А все дело в том, что еще со школы я близорук, очки ношу уже почти сорок лет, и в любой другой раз я этих бороздочек просто не разглядел бы. Похоже, что глаза очень долго были закрытыми, отдыхали, поэтому им теперь и видится все достаточно отчетливо.
Впрочем, что они мне так дались, эти шершавины на побелке?
Посреди потолка на длинном шнурке-проводе висел небольшой матовый круглый плафон. Не батарея дневных ламп, и не какая-никакая, даже самая простая дешевая люстра, а банальный матовый шар.
Да, это наша бюджетная медицина.
Палата была большая, четыре-пять коек тут бы стали свободно, но я был единственным ее обитателем. И моя кровать стояла не у стенки, как это принято в больницах, а чуть не посередине, «спиной к окну», то есть свет проникал в комнату откуда-то сзади. Прямо передо мной белая дверь, справа от нее на стене довольно большое зеркало в коричневой деревянной раме. Точнее в красной, рама была покрашена такой же красной краской, кстати, как и полы, тоже деревянные, и мне это даже понравилось. Линолеум оно, конечно, поэстетичнее будет, но и деревянные полы тоже ничего. Тем более, что эти тщательно отциклеванные, зашпатлеванные, ошкуренные (и это хорошо видно), и, главное, повторяю, аккуратно выкрашенные.
Как и рама зеркала.
Помнится, ее когда-то так и называли половая краска. Что-то среднее между коричневым и красным, и скорее к коричневому.
Кроме моей кровати и зеркала больше никакой мебели. Хотя нет, справа от меня стул, а еще дальше сзади тумбочка, но ее я не вижу, а лишь догадываюсь, что она там есть, доктор или рыжая сестра иногда берут с нее что-либо или кладут туда. А слева от меня стойка с капельницей и каким-то аппаратом, которого я, к слову, тоже не вижу, и от которого к моей груди тянутся цветные проводки. Монитора, повторяю, мне не видно, но я догадываюсь, что там помигивают цифры моего пульса и чертит свой ритмичный график сине-зеленая неправильная кривая. Такое обычно показывают в боевиках, когда главный герой вдруг оказывается в больничной палате, а ломаная линия означает, что он еще жив, и расплаты злодеям не миновать.
Кстати, о телевизоре. Поначалу я даже не сообразил, чего именно не хватает в моем поле зрения, и много позже, когда начал нормально шевелить своими заспанными извилинами, понял, что в палате я лежу один (спасибо энергичной супруге позаботилась), а телевизора нет, и вот это уже непорядок.
Все, на что мог упасть мой взгляд, я разглядел внимательно, до мелких деталей, но больше всего меня удивило другое мой слух.
И чего слыхать-то?
Гулкий и невнятный в самом начале шум со временем рассыпался разноголосой мозаикой и превратился в конкретные отчетливые звуки. Я слышал приглушенные голоса людей и скрипы дверей в коридоре, причем каждая дверь скрипела по-своему. Я мог слышать шаги людей на улице за окном. Похоже, что палата находилась на первом или втором этаже. А когда я впервые услышал шум автомобильного двигателя, то вдруг понял, что это был грузовик. Мне потребовалось всего полсекунды, чтобы понять: это булькает восьмицилиндровый мотор ЗИЛ-130.
И это меня не удивило.
Потом в течение дня было много других автомобильных звуков: я отчетливо услышал стартер автомобиля УАЗ: ведь только этот, волговский, двигатель заводится с таким характерным лязгом и только на ульяновских машинах. Скрип тормозных колодок «Москвича» невозможно спутать ни с какими другими тормозами
Автомобили мне предмет знакомый, но я никак не могу вспомнить, как меня зовут, кто я и где я, и откуда я знаю, что именно с таким характерным звуком работает двигатель «Жигулей», в котором не отрегулированы клапана и так разболтана цепь привода этих самых клапанов. Мотор буквально звенит
А еще я определил, что за окнами весна, потому что каждое утро в птичьих трелях появлялись все новые звонкие мелодии. Да и запахи весною становятся другими ароматными и насыщенными; цветет черемуха, благоухает сирень Причем, запахи это и вовсе отдельная тема: тут тебе и хлорка (а чем ещё может пахнуть в больнице), и лекарства, и запахи еды, а последних во множестве прилетает в палату как раз накануне обедов-ужинов.
Но вернусь к звукам.
Долгое время я не понимал и даже не воспринимал человеческой речи. Я слышал слова и фразы, и мне казалось, что все прекрасно понимаю. Но когда человек замолкал, я тут же забывал, о чем он только что говорил.
Кажется, существует такая старческая болезнь: пока ты смотришь на написанное слово, то понимаешь его значение, но стоит отвести взгляд, как смысл написанного теряется. Именно так у меня происходило и с речью: пока доктор или рыжая сестра со мной разговаривали, я их понимал. Или думал, что я их понимаю, но как только смолкал его спокойный или ее возбуждающий грудной голос, я начисто забывал смысл всех слов, которые они только что произносили.
Как же называется, эта болезнь? Но не склероз, это точно
Хорошенькое возвращение к жизни.
Возвращение к жизни после чего?
Глава 2 Оператор Феликс Мудрицкий
кафе, первая встреча
14 апреля 2000 года
Эпиграф к персонажу:
Сколько раз ты умирал, Мудрицкий?
Не помню, раза три, наверное, четыре
А сколько раз у тебя получалось воскреснуть?
О, это я помню хорошо ни разу!
и к трусости это никакого отношения не имеет
Персонаж реальный, цитата вымышленная.
Феликс Мудрицкий был человеком практичным. По крайней мере, так он считал.
Например, сейчас он шел на встречу со своим потенциальным рекламодателем и в назначенное кафе пришел за тридцать минут до встречи для того, чтобы, так сказать, сделать рекогносцировку на местности. Также он хотел еще раз пересмотреть и те сюжеты, которые клиенту уже показывал, и новые. На каждую такую встречу он всегда тащил с собой ноутбук.
Вещь эта, с одной стороны, вроде как и портативная, а с другой Феликс любил большие мониторы (поскольку работа такая), поэтому его ноутбук был слишком тяжел как для устройств такого типа. Зато, когда поднимаешь крышку и «включаешь кино», клиент начинает себя чувствовать, словно в широкоформатном кинотеатре.
Переговоры обычно завершаются положительно.
Каково же было его удивление, когда он вошел в кафе и увидел, что Подскребаев уже на месте. Тот (по обыкновению в белой рубашке с короткими рукавами) сидел за столиком у дальней стены и разговаривал с каким-то человеком. Они расположились в самом углу рядом с густой пальмой. Или фикусом, Феликс в растениях не разбирался, это был большой пышный куст в мелкий листок, и этих листочков было так густо, что, казалось, если забраться вовнутрь, то тебя там никто не найдет.
Эта мысль Феликсу понравилась, он взял чуть правее, неторопливо прошел вдоль всей правой полукруглой стены и устроился за соседним столиком как раз с обратной стороны этого кустистого дерева.
Подскребаев говорил, а его собеседник молча пил чай из огромной кружки и слушал.
Конкурент?
Если конкурент, то это плохо. На Подскребаева как на клиента у Феликса имелись определенные планы, но, похоже, за клиента Феликсу придется побороться.
Надо сказать, что кафе это было тихое, приятное, с хорошей кухней, дорогими и вкусными бизнