Алекс Дроздов
Последняя ходка
1001 ночь, или история Омара-ибн-аль-Хаттаба
(памяти Соловьёва)
***
«Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед-ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда-ибн-Али-ибн-Рифаа, ссылавшегося на Али-ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда-аль-Хасима-ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара-ибн-аль-Хаттаба, и сына его Абд-Аллаха да будет доволен Аллах ими обоими!»
(Ибн-Хазм, «Ожерелье Голубки»).
***
Давно смолкли протяжные голоса муэдзинов, и ночь окутала благодатным сумеречным невесомым шёлком крыши домов и купола мечетей. Острые вершины минаретов ещё были подёрнуты дымкой, когда небо, словно волшебный плащ Гаруна Аль-Рашида, в один миг покрылось алмазной россыпью звёзд с ущербной, блистающей великолепием, Луной во главе. Она тотчас отразилась в прохладе арыка, томно бросая отблески на листву деревьев, затаившихся во тьме.
О, благородная Бухара-и-Шериф!
Всегда шумная, с базарами в семь полётов стрелы, с караванами, под звон бубенцов гордо вступающими на твои площади, с тонким, дурманящим запахом амбры и мускуса ты ли отдаёшься столь безропотно во власть тишины и покоя?
Аллах велик, и ночь сменяет день, а царственное Солнце сменяет венценосная Луна, и даже великий город засыпает, утверждая волю Всевышнего. Засыпают все, кроме таинственно дрожащих теней, древних, как сама Бухара, джиннов, а ещё воров и влюблённых.
Там, где кривые улочки скатываются в берег быстрого Пянджа, навис над обрывом большой карагач. Вот слышатся лёгкие шаги, шорох, горячий шёпот:
Ты пришла, царица моего сердца?
Девушка капризно ведёт изогнутой бровью:
А ты принёс мне подарок, как обещал в прошлую ночь?
Прекрасный юноша надевает на её мизинец серебряный перстенёк, и целует. Она вздрагивает, как трепетная лань:
Ты целуешь меня? А слова любви? Ты читаешь мне только стихи, а о любви не говоришь
Юноша смущён:
Но в моих стихах много слов о любви. И я
Нет, скажи, что любишь. Или ты для другой бережёшь такие слова?
Люблю тебя, о моя роза Хорасанских садов!
Любишь? красавица надувает губки.
Люблю! Клянусь, что буду любить тебя вечно! Скорее этот карагач зацветёт нежными фиалками, чем я разлюблю тебя.
Девушка кладёт голову на плечо юноши.
Ну, так и быть читай свои стихи.
Пяндж несёт прочь свои мутные воды, а карагач качает ветвями, великодушно прощая юноше его слова. За свою жизнь он слышал великое множество слов и клятв, произнесённых здесь, и видел много влюблённых, прекрасных и юных. Но шли годы, и проходила юность, и наступала зрелость, и вот уже вчерашние влюблённые теперь дряхлые старики приходили в полдень в чайхану у карагача, и их неспешная беседа была уж об ином. Этот старый карагач хорошо знал цену пылким клятвам и громким заверениям в вечной любви, он знал, куда уходит Любовь, когда в двери стучится Вечность.
И как всё, всё рассыпается в прах
Последняя ходка
Череда барханов прерывалась такыром, разрубленным длинными рукавами трещин в сухой и твёрдой, как камень, земле. Там, где песок наплывал на землю, торчали тонкие серые прутья редкого саксаула.
Умар спешился и снял с плеча карабин это место он выбрал ещё в прошлый переход, и оно его вполне устраивало. Перемётные сумы он уложил на землю, рядом с кустами.
Надвигался вечер.
Красное солнце повисло над горизонтом, окрашивая склоны барханов в тяжёлый пурпур, переходящий уже местами в мрак. Умар разломил лепёшку и прилёг, устраиваясь на ночлег. Его чистокровный араб, чёрный, как смоль, спокойно щипал верхушки саксаула.
