Эта теория была бы верна, если бы даже те млекопитающие, которым несколько дней от роду, все более целенаправленно реагировали на свое окружение. Объединившись, Розенблатт и Шнейрла взялись изучать поведение котят[31], фиксируя их нормальные паттерны эффективного сосания молока и отлучения от груди. Затем они провели эксперимент, изолируя некоторых котят из помета на определенные периоды и помещая в садок со своего рода искусственной матерью инкубатором с ворсистой площадкой, на которой котенок мог сосать молочную смесь. Те, кого изолировали в первую неделю жизни, быстро привыкли кормиться при помощи инкубатора, однако затем, вернувшись в свой помет, с трудом определяли физическое местоположение матери и едва могли найти сосок. Котята, изолированные чуть позже, легче обнаруживали мать, но затем тыкались носом по всему ее телу, включая морду, в поисках источника молока. Те, кого отсаживали после пяти недель, проведенных в помете, по возвращении испытывали другие трудности.
В отсутствие части потомства кошка становилась более подвижной, а оставшиеся при ней котята проявляли больше активности, чтобы кормиться. Вернувшимся котятам трудно было поспевать за своими братьями и сестрами. Их не было, когда порядки в помете поменялись, и они не смогли адаптироваться. В изоляции у котят не было возможности учиться добывать пищу в группе, а также считывать подсказки от живой мурлычущей матери, особенности роста шерсти и запах которой могли бы стать для них подспорьем. Они не могли развиваться типично поэтапно и в соответствии с окружением, как это делали другие котята из помета.
Эксперименты Розенблатта с котятами пролили свет и на материнское поведение: животное, ставшее матерью, отнюдь не было подобно колышку, воткнутому в землю и бездействующему, в то время как вокруг него движутся подрастающие малыши. Оказалось, что это организм, который развивается и меняется вместе с ребенком. В 1958 году Розенблатт примкнул к Институту изучения поведения животных, основанному Дэниелом Лерманом в Ратгерском университете. Несколькими годами ранее, когда Лоренц набирал популярность в Соединенных Штатах, Лерман опубликовал критический анализ[32], где назвал многие из заключений Лоренца относительно человеческого поведения «откровенно поверхностными». Розенблатт и Лерман вместе провели серию исследований с участием лабораторных крыс, описав природу материнского поведения совершенно иначе, нежели это сделал Лоренц.
Прежде чем лабораторная крыса впервые беременеет, она практически равнодушна к малышам. Когда же у нее появляется потомство, повадки ее быстро меняются. Она демонстрирует поведение, типичное для всего ее биологического вида. Крыса строит гнездо. Она вылизывает крысят и склоняется над ними для кормления. Если находит кого-то из малышей за пределами гнезда, возвращает его на место. Она способна делать все это сразу после рождения крысят. Однако Розенблатт и Лерман заметили: если забрать потомство из гнезда вскоре после рождения, такие повадки у матери быстро исчезают. Даже если позже на время дать матери приемных детенышей[33], она, скорее всего, не станет о них заботиться. Гормоны и физиологические изменения, вызванные беременностью и родами, провоцируют материнское поведение. Но чтобы поведение это оставалось устойчивым[34], «обязательно присутствие малышей», в 1963 году писали Розенблатт и Лерман в своей работе, ставшей знаковой публикацией в этой области. Иными словами, деторождение запускало процессы, но для полноценного развития в роли матери было необходимо взаимодействие с потомством. Требовалось время.
Розенблатт и Лерман продолжили разными способами доказывать, что поведение матери и ребенка носит не фиксированный, а гибкий характер. Развитие одного отвечает нуждам и повадкам другого. Изъятие детенышей из гнезда в определенный момент послеродового периода или замена собственного потомства матери на приемных детенышей другого возраста меняют поведение крысы. Например, когда детенышей постарше подсаживали к молодой матери-крысе, приемная мать уделяла крысятам больше внимания, нежели им обычно требуется в этом возрасте, и их развитие значительно замедлялось. Исследователи выяснили, что крыса-мать является отнюдь не готовым замком, к которому должен подойти ключ. Она тоже росла и менялась.
В 1967-м Розенблатт[35] опубликовал результаты исследований, которые еще больше пошатнули популярное в то время видение материнства. Практически случайно[36] он вместе с коллегами в Институте изучения поведения животных обнаружил, что девственные самки крыс принимаются заботиться о детенышах, если проводят с ними достаточно много времени. Через десять или более дней жизни рядом с детенышами практически все самки-девственницы, за которыми наблюдали ученые, брались строить гнезда и даже склоняться над крысятами для кормления, хотя молоко у них не вырабатывалось. То же делали и самцы, которые за пределами лаборатории, как правило, не заботятся о потомстве. Проводя достаточно времени с крысятами, самцы начинали вылизывать детенышей, возвращать в гнездо и даже склоняться, пытаясь покормить, практически в той же степени, что и самки-девственницы.
