нарастающий шум, и я, поставив на стол чашку и отряхнувшись от крошек, пошёл к калитке, желая выяснить, что же там происходит?! Я уже почти взялся за ручку, как калитка, распахнувшись внезапно, сильно ударила меня по предплечью, по самой косточке, до слёз!
А-а! сильные руки вздёрнули меня за грудки, поднимая вверх, и физиономия, густо и неровно поросшая седой щетиной, выплюнула мне в лицо, Вот ты где, пащенок?! Сбежать хотел?!
Ничего не понимая, вздёрнутый наверх так, что едва касаюсь дорожки носками кед, и почти задушенный собственной рубашкой, с оторопью гляжу на высокого, мощного старика, выплёвывающего мне в лицо оскорбления пополам со слюной.
жидёнок чёртов, думал
Прорычав что-то, старик встряхнул меня, буквально волоча дальше, во двор. А толпа деревенских за его спиной наступает с лицами такими суровыми и решительными, что у меня сама собой вылезла мысль о, мать его, погроме!
Страх липкий, обволакивающий, мешающий думать и действовать
а потом какой-то тучный, немолодой мужчина с нездоровой одышкой и багровым лицом, шагнул к маме, встающей из-за стола, и ткнул её в лицо растопыренной пятернёй.
Слабость и страх прошли, накатило холодное, яростное бешенство, и вспомнилось всё, чему меня когда учили!
Сцепив руки в замок, я с силой подал их вверх, и давление на ворот резко ослабло, но сил у меня, очевидно, недостаточно, да и пальцы у этого клещи, а не пальцы!
Да и вообще, какой он, к чёрту, старик! Руки узловатые, мозолистые, в несмывающемся мазуте и с чернотой под заскорузлыми ногтями, но никаких морщин и они уже снова смыкаются на моём горле[7]!
Сложенными клювом пальцами бью в ямки меж ключиц так сильно, как могу а могу, очевидно, не очень! Поэтому, не жалея, отвожу ослабевшие руки агрессора в стороны и с силой бью сложенными лодочкой ладонями по волосатым ушам.
Он согнулся, а я, помня о том, что нельзя оставлять недобитых врагов, хватаю его обеими руками за грязную шею и изо всех сил, по всем правилам тайского бокса коленом в лицо! Н-на!
Оттолкнув его ногой, хватаю со стола нож, и бью того, багроволицего, закруглённой рукоятью под мясистое ухо. Нокаут! Но пока он падает, не жалея, добавляю в голову носком кеда как могу а могу, к сожалению, не очень!
Тут же, развернув нож от себя, полосую воздух металлом, и налипшие на нём крошки и повидло, право слово, выглядят ничуть не смешно!
Вот этот! визжит бабка с крыльца, тыча в меня пальцем, Вот он! Вот они! Я! Я сразу увидела, что они не наши! Сразу!
Не подходи, с-сука слушаю её кусочком сознания и полосую перед собой воздух, видя перед собой не людей, а массу
Колышащееся, аморфное нечто, и в этом нечто изредка появляются лица обычных стариков и старух, немолодых деревенских мужчин и женщин. Люди но не сейчас! Сейчас это нечто хтоническое, страшное
и у меня, из глубин, навстречу такое же хтоническое, страшное
Не подходи!
Крепкий парнишка лет семнадцати, с пробивающимися усиками и прыщами протолкался через толпу, и, встав в низкую борцовскую стойку, попытался упасть мне в ноги. Н-на! Коленом в лицо навстречу, локтем по затылку как точку в споре, и тут же черчу лезвием ножа перед глазами какого-то решительного идиота
Не подходи!
В Кагэбэ их надо! пуча глаза, истошным, срывающимся фальцетом орёт бабка, подхватывая стоящий в углу крыльца грязный веник, и тыча им в нашу сторону, как маршальским жезлом, На опыты! Я таких вражин сразу вижу, я их в тридцатых пачками, десятками! В овраг! Мужик у них за главного, я сразу увидела, сразу позвонила! Сигнализировала!
уголовники какие-то! шумит толпа.
Вон, с ножом, попробуй такого раздаётся откуда-то из глубины серой массы.
А эта, жидовка, ишь, зыркает!
Милицию позвать, слышится глас разума.
На опыты! На опыты! визжит бабка, тыча в нашу сторону веником и приседая зачем-то, В Кагебэ! Выкинуть их как есть, без вещей! Я пострадавшая сторона, пусть мне компенсируют! Они, жиды, богатые, у них добра много, а я всю жизнь в колхозе, наломалась! Вот пусть эти жидята
Дальше она понесла вовсе уж какую-то околесицу про КГБ, опыты, про её бдительность, за которые у неё грамоты, и про то, что раньше за её, бабкину, бдительность, поощряли материально за счёт добра арестованных. Шуметь в толпе стали потише, и, судя по всему, народ стал задаваться вопросом
А какого, собственно, хера?! протиснувшись вперёд, громко озвучил однорукий мужик в вытертом пиджаке.
Давай, кум протянув руку, он помог подняться тому, седому, не понимающему сейчас, что происходит, где он, и наверное кто он
Я, колыхнув ножом, чуть отошёл назад, продолжая настороженно следить за народом
Ма-ам, не отрывая от селян глаз, протянул я, ты как?
Ох она тяжело встал, опираясь на табуретку, и во мне всё заклокотало. С ненавистью проводив взглядом того, багровомордого, которого уже утащили в глубину толпы, я мрачно ссутулился, продолжая слушать всё ещё визжащую бабку.
В чём есть! В чём есть! орала та, А тот, жидёнок, вообще колдун ихний! Меня, старую, проклятиями своими жидовскими, сейчас болит всё из-за нево!