Двадцать лет скитания по этим проклятым пескам превратили некогда общительного юношу в замкнутого одиночку, редко произносящего две-три фразы. Самум иссушил его душу, покрыл патиной морщин смуглое, обветренное лицо, научил быть решительным и осторожным. Умар гонял грузовики в Ашхабад и Идмэ-Арват, ходил проводником с караванами, трудился в партиях. Бил зверя в тайге, добывал нефть на каспийском шельфе, работал поваром, дорожным строителем, даже принимал ставки в казино. За свою жизнь, тяжёлую и беспросветную, он хорошо усвоил, что хозяин всегда и везде платит ровно столько, сколько достаточно для жизни, но совсем не для богатства. Но он всё-таки собрал немного денег и выкупил клочок земли, на котором будет построен дом. Дом, в который он приведёт Фариду. Она обещала ему родить сына!
Эта ходка должна быть последней. Фарида ждала его уже больше четырёх лет, и в их последнюю встречу она дала ему понять, что ему нет нужды беспокоиться она дождётся его. Это прибавляло ему сил, но сейчас осторожность была совсем не лишняя за его поимку УВД Ашхабада назначило щедрое вознаграждение, которого как раз бы хватило, чтобы достроить дом и оплатить лечение больной сестры.
Быстро темнело. Умар лежал и думал о том, что скоро все скитания закончатся. В метре от него, на песке, два скорпиона кружились в брачном танце, иногда замирая и покачивая хвостами. Самец был настойчив, но осторожен самка легко убьёт его, если он придётся ей не по нраву. Судя по следам, игра длилась уже два дня, и близился финал. Совсем скоро самец оставит каплю спермы на песке, и уйдёт, а самка оплодотворится сама.
Ночи в пустыне холодные. Умар укрывается, и вслушиваясь в ночные звуки в остывающем воздухе, засыпает. Позади полтораста километров, и завтра ему предстоит пройти ещё больше.
Утром задул Афганец и привёл в движение песок. Умар обмотал шею и лицо бурнусом, оставив лишь щель для глаз, и перекинул на спину араба дорогую поклажу. Проверив подпругу, он вставил ногу в стремя, и тотчас услышал окрик:
Не садись на коня, Альгалла! Стой, где стоишь.
Умар обернулся. На вершине бархана замерли три всадника двое солдат-второгодок, и с ними его старый знакомец, капитан Свешников.
Я тебя предупреждал, Умар. А ты меня не послушал, Свешников повёл дулом «калаша» на перемётные сумы. Солдаты держали оружие наизготовку, щурясь от лучей всходящего солнца. Умар поднял руки.
Э, капитан, это моя последняя ходка. Уезжаю завтра в Арданни. Будь человеком отпусти, а?
Свешников покачал головой.
Я знаю, о чём ты подумал, Умар. Но вряд ли у тебя найдётся в кармане столько денег.
Он кивнул, и один из солдат стал спускаться по почти отвесному склону. Копыта его коня вязли в песке.
Резко, рывком Альгалла перевёл свой «Зауэр» в боевое положение, и мгновенно, с секундными промежутками, грохнули три выстрела.
Тот, что спускался белобрысый молодой паренёк откинулся в седле назад, и, дёрнувшись телом, замер, выронив оружие. Пока он падал, автоматная очередь, выпущенная Свешниковым, пропорола песок прямо перед Умаром, и сам капитан ткнулся в шею коня окровавленной головой. Конь третьего рухнул на бархан, придавив своим телом седока.
Умар опустил дымящийся ствол карабина и поднял гильзы. Его араб, верный ему уже пять лет, тревожно шевелил ушами, но беспокоиться было не о чем к тому времени, когда они достигнут Аль-Бахра, пустыня сделает своё дело.
Он вскочил на коня, и направил его вдоль такыра. Умару оставалось всего несколько метров до поворота, когда грянул выстрел.
Погранец, придавленный конём, с трудом удерживал «калаш». Пуля, убившая коня, попала ему в голову, и кровь заливала глаза. Он упрямо целился в спину Умара, сжимая побелевшие губы.
Второй выстрел был точным. Вскинув руки, Альгалла упал на горячий панцирь такыра.
Через шесть с половиной часов солдат умрёт. А с наступлением сумерек сюда придут шакалы, и прилетят птицы-падальщики, они будут долго пировать. Через год или немного раньше, выбеленные солнцем и раскалёнными ветрами, эти жалкие останки станут прибежищем скорпионов и остальных мелких обитателей этого отдалённого от мира места до тех пор, пока вечно бегущие пески не скроют их.
