Однако, в отличие от кремневых топоров, наконечников копий и стрел, очень немногие из этих первых орудий дошли до нас, чтобы поведать об изобретательности женщин. Кроме того, палкам-копалкам в глазах археологов недостает мрачного величия, каким обладают орудия убийства, да и в историю Мужчины-Охотника их не впишешь. Молчит археология и о другом женском изобретении мешке древней собирательницы, куда она складывала и несла в лагерь все, что сумела отыскать, сорвать, поймать, выкопать за свой трудовой день[10].
Необходимый объем еды и разнообразие доступных источников пищи были таковы, что для собирательниц было просто немыслимо нести все собранное в руках, в подоле или за пазухой. Их «добыча» включала в себя не только травы, листья, ягоды и корни, но и жизненно важный белок в форме ящериц, муравьев, улиток, слизней, лягушек и личинок. Яйца и рыба были довольно редкими, но известными лакомствами; а на берегу моря неисчерпаемый и питательный источник представляли собой прибрежные моллюски. Что бы ни попалось на дороге, мертвая саранча или разлагающаяся змея собирательница не могла себе позволить ею пренебречь; не могла и двинуться к дому, пока не наполнит свой мешок ведь на ее плечах лежало бремя поддержания жизни всего племени. А к вечеру, вернувшись домой, она бралась за новую задачу: превратить всю эту сырую жуть во что-то, хоть отдаленно напоминающее съедобную пищу.
Труд женщин-собирательниц неизбежно становился и еще более напряженным, и еще более необходимым, когда приходилось кормить не только себя, но и младенца. Первая задача матери состояла в том, чтобы превратить свой мешок в слинг для переноски ребенка ведь, отправляясь на ежедневную «охоту», ей предстояло брать дитя с собой. В те древнейшие времена большинство женщин не доживали и до двадцати, так что не существовало ресурса «бабушек», готовых присматривать за следующим поколением детей. Маленькие гоминиды были тяжелыми и становились все тяжелее по мере того, как развивался их мозг, а с ним увеличивалась черепная коробка. Тела матерей тоже эволюционировали: на них оставалось все меньше шерсти, за которую мог цепляться младенец. Детей приходилось привязывать поперек груди или носить за спиной, как поступают и сейчас матери в индейских племенах в Новом Свете. Как выглядели древнейшие слинги? Увы, об этом археология нам не расскажет.
Выращивание детей включало в себя и другие задачи, столь же важные и для первобытных женщин, и для будущего цивилизации в целом. Два фактора сделали эту работу для человеческой женщины куда более сложной, чем для ее прабабки-обезьяны. Во-первых, человеческий ребенок растет и остается несамостоятельным куда дольше обезьяньего детеныша и все это время о нем нужно заботиться: его не выйдет просто ссадить с груди и указать ему на ближайший банан. А во-вторых, чтобы вырастить человека, требуется не только физическая забота. Человеческого детеныша необходимо ввести в систему общественного взаимодействия и интеллектуальной работы, куда более сложной, чем у любого другого животного; и в подавляющем большинстве человеческих обществ за это первичное научение и социализацию младенца несет ответственность в первую очередь мать. Судя по тому, какого успеха достигли в истории их потомки первые матери человечества отлично с этим справились!
Первостепенное место материнского труда в истории эволюции человечества еще ждет своего признания. Из-за всеобщей завороженности образом Мужчины-Охотника повсеместно принимается как должное, что коллективная охота мужчин требовала больше навыков коммуникации и социальной организации, а следовательно, именно она повлекла за собой развитие и усложнение мозга и даже положила начало человеческому обществу. На это решительно возражает Салли Слокум:
Необходимость организовать питание детей после отъема от груди, обучение все более сложным социально-эмоциональным связям, новые навыки и культурные изобретения, связанные с более экстенсивным собирательством все это требовало большего размера мозга. Мы уделяем слишком много внимания навыкам, необходимым для охоты, и слишком мало тем, что требуются для собирательства и выращивания малолетних детей [курсив мой][11].
Именно женщины изобрели систему «общего котла» и дележки еды на всех детей и это стало не менее важным шагом к групповому сотрудничеству и социальной организации, чем труд Мужчины-Охотника/Вождя, возглавляющего свою стаю. Кроме того, труд женщины матери младенца, которому нужно много времени и пространства для взросления, включает в себя и другие многочисленные стороны материнской заботы (укрывать от холода и дождя, утешать, развлекать), игру, социальное взаимодействие с другими матерями и другими детьми. Современная психология убедительно показывает, что вся эта деятельность повышает то, что называется «коэффициентом интеллекта» и, по всей видимости, именно она сыграла критическую роль в нашем интеллектуальном и психическом «отрыве» от человекообразных обезьян. Разумеется, баюкать ребенка, стимулировать его и играть с ним могут не только матери. Но все эти виды деятельности очень далеко отстоят от стереотипного образа свирепого первобытного охотника-мужчины[12].