Определенно, гормоны, которые вырабатывает организм крысы в связи с деторождением, ускоряют развитие материнского поведения. Между тем такое же поведение может развиться и при отсутствии этих гормонов, причем независимо от пола особи. «Таким образом, заключил Розенблатт, материнское поведение базовая характеристика крыс»[37]. И не одних только самок. Всех крыс. Розенблатт выяснил, что стремление заботиться о потомстве, присматривать за ним и защищать является фундаментальной чертой всего биологического вида.
Родители-люди и родители-крысы не одинаковы. У мозга двух этих видов общая структура, характерная для млекопитающих, и одни и те же структурные элементы[38], однако во многом они различаются. Например, человеческая кора головного мозга сложным образом испещрена извилинами, в то время как у крыс она гладкая. Грызуны в значительной мере полагаются на свое обоняние и обладают крупной обонятельной луковицей, которая у людей развита относительно слабо. Материнское поведение лабораторных крыс проявляется в довольно предсказуемых паттернах, среди которых вылизывание потомства один из значимых аспектов, который становится особенно ярко выраженным примерно на четвертой неделе после родов. Крысы могут беременеть и производить потомство раз за разом в течение всего года. У людей формирование материнского поведения растягивается на годы, а часто и на десятилетия и может включать одновременную заботу о нескольких детях разных возрастов, потребности которых значительно разнятся. Человеческое родительство отличается от семьи к семье, от поколения к поколению и подвержено влиянию множества социальных, политических и экономических факторов. Попросту провести аналогию между человеческим поведением и открытиями Розенблатта, которые он совершил при наблюдении за крысами, значило бы повторить ошибку Лоренца.
Положения, которые Розенблатт с коллегами выдвинули в начале 1960-х и дополнили в последующие годы, остаются справедливыми на протяжении десятилетий всевозможных исследований разных видов млекопитающих. Благодаря этим революционным трудам и способности обучать других сегодня многие считают Розенблатта «отцом науки о материнстве»[39]. За последние тридцать лет практически каждая научная работа, посвященная родительскому мозгу человека, написана с участием одного из учеников Розенблатта или учеников его учеников. Эти работы подтверждают[40] идею о том, что все матери среди млекопитающих претерпевают весьма схожие психологические перемены в процессе беременности, родов и лактации, а также что гормоны, вызывающие эти изменения, подготавливают мозг с особым вниманием относиться к своим детям, которые рождаются с собственным набором генов и чувством принадлежности.
Затем доминирующее влияние начинает оказывать ребенок, который на длительный срок становится мощным раздражителем, вызывающим значительную перестройку мозга своей матери. Это нужно, чтобы помочь ей найти баланс между потребностями малыша и своими собственными, даже когда потребности эти непрестанно меняются. Дети и родители, давшие им жизнь, совместно развиваются на нейронном уровне не только в соответствии со своими генами и окружением, но и реагируя друг на друга. При этом каждый новый этап основывается на предыдущем, и процесс этот не заканчивается ни через шесть недель после родов, ни после отлучения от груди, ни когда ребенок начинает ходить или отправляется в детский сад. Этот процесс не заканчивается. Такого рода развитие, интенсивное с самого начала и обоюдное, может быть совсем не похожим на то, что матери испытывали раньше, как минимум потому, что были по другую сторону этого процесса. И это касается не только матерей.
По следам Розенблатта сегодняшние ученые прояснили, что «материнское поведение» на самом деле базовая характеристика человека, причем отнюдь не только женская. Наблюдения за отцами[41] показали, что мозг мужчин, которые регулярно заботятся о своих детях, меняется практически так же, как мозг рожениц. Изменения эти отчетливы в тех отделах мозга, которые отвечают за эмоции отцов, их восприятие и ответ на сигналы извне. Исследователи полагают, что подобные перемены происходят у других небиологических и не участвовавших в беременности и родах родителей, а также у всех, кто интенсивно заботится о другом человеке.
Определенно, для родителей, которые не вынашивают детей, в ситуации есть свои отличия, по крайней мере вначале. Ни беременности. Ни лактации. Однако и они могут испытывать заметные перемены гормонального фона в связи с родительством, и ученые верят, что этот гормональный сдвиг вкупе с заботой о ребенке с погружением запускает создание универсальной системы опеки, которая имеет глубокие последствия для нашего восприятия внутрисемейных связей. Если ориентироваться на структуру мозга, родителей определяют внимание и забота, которые они оказывают.
Ранние труды Розенблатта кажутся мне новаторскими даже сегодня. Полагаю, причина в том, что значимая часть исследований, которые подарили мне ощущение трепета и облегчения в собственном материнстве, восходят к его работе, проделанной шесть десятилетий назад. Его изыскания так элегантно разрушили понятие механического материнского инстинкта и стандарты гендерных ролей, построенные на этой лжи! Согласно сделанным им выводам, обретение статуса родителя само по себе является встряской и влечет за собой фундаментальные непрекращающиеся изменения. Процесс этот может быть прерван травмой, стрессом или разными препятствиями, однако, в отличие от негибкого инстинкта, он может быть восстановлен и перенаправлен в нужное русло. Я размышляла: видел ли это в том же ключе Розенблатт, который умер в 2014 году? Считал ли сам свою работу новаторской? Считал ли ее феминистской?