Скорпиониха так и не смогла оплодотвориться.
Дикие гуси
От забора до первых деревьев было не более пятидесяти метров. Дорога рассекала поселок на две неравные части и уходила в кустарник. Слева, в полукилометре, виднелся первый корпус кирпичного завода с башней смесителя и транспортерами. По заводской территории с интервалом в несколько минут из-за леса били Д-30. Снаряды разрывались за забором и на площадке перед проходной. Крыша корпуса, вся в дырах, каким-то чудом ещё держалась.
В нагрудном кармане завибрировал телефон.
Крот на связи.
Что у тебя?
Пока тихо.
Если заметишь движуху, выходи на связь. Сам ничего не делай. Как понял?
Понял, ничего не делать.
Удачи тебе. Конец.
Ночи здесь тихие, теплые.
Вечер обрывается резко, за какие-нибудь двадцать минут. Вот, еще светло, и слабые лучи скользят по макушкам платанов и берез, но внезапно удлиняются тени. Сверчки и цикады заводят песню, и солнце быстро падает в августовскую дымку горизонта.
Крот расстегнул чехол трофейного «Циклопа» до сумерек было недалече.
Послышался отдаленный шум по звуку тягач, или САУ. Метрах в ста качнулась вершина дерева, и на дороге появился танк.
Т-80, с плоской, как блин, башней.
Танк остановился, сходу не решаясь выдвинуться на открытое пространство.
Крот наблюдал.
***
Мать больше любила Саньку.
Костя знал это как дважды два. Конечно же, она больше любила этого ехидного сопляка и плаксу. Это было ещё терпимо, пока маленький Санька не ходил в школу.
Пока он не трогал Костины вещи.
Но потом
Костя злился, когда что-то, что принадлежало ему, попадало в руки младшего брата. Брат тотчас возвращал вещь и смотрел на Костю широко открытыми глазами, как бы говоря: «Ну я же не насовсем. Прости»
Хотя это и была какая-то мелочь авторучка, расческа, машинка из коллекции Костя иногда буквально свирепел. Мать видела это и сердилась.
Но однажды он разбил Костин плеер. Плеер был дорогой, классный. Что с ним сделал Санька неизвестно, но корпус разлетелся на куски, а механизм оказался раздавленным, словно попал под каток.
Матери дома не было. Костя отыскал брата за шкафом. Тот сидел на корточках, понурив голову.
Лицо Кости перекосило от ярости.
Ах ты гад! вскричал он, и размахнувшись, ударил его в голову. Санька повалился навзничь и закричал. Он смотрел на Костю, и в его глазах показался жуткий страх и боль, и ещё что-то, такое жалко-щемящее
Санька стал заикаться.
Мать обошла с ним всех врачей, экстрасенсов и логопедов, но никто не помог. Через два года Костя уехал в Москву поступать в академию. Мать писала ему о житье-бытье, о своих походах по врачам. Санька учился в шестом классе по ее просьбе его не стали переводить в спецшколу для инвалидов.
Потом, позже, Костя вспоминал Саньку каждую ночь. Какие были его глаза тогда, и кровь на виске
***
Профессиональный военный это разъезды, командировки, постоянные стрельбы и неустроенный быт. Константин на короткое время приезжал домой, привозил деньги, подарки. Уже в первый отпуск он не застал брата Санька уехал учиться в Свердловск. Он пробовал писать ему, но брат не ответил.
С годами изводящее чувство вины притупилось, но не исчезло совсем. Костя решил, что ему никогда не искупить этот свой грех. Старался не думать. А кода получил от Саньки первое письмо радость переполнила. Брат прощал его, но от этого почему-то легче не стало.
Потом был Египет, Йемен, Югославия, Сомали
Время лечило. Лечили события, которыми жизнь снабжала его с избытком. Константин уже имел два ранения, счет в банке и обвинение в убийстве товарища по службе. Мать заметно состарилась, но в редких письмах ни на что не жаловалась. Он уже подумывал о возвращении домой на год, или два, но подвернулся контракт
Крот переполз левее к тому месту, где забор обрывался. На последнем столбе трепыхался обрывок бумаги с одним уцелевшим словом «майбутне». Отсюда хорошо просматривалась часть дороги, уходившей в лес.
