Готфрид слушал, кивал, и в его глазах, хоть и все еще не было сочувствия, почти сразу погас интерес сплетника.
Штефан, который как раз начал косеть, почувствовал прилив благодарности.
Все чародеи с лицензией выше пятого уровня военнообязанные, как вы знаете, начал Готфрид.
Штефан кивнул. Когда началась война в Гунхэго, ему пришлось запирать Нора Гелофа в сарае и несколько дней сидеть у входа с ружьем, вяло отмахиваясь от иллюзий, которые он насылал. Лицензия у Нора была шестого уровня, стрелять он не умел, фехтовал плохо, а еще у него была язва желудка, которую он сам себе зачаровывал. Штефан был уверен, что мальчишка умер бы еще по пути на фронт.
Поэтому мне пришлось воевать в Гунхэго. Формально Морлисс в конфликте не участвовал, но у нас с Альбионом давний договор. Уверен, Альбион уже послал миротворческие отряды для подавления восстания, а Морлисс тогда отправил в Гунхэго сотню чародеев. Я видел, как дирижабли горят над людьми. Взгляд у него вдруг сделался дурной, горящий ледяным весельем. Там было ущелье, остатки альбионского гарнизона и огромный вражеский отряд. В воздух подняли три дирижабля, сказали для эвакуации. Я сказал, что это глупость как они будут забирать людей из узкого ущелья, тем более сражение уже шло? Потом понял, что глупость сказал я. Мы подожгли все три. Я ничего не поджигал, это вообще-то сделал один человек, Вилло Мафф. Но всегда считал и буду считать, что это сделали мы Морлисская сотня, чародеи страны, где много лишних людей и дирижаблей.
Штефан увидел, как Хезер скорчила жалостливую гримасу и открыла рот. Он почти услышал, как она говорит: «Ох, страх-то какой, Готфрид, нарочно не выдумаешь», или тому подобную чушь, которой она очень любила прикрываться. Но она промолчала, закрыла рот, стряхнула с лица наигранные эмоции, салютовала кружкой и залпом допила вино.
А скажите-ка честно, Готфрид, давно ли вы стали бортовым чародеем? пораженный внезапной догадкой спросил Штефан.
Я долго жил на берегу и путешествовал по Морлиссу. У нашего корабля, чтобы вы знали, не было разрешения покидать порт, усмехнулся он.
Вы сбежали, констатировал Штефан. И вы теперь государственный преступник, держу пари, вы должны сейчас поджигать какой-нибудь дирижабль.
Готфрид развел руками и разлил остатки вина.
Готфрид? подала голос Хезер. А вам можно показывать портрет?
Какой портрет?
Ну вашего Бога. Как вы его видите.
Конечно. Я всем показываю, кто спросит. Считаю это изображение лучшим, впрочем, так все думают о своих портретах.
Он достал из внутреннего кармана небольшой кожаный футляр и протянул Хезер. Она вытряхнула на руку темную пластинку и несколько секунд ошеломленно ее разглядывала. Потом подняла растерянный взгляд на улыбающегося Готфрида и протянула пластинку Штефану.
На его ладони лежало маленькое, затемненное зеркальце.
Глава 5
О морских змеях и пирожках с яблоками
Штефан спал крепко и не почувствовал, как пароход качнуло, словно о борт ударилась особо злая волна. И когда хрустнуло весло на правом борту, он сказал себе, что сны абсурдны и чего только не случается. Потянул темное беспамятство, как нагретое одеяло нет. Это плавание мешало его разум с морской водой, а из морской воды никогда ничего хорошего не появлялось.
А потом над палубой завыла пульсирующая, визгливая сирена, и Штефан больше не смог себя обманывать.
Штефан!
На этот раз Хезер проснулась сама.
Ну я же говорил, на кораблях нечего делать, с трудом улыбнулся он, доставая из сумки бесполезный револьвер. Можно подумать левиафан хотя бы заметит эту пулю.
Может, это пираты, обнадеживающе соврала Хезер.
Когда пираты сирена другая, отрезал он.
Штефан не знал, как правильно оставить Хезер в трюме, закрыть в одной из кают или взять с собой?