Значение связи между матерью и ребенком на этом не заканчивается. В мифе о Мужчине-Охотнике он изобретает и семью. Оплодотворив самку и загнав ее в пещеру поддерживать огонь, Охотник создает базовую ячейку общества, а затем обеспечивает ее, принося добычу. Американский журналист Роберт Ардри, главный популяризатор «гипотезы охотника», так наивно изображает половое разделение труда в обычной первобытной семье: «Мужчины отправляются на охоту, а женщины остаются на стоянке по-нашему, одни идут на работу, другие сидят дома»[13]. Однако масса свидетельств опровергает этот сценарий «большого папочки», показывая, что древнейшие семьи состояли из женщин и их детей, поскольку все племенные охотничьи сообщества сосредоточивались и организовывались вокруг матери. Молодые мужчины уходили сами или их выгоняли, а молодые женщины оставались с матерями на изначальной стоянке и приводили туда своих мужчин. В этой женско-центрированной семье мужчины были чем-то случайным и периферийным: и ядро семьи, и основные связи в ней оставались женскими. Те же условия сохраняются и во множестве современных племен, так называемых «живых ископаемых», оставшихся на уровне каменного века. Как подчеркивает антрополог Уильям Айзек Томас: «Итак, дети принадлежали женщине и оставались членами ее группы. Ячейкой социальной организации всегда была женщина, ее дети и дети ее детей»[14].
В сущности, чем больше биологических свидетельств мы изучаем, тем лучше узнаем, чем обязано человечество первым женщинам. Например, именно благодаря ним большинство из нас правши. Как объясняет Найджел Колдер: «Более умелое владение одной рукой у современного человека, как правило, правой женский феномен»[15]. С незапамятных времен женщины приобрели привычку носить младенца на левом боку, там, где его успокаивало биение сердца матери. Это освобождало правую руку для работы и, по всей видимости, подтолкнуло эволюцию человека в направлении доминирующей праворукости. В поддержку «женской природы праворукости» Колдер указывает на тот факт, что вплоть до наших дней маленькие девочки осваивают преимущественное владение одной рукой, как и речь, быстрее и увереннее мальчиков.
И наконец, еще одно биологическое наследие, полученное мужчиной от женщины и заслуживающее большей благодарности, чем получает сейчас. Мужской половой орган у приматов не слишком впечатляет. Средний Кинг-Конг не напугает женщину размерами своего мужского достоинства, а скорее вызовет сочувствие: на фоне этой горы мускулов его скромный пенис будет смотреться жалко. Однако самец человека обладает в этом плане непропорционально крупными размерами, позволяющими ему с гордостью считать себя властелином творения по крайней мере в области ниже пояса. И этим он обязан женщине. Объясним попросту: когда femina сделалась erecta, когда поднялась на задние лапы и зашагала на двоих, угол ее вагины сместился вперед и вниз, а сама вагина сдвинулась глубже в тело. Соответственно этим изменениям развился и мужской пенис, по тому же эволюционному принципу, что и шея жирафа: вырос, чтобы достичь того, до чего иначе добраться не получалось[16]. Той же необходимостью обусловлен уникальный человеческий эксперимент: секс лицом к лицу. Будущее вида требовало, чтобы мужчина все-таки как-то входил в женщину. Однако та легкость, с которой большинство пар во время сексуального контакта переходят от фронтальной позиции к позе «сзади» и наоборот, постоянно напоминает нам о вкладе женщины в эволюционную биологию.
В сущности именно биология женщины заключает в себе ключ к истории человечества. Триумф эволюции состоялся в женском теле, воплотившись в одном ключевом адаптационном приспособлении, обеспечившем будущее нашего вида. Это был биологический переход от течки приматов к человеческой менструации. Об этом редко говорят, обычно не упоминают вовсе, однако именно ежемесячная женская менструация сохранила род человеческий от вымирания, обеспечила ему выживание и успех.
Дело в том, что течка самок у высших приматов механизм крайне неэффективный. Самки крупных обезьян, шимпанзе, горилл и орангутанов, входят в течку редко и рожают по одному детенышу раз в пять-шесть лет. В результате весь вид оказывается под угрозой вымирания; в наше время крупных человекообразных обезьян мало, и сохранились они лишь в самых благоприятных условиях. Но самка человека может зачать не раз в пять-шесть лет, а двенадцать раз в году: выходит, ее репродуктивные возможности в шестьдесят раз выше, чем у ее сестер-приматов. Не охота, а именно менструация стала грандиозным эволюционным скачком. Благодаря женской, а не мужской адаптации человек выжил, распространился и покорил землю.