Дорога была пуста.
Первый, на связи Крот.
Слышу тебя.
Вижу один танк, Т-80. На броне никого нет. Разрешите действовать по обстановке?
В трубке наступила секундная пауза.
Разрешаю.
Константин сдернул с плеча «Муху» и вытянул раструб. Танк рыкнул турбиной и двинулся вперед, бросая из-под траков шматки грязи. Стрелять в лоб нет шансов, не пробьёшь. В боковую тоже под вопросом.
Крот выждал, когда танк прошел мимо, прицелился и нажал на спуск.
Граната попала в моторный отсек. Крышку сорвало, и вверх взметнулся столб огня двигатель загорелся. Танк проехал еще метров пять по инерции и встал. Черный дым мгновенно окутал башню и корпус.
Люк открылся, и экипаж стал покидать горящую машину.
До него было метров тридцать, не больше. Крот взял автомат наперевес и не спеша двинулся к машине.
Усатый механик помогал спуститься с брони второму, низкорослому раненому лейтенанту в комбинезоне защитного цвета. Лейтенант первым заметил приближающегося врага и схватился за новенький «Тавор», но очередь пропорола его навылет пули задзинькали по броне. Механику Крот выстрелил в голову одиночным. Третьего танкиста он заметил лежащим за гусеницей. Танкист огрызнулся короткой очередью, Крот плашмя упал на землю, метнул гранату.
Хлопнул взрыв.
Настала тишина.
Только гудело пламя, вырывающееся из танка. Крот встал и, держа оружие на изготовку, обошел танк спереди. Третий лежал без движения в метре от него, в грязи Крот заметил его оторванную руку, все еще сжимающую автомат.
Нужно было проверить, не остался ли кто-то ещё.
С левой стороны, прислонившись к колесу, полулежал четвертый. Молодой парень, лет двадцати. Мелкий острый осколок, пройдя наискосок, вскрыл ему грудную клетку.
Он истекал кровью.
Смотри-ка, еще живой, Крот вытащил из голенища штык-нож. Он хотел ускорить его конец, но передумал.
Сам сдохнет.
Парень вдруг судорожно схватил его за рукав и посмотрел так, широко раскрытыми глазами. Словно отнял у Крота игрушку и просил прощенья.
Этого еще не хватало, мать.
Тебя как зовут?
Сашко, танкист с трудом разлепил запекшиеся губы.
Константин молча разорвал пакет с бинтом и наложил на рану, прилепив его пластырем к телу.
Матерясь про себя, достал рацию и нажал на вызов.
Первый, я Крот. Пришлите «буханку», здесь раненый.
Танк
Солнце замерло в зените.
На окраине маленького сербского городка в яблоневой листве прятался летний ветерок. Почти неуловимый на слух, он невидимо блуждал меж ветвей.
На нагретом солнцем тротуаре на корточках сидела девочка, лет четырёх-пяти, и собирала в корзинку рассыпавшиеся детские кубики. В пёстром ситцевом платьице, осторожно, чтобы не испачкать белые гольфы, она выбирала эти кубики из кучи брошенного на дороге скарба, и её лицо было очень серьёзно.
Из переулка на перекрёсток выскочил танк. Его слепая серая башня бесшумно повернулась на опорных подшипниках, и из открытого люка вылетела пустая банка из-под пива. Банка пролетела несколько метров и тренькнула об уцелевшую стену разрушенного дома.
Танк развернулся, и, вдавливая траки в мягкий асфальт, покатил в сторону девочки. Лязгая гусеницами, он выехал на тротуар и прибавил ход. В этом его действии цель стала вполне очевидна.
Шестьдесят тонн металла
Девочка, уже успевшая привыкнуть к грохоту войны, не чувствовала опасности. Натянув подол платья на коленки, она продолжала своё важное дело. И лишь когда танк был уже совсем близко, она подняла голову.
***
Солнце замерло в зените.
В листве яблонь блуждал летний ветерок. И, повинуясь его невидимой силе, ветви закачались, наклоняясь к земле.
Двигатель заглох.
Качнув длинным стволом, танк остановился в нескольких метрах от замершей в испуге девочки.