Женщине на палубе делать нечего, тем более такой, как Хезер. Ей нечего делать в трюме или каюте его родители умерли, замурованные искореженной дверью. Он попытался вспомнить, как расположены каюты на пароходе и понять, безопасно ли будет все же закрыть ее, но не смог. Страха не было, и вообще не было никаких чувств, только какое-то звенящее, холодное безвременье. Умирать у госпиталя было не страшно. Тогда он даже не поверил в собственную смерть. Но сейчас она будто уже наступила.
Идем, сдался он.
Первым, кого Штефан увидел, когда вышел на палубу, был капитан. Огромный мужчина в черном кителе неподвижно стоял, сложив руки на груди и не говорил ни слова. Матросы, против ожиданий Штефана, не суетились и не метались по палубе, как на «Пересмешнике». Каждый был занят делом они выносили оружие, разбирали оружие, строились правого борта, тихо переговаривались, указывая на серебристую рябь на волнах, и Штефану казалось, что капитан пугает их гораздо больше.
Готфрид был самым спокойным из этих отвратительно спокойных людей. Он стоял у левого борта и растирал руки черной шерстяной тряпкой. Взгляд его был совершенно безмятежен.
«Нам конец», обреченно подумал Штефан. У Виндлишгреца перед боем был точно такой же взгляд. И перед смертью тоже, «это искусство», ну надо же!
Чародеев нанимали на корабли, чтобы сражаться со змеями. И с пиратами, но в первую очередь со змеями. Не чтобы мечтательно смотреть на волны.
Говорить об этом, Штефан, естественно, не стал. Подошел к матросу, раскладывающему на палубе оружие.
Смотри, кедвешем, у них хорошее чувство юмора, ядовито заметил он, указывая на парные изогнутые сабли с золоченными эфесами. Матрос казался совершенно невозмутимым.
Думаю, мальчику велели принести оружие он и принес какое есть, благодушно отозвалась Хезер, садясь на корточки. Смотри, вон тот симпатичный.
Она указывала на гарпун с узким четырехгранным наконечником. Штефан вспомнил, сколько таких остались в чешуе левиафана, напавшего на «Пересмешник», и почувствовал, как застучало в висках.
Страха все еще не было, вместо него пришла злость.
Где-то там, под бронированным днищем корабля под похолодевшей кожей, разворачивал тугие серебристые кольца левиафан. Может, он не нападет, и Штефану не придется заглядывать в его ртутно переливающиеся глаза.
Он поднял гарпун и встал к трубе, закрыв собой Хезер. Подальше от бортов. И от змея, где бы он ни вынырнул.
Над волнами виднелся рисующий причудливые узоры серый гребень.
Вам это не понадобится, Штефан, раздался спокойный голос чародея.
Вы так в себе уверены, огрызнулся он, не оборачиваясь. Почему же корабли вообще тонут, если чародеи все могут?
Очевидно же, они тонут, потому что на них нет меня.
Корабль тряхнуло от удара по днищу. Не сильного, скорее всего левиафан просто задел хвостом, но Штефан упал на колени, выставив свободную руку. Вставая, он обернулся всего на мгновение, чтобы посмотреть, как там Хезер, и за спиной раздался шорох расходящихся волн.
Левиафан явно был сыт и, скорее всего, немолод. Обычно они атаковали сразу, не разглядывая корабль.
Не стреляйте, пронесся над палубой бесстрастный голос Готфрида. И всем молчать.
Штефану очень хотелось высказать все, что он думает о том, чем занималась с левиафаном матушка чародея, а потом воткнуть в Готфрида гарпун.
Но он не мог, потому что левиафан замер, нависнув над палубой, и чешуя на его треугольной тупоносой морде приподнималась и ложилась в такт волнам.
Штефан почувствовал, как Хезер проводит теплыми пальцами по тыльной стороне его ладони. Он сжал ее руку и сразу отпустил, по-прежнему не отводя взгляда от змея.
Штефан ждал. Герр Виндлишгрец швырял левиафану в морду черные огненные шары. Другой чародей, которого Штефан видел когда-то совсем в далеком детстве, умел призывать светящуюся серебристую сеть, правда не помнил, что чародей с ней делал.