А ведь женская менструация не просто телесный феномен, такой же, как прием пищи или дефекация. Современные комментаторы указывают, что это так называемое «женское проклятие» помогло не только увеличить потомство первых людей, но и рассеять тьму первобытного разума. В своем прорывном труде о менструации «Рана мудрости» (The Wise Wound) Пенелопа Шаттл и Питер Редгроув подчеркивают связь между лунным и менструальным циклами, существующую в первобытных обществах, и предполагают, что именно эта особенность женской физиологии пробудила в человечестве способность понимать абстракции, строить связи и мыслить символами. По мнению Элизы Боулдинг, эти ментальные функции родились на той стадии развития древнего общества, когда женщины научили мужчин пониманию чисел, счету и календарю: «У каждой женщины есть «календарь тела» ежемесячный менструальный цикл. Несомненно, она первой заметила связь между лунным циклом и циклом собственного тела»[17]. Другие женщины-ученые посмеиваются над наивностью известного профессора Джейкоба Броновски, в документальном телесериале «Возвышение человечества» пресерьезно описавшего доисторическую оленью кость с тридцать одной зарубкой как «пример первобытного календаря, отражающего лунный месяц». В своей заметке «Появление сами-знаете-кого» Вонда Макинтайр пишет: «Да неужели? Лунный месяц длиной в тридцать один день? По-моему, куда более вероятно, что на этой кости зафиксирован женский менструальный цикл»[18].
Объективно говоря, это молчаливое свидетельство невосполнимо утраченного прошлого может фиксировать и лунный цикл, и менструальный, и тот и другой, и вообще что-нибудь третье. Однако характерно это привычное, бессознательное отрицание женских действий, женского опыта, женских ритмов, даже женской способности считать, из-за которого даже не рассматривается версия, что оленья кость принадлежала женщине и отражала события ее личной жизни.
Никакого внимания не уделяется и последствиям того, что легкая и нерегулярная течка сменилась у женщин полноценной менструацией, с кровотечениями в различном, но всегда значительном объеме, занимающими одну неделю из четырех. Как справлялись с этим первобытные женщины? Просто присаживались на груду листьев и ждали, пока пройдет? Уж очень похоже на пассивную «хранительницу очага» из мифа о Мужчине-Охотнике и вряд ли стоит ожидать, что собирательницы пищи, от которых зависело выживание племени, могли 25 процентов своего времени просиживать без дела. Но если во время менструации женщины двигались, поток крови должен был раздражать кожу на внутренней поверхности бедер и заставлять ее болезненно трескаться, особенно в холодную и ветреную погоду, а в жарком климате к этому добавлялась опасность инфекции. Причем такие повреждения едва ли успевали бы зажить до следующей менструации.
Женщины должны были искать решение; и нетрудно предположить, какое. Известно, что в дикой природе самки обезьян во время течки подтираются охапками листьев. В современных культурах, находящихся на уровне каменного века, женщины шьют или вяжут одежду, слинги для детей, сумки или мешки для того, что им удается собрать. Скорее всего, первые женщины изобрели себе менструальные слинги или пояса с какими-то подушечками, впитывающими кровь. И в наши дни как маори, так и эскимоски пользуются «прокладками» из мягкого мха, а индонезийки изготавливают своего рода «тампоны» из растительных волокон. Женщины племени азимба в Центральной Африке делают из растительных волокон «прокладки» и удерживают их на месте при помощи овального слинга из мягкой козьей шкуры, прикрепленной к ременному поясу[19]. Сложно не прийти к выводу, что женщины, сумевшие благополучно вынянчить и вырастить человечество, способны были эффективно решать и проблемы с собственным телом.
Несомненно одно: подобные предметы, как и другие свидетельства технологий первобытных женщин, не могли дойти до наших дней. Да если бы и дошли, кто бы счел их достойными внимания? На всех уровнях, от научных исследований до художественных фантазий, общий интерес вызывают все стороны жизни первобытного мужчины. Но ни в научных, ни в популярных сочинениях мы не встретим ни малейшего внимания к тому, что антрополог Дональд Джохансон, первооткрыватель первобытной женщины-гоминида «Люси», презрительно отметал как «аргумент от течки» хотя бы упоминания о важности биологического перехода женщин к менструации. Как писал Джохансон: «Я не верю в то, чего не могу увидеть и потрогать а ископаемой течки я никогда не встречал»[20]. И в самом деле, как ее потрогаешь?
Целые поколения комментаторов-мужчин, как и Джохансон, сознательно закрывают глаза и на сами факты эволюции первобытной женщины, и на их важные последствия. Вместо этого они настаивают на изображении первобытных женщин как сексуальных игрушек для мужчин. «Их откармливали для брака, этих скво каменного века, писал Герберт Джордж Уэллс. Женщины были рабынями старшего из мужчин, он распоряжался ими и их защищал». Какова эротическая фантазия![21] Для Роберта Ардри появление менструации всего лишь удача для мужчин. Когда самка примата входила в течку, рассказывает, истекая слюнками, Ардри она «ловила сексуальный джекпот устраивала развлечение для всех, и сама получала максимум мужского внимания»[22]. Но течки случались нечасто и продолжались недолго; чтобы привлечь охотника домой с холмов, требовалось что-то посерьезнее. Так что первобытная женщина научилась обращать течку в менструацию. Это сделало ее сексуально доступной и готовой к мужским ласкам круглый год; теперь она в любой момент могла отдаваться своему повелителю и получать за это долю добычи первый исторический пример освященного временем quid pro quo.