«В некоторой степени», полагает Элисон Флеминг, которая получила докторскую степень под руководством Розенблатта в 1972-м, а затем четверть века управляла собственной лабораторией при Университете Торонто в Миссиссоге. Результаты экспериментов Розенблатта с самцами крыс были опубликованы в то время, когда люди, вовлеченные в движение за права женщин[42] (в том числе и некоторые мужчины, желавшие более глубокой вовлеченности в отцовство), требовали радикального пересмотра культурных норм и общественного порядка, чтобы добиться равноправия в воспитании детей. Некоторые опирались на исследования Розенблатта в качестве подтверждения своей позиции, чтобы иметь возможность сказать: «Видите, отцы тоже родители». Так пояснила мне свои слова Флеминг. Но если намерения Розенблатта были отнюдь не политическими, именно такими они стали для его коллег.
Розенблатт и Лерман верили, что мнение Лоренца относительно инстинкта было «полностью ошибочным». «Материнское поведение не фиксированная поведенческая модель, продолжала Флеминг. Это не механическое событие, которое происходит автоматически. У него есть свое развитие. И это был важный политический момент в теории Джея». Важным он стал и для Флеминг.
У Флеминг уже есть масса научных работ, число которых продолжает увеличиваться, ведь она, будучи на пенсии, публикует результаты сегодняшних исследований, сделанных совместно с ее учениками. Я слышала, что Флеминг называют «матерью теории материнства», и тогда выходит, что Розенблатт дедушка этой научной области. Она изучила особенности материнского поведения кормящих лабораторных крыс и женщин, впервые ставших матерями, выяснила роль кортизола и других гормонов, отследила связь между поведением и изменениями в нейронной сети. Говоря о том, что мотивирует ее в работе, она рассказывает про своих дочерей.
Мать самой Флеминг работала в ООН и была яркой ролевой моделью умной и независимой женщины, далеко не опекающей. Немалую часть своего детства Флеминг прожила отдельно от матери. Когда Флеминг забеременела первым ребенком в 1975 году, по ее словам, у нее не было ожиданий насчет любви с первого взгляда. Просто перед ее глазами не было такой модели. И любви с первого взгляда не случилось. Но в процессе материнства у нее появилась сильная связь с дочерью, которой она стала «совершенно одержима», как и другими своими детьми впоследствии. «Я искренне верю в опыт», сказала она мне.
Опыт имеет значение. Это антитезис мнению Лоренца. Конечно, биология в родительстве тоже важна: и гормональный всплеск во время беременности и родов, и типичные для конкретного вида модели реагирования на эти события. В 2015 году Флеминг и два других[43] ведущих научных сотрудника провели сопоставительное исследование, в котором участвовали как люди, так и другие млекопитающие. Человеческое поведение глубоко связано с языком и культурой, что делает нас уникальными на фоне всех млекопитающих. Но, по мнению Флеминг, это не значит, что биологическая подоплека материнства менее важна для людей. Это лишь означает, что все условия жизни человека физическое окружение, отношения с другими людьми, культурные влияния и внутренние ожидания вкупе с другими факторами влияют на биологические процессы сильнее, нежели в случае крыс. Как считает Шнейрла, психологический опыт родительства и нейробиологическая трансформация, которую он включает, неразрывно связаны. Если мы обесцениваем первый и вовсе игнорируем вторую, как мы вообще можем осознать себя в качестве родителей, в качестве людей?
Если нам посчастливится отречься от старой сказки про материнский инстинкт, появится тот, кто поможет нам найти свой путь. Элис Оволаби Митчелл призналась близкой подруге, что ей не удается наладить связь с маленькой Эверли, и подруга ответила как раз то, что нужно было услышать Оволаби: это нормально. Пой ей, посоветовала подруга. Смотри ей в глаза. Держи ее руку, пока кормишь грудью. Через некоторое время, по словам Оволаби, она почувствовала, что Эверли стала ей доверять. Так, вместо беспокойства она начала чувствовать радость. «Мы узнаём друг друга», сказала она.
* * *
Как выяснилось, писать о материнском мозге, находясь в окопах едва начавшегося материнства, трудно. Моим сыновьям было два и четыре года, когда я принялась за эту книгу. Долгими днями я сидела за столом, где писала и переписывала одно и то же предложение, глядя перед собой мутными после беспокойной ночи глазами, не в силах сфокусироваться на механизмах материнской мотивации, к тому же отдавая себе отчет, что время идет и вскоре мне нужно поднять младшего после дневного сна и бежать за его братом в детский сад. А когда разразилась пандемия коронавируса, меня чересчур отвлекали нависшая угроза и мальчики, рычавшие, как динозавры, прямо за дверью моего крошечного домашнего кабинета. Иногда по утрам я теряла терпение, а позже рыдала за столом, читая, как материнский контроль эмоций формирует у детей систему межнейронных связей для регулирования их собственных.