Ах ты ж в Бога душу мать заругался один из стариков, Это, выходит, мы сюда из-за старухи спятившей?! Ну, Никаноровна, я тебя Сколько раз зарекался
Разговаривая о своём, народ развернулся и потёк со двора, и ни извинений, ничего! Под ногами осколки чашек и чайничка тех, что ещё от дедушки, которые мама каким-то чудом смогла уберечь.
Нехорошо прошелестел однорукий, остановившись поблизости, люди к вам поговорить пришли, а вы Нехорошо.
Селяне ушли, прихватив с собой визжащую бабку, бьющуюся едва ли не в припадке и переругивающуюся разом с доброй половиной толпы. Притом она успевает орать о жидах, которых нужно вот прямо сейчас выкинуть, раскулачить, о том, что ей, старой и заслуженной, наше добро нужнее, и о том, что так будет по справедливости!
Я, из-за тебя, ведьмы старой взлетает к небу высокий, надтреснутый, совершенно козлиный старческий тенорок.
бросила, сейчас сгорит всё! Мужикам-то мне что на поле нести?! Помои у свиней отобрать?! Смолоду ты, Танька, сукой была, а сейчас и вовсе
Они не наши, не наши! взвивается над толпой голос домохозяйки, Враги! В Кагэбе их на опыты! В овраг!
Тебя, дуру старую, саму на опыты надо сдать! срывающимся прокуренным басом орёт какой-то мужик.
Я! Таких! не сдаваясь, орала в ответ бабка, Десятками в овраг! У меня чутьё! Благодарности!
Дальше последовали имена и фамилии тех, от которых у неё были благодарности, и кое-какие из них показались мне знакомыми по старым газетам, в которых сперва клеймили они, а потом их.
Кар-р вступили в дискуссию растревоженные вороны, с шумом взлетая с близлежащих деревьев, и закружились над толпой, каркая совершенно матерным образом, Кар-р!
Перепуганные и всполошенные, деревенские собаки впали в совершеннейшую истерику, захлёбываясь и давясь уже даже не лаем, а воем!
Правление это уже на грани слышимости, страда в разгаре, а ты людей с работы
Участкового
Кагэбэ! На опыты!
Дела-а только и сказала мама, вслушиваясь, как крики, карканье и лай удаляются прочь.
Да дела, апатично отзеркалил я, с опасливым недоумением вертя в руках нож. Когда это я а, да картинки только что произошедших событий ярко всплыли перед глазами, да так, что до озноба!
Толпа эта чёртова да и сам я, размахивающий ножом и готовый убивать, это Не хотелось бы повторения, ни в коем разе!
Положив нож на окно, с кряхтеньем поднял стол. Болит, внезапно, всё
Как ты? интересуюсь у мамы.
Да та неопределённо дёргает плечом, но добавляет всё-таки:
Он не так уж сильно толкнул меня, просто спина упала неудачно. Я девчонкой ещё, в войну, на стройке спину повредила, и вот, аукается иногда.
Киваю, прикусив губу, и остро жалею, что тогда, ногой вдогонку, слабо приложил багровомордого по голове. Не так уж сильно толкнул с-сука!
Мама тем временем, забыв обо всём, присела неловко, осторожно гладя осколок фарфоровой чашки, и слёзы кап, кап
Сердце рвануло ноющей болью Для меня разбитые чашки просто память о дедушке, которого я никогда не видел, а для мамы осколки её прошлого, и теперь буквально.
Она, тем временем, принялась очень бережно поднимать осколки, заворачивая их в бумагу, и видеть это ну совершенно непереносимо! Прерывисто вздохнув, заморгал часто, но помогло слабо, и, развернувшись, я пошёл было во времянку.
Ах да, нож забрав его, снова недоумённо повертел в руках. Я, и нет, учили, хотя и не слишком всерьёз, а так для понимания, что вообще можно сделать против человека, вооружённого ножом.
Но вообще, сколько раз у меня возникали конфликты там, ни разу, вот ни единого, не возникало даже мысли применить его. Да даже просто вытащить и обозначить
Размышляя над тем, стал ли я более взрывным и резким в новом теле, или сыграла ситуация, показавшаяся совершенно безвыходной, я прошёл-таки во времянку и там очень тщательно помыл нож, а затем и протёр от отпечатков пальцев. На всякий случай!
Машинально потерев ноющее горло, зашипел от боли и подошёл к облупившемуся, сильно облезшему зеркалу от хозяйских щедрот, висящему на тронутом ржавчиной гвоздике.
Неплохо так протянул я, разглядывая ссадины, и кровоподтёки, начавшие наливаться багровым. Кое-где проступила кровь и я, вспомнив грязные лапищи душителя, брезгливо поморщился.
Протереть бы! Где же а, вот! Пшикнув пару раз отцовским одеколоном, протёр старым, но чистеньким полотенцем, морщась от боли, а потом долго смотрел на ткань, на которой отчётливо выделялись следы крови.
Намазать бы чем я задумался, припоминая, в каком чемоданчике у нас аптечка, хотя к чёрту!
Решив оставить как есть, если вдруг придётся обращаться в травматологию, отшвырнул полотенце и вышел на улицу. Мама, ползая на коленях, всё ещё собирает осколочки и подумав секунду, я присоединился к ней, потому то какая ни есть, а память
Собрав, кажется, мельчайшие осколки, мы навели порядок и уселись, не зная, чем себя занять. Состояние странное, и это мягко говоря. Что делать, куда идти понятно только, что идти надо, потому что оставаться здесь, после всего, что произошло, это не то чтобы глупость, а что-то вообще за гранью!