Но из-за спины не доносилось никаких звуков, левиафан все так же неподвижно смотрел на палубу, и его серебрящиеся глаза то и дело подергивались мутной пленкой. И вовсе не было похоже, чтобы он замер от страха сизый язык из приоткрытой пасти плясал перед его мордой, и Штефан слышал нарастающий угрожающий свист.
«И когда я открываю глаза, и прервано подобие Твое я должен каяться. Штефан неожиданно для себя вспомнил старую Колыбельную, которой учила мать. Ибо нет доли лучше, чем спать и видеть Сны»
А потом чародей зарычал. Он рычал низко, на одной ноте, а потом топнул ногой, сломав ритм. Потом снова, и Штефан с ужасом понял, что Готфрид поет. Наверное, что-то такое пели его предки, отправляясь в бой на жутких деревянных кораблях. Только пели они скорее перед боем, а не вместо него.
«Но человек слаб и страшится неизведанного. Ты прощаешь мне слабость мою, и страх мой, и даруешь утро, которое я вижу, и день, который я вижу, чтобы ночью я мог не видеть и снова становиться подобным Тебе»
Штефан наконец оторвал взгляд от по-прежнему неподвижного змея и уставился на Готфрида. Казалось, он получал от происходящего искреннее удовольствие. Он стоял на четвереньках и пел, бил в такт ладонями по палубе, и не сводил глаз с левиафана.
«Нам конец. Вот теперь точно конец, тоскливо подумал Штефан, обнимая замершую Хезер и прикидывая, успеет ли все-таки проткнуть чародея гарпуном. Почему этих отыметых во все места чародеев не держат в сумасшедших домах, и меня вместе с ними, как я позволил затащить себя на этот отыметый во все места корабль»
На мгновение исчезли все границы. Между ледяными мокрыми ладонями и гарпуном, подошвами ботинок и палубой, между сознанием Штефана, Хезер, матросов, капитана, Готфрида и замершего змея. Границы попросту смыло вибрирующей песней чародея, перемешало, завертело и Штефан вдруг почувствовал нечто, совершенно ему незнакомое. Было любопытство забытое, детское, но скорее то, что заставляет задуматься, что внутри у кошки и как бы узнать это, не спрашивая взрослых. А еще голод приглушенный, но ощутимый.
Штефан подался вперед и жадно втянул воздух. Пахло гарью, почти невыносимо, и к любопытству и голоду примешалось раздражение. И тут же погасло скучно. Пахнет теплой водой. Не на что смотреть, не с чем играть и нечего есть.
Скучно. Нечего есть.
Наваждение разбилось так же внезапно, как появилось. Хезер отстранилась и часто, по-крысиному принюхивалась. Подняла на него темные, осоловелые глаза:
Ты тоже?..
Он кивнул. И только потом заметил, что левиафана рядом с кораблем нет. Будто и не было вовсе, даже ряби на воде не осталось.
Матросы стояли неподвижно. Капитан, казалось, не шелохнулся с тех пор, как Штефан его впервые увидел. Готфрид больше не пел. Он стоял у палубы, растирая руки черной шерстяной тряпкой, и довольно щурил красные глаза, словно пробитые светлым пятном радужки.
Справа раздался шум. Люди ожили, заговорили словно с поля спугнули стаю ворон.
Штефан разжал мокрую ладонь и гарпун упал на палубу с глухим стуком, тут же потонувшим в общем гомоне.
Не показывайте, что что-то почувствовали, Штефан, раздался за спиной голос Готфрида. Остальные просто ощутили короткое головокружение. Они думают, я прогнал змея песней.
Вы менталист, прошептал он, не надеясь, что его услышат. Как вас вообще пустили на корабль?!
Я же говорил на этом корабле нет ничего легального.
Кобт бэ
Готфрид стоял рядом, бледный, с полосой размазанной крови под носом, красными от полопавшихся сосудов белками и испачканным красными кляксами шарфом. Совсем не казался опасным, но сама мысль о природе его колдовства вызывала панику. Если он смог внушить левиафану, что перед ним нет огромного парохода, полного людей, значит, Готфрид легко может сделать все, что угодно. Заставить всю команду утопиться. Взорвать корабль. Или Штефану начала отказывать фантазия, но ничего хорошего от такого человека ждать точно не стоило.
Штефан оглянулся в поисках поддержки. Матросы и капитан только что видели, как чародей заставил левиафана мирно уйти под воду. Они не могут не понимать, что это значит. Они должны бояться.
Но люди вокруг были заняты своими делами, словно статисты в представлении. Они сдавали оружие, кто-то ушел с палубы, а мальчишка в огромной куртке с закатанными рукавами угрюмо оттирал фальшборт.
Я лучше обращаюсь со зверушками, чем с людьми примирительно произнес Готфрид.
А что вы внушаете людям на проповедях?
Я не пользуюсь даром на проповедях.
Почему?
Когда вам нравится женщина, вы оглушаете ее и тащите в кровать?
Так, между ними вклинилась Хезер и помахала руками над головой. Готфрид, по-моему вам нужно положить на глаза что-нибудь холодное. И знаете, меня совершенно не слушаются канарейки.
В Лигеплаце Штефан с большим трудом сдержался, чтобы сойти с корабля, а не позорно сбежать. В этом городе он бывал раньше, но никогда не замечал в нем ничего особенного обычный маленький город в Кайзерстате. Похожий на игрушечный городок из снежного шара пока смотришь через стекло гротескно-милый, кажущийся ненастоящим. А стоит уронить шар на пол видно швы от клея, грубую работу, непрокрашенные участки, не говоря о том, что вокруг разливается дурно пахнущая лужа маслянистой дряни, в которой плавал снег.
Таким Штефану казался весь Кайзерстат. Вполне сносная страна, но очаровываться особо нечем.
Но сейчас.
Сейчас Штефан был готов упасть лицом вниз на подгнившие доски и раскинуть руки, чтобы обнять весь этот чудесный город, где мостовая не качается под ногами, из переулков не выныривают змеи, а люди настолько довольны жизнью, что о революциях знают только из газет и анекдотов.
Ему казались очаровательными девушки-подавальщицы с хитрыми лицами. Они таскали на причал корзины сезонных фруктов и цветов, улыбались всяким осоловевшим от долгого путешествия дуракам, пихали им цветы в карманы и петлицы, и зазывали в свои гостиницы.
Очаровательными казались и другие в желтых кружевных шарфах. Штефан раньше никогда не задумывался, но теперь вдруг понял, что у кайзерстатских проституток платья были всего на ладонь выше приличной длины. Шарфы заменяли им вульгарные наряды и макияжи, делали их естественной частью городского пейзажа. В Кайзерстате любили слово «гезамткунстверк» гармония разных видов искусства в одном пространстве. Кайзерстату не пошли бы китчевые девушки с улиц Морлисса пышные короткие юбки, пустые ржавые клетки турнюров и нелепо раскрашенные лица.
И даже старые доски из темного дерева, которыми был выстелен причал, казались ему восхитительно прекрасными.
Яблочко, герр? девушка с огромной корзиной желто-розовых яблок улыбалась ему и протягивала почему-то еловую веточку в поблескивающем искусственном снеге.
Штефан понял, что тоже выглядит осоловевшим от долгого путешествия дураком. Попытался напустить суровый вид, но ничего не получилось.
Нет, спасибо, выдавил он и обернулся, ища взглядом Хезер.
Она стояла чуть поодаль и беседовала с Готфридом. Клетка с канарейками и сумка стояли у ее ног, а в руках она что-то держала и с восторгом показывала чародею.
О Спящий, пробормотал Штефан и подошел ближе.
Конечно, не успела Хезер сойти с корабля, как тут же нашла себе очередную крысу. Штефан почти привык к этим огромным, лишайным чудищам с пятнистыми хвостами, которых она вечно подбирала куда бы они ни пошли, но все равно не мог отделаться от отвращения.
Это твой новый друг? спросил он, разглядывая крысу. Крыса в ответ уставилась на него черными поблескивающими глазами и показала длинные желтые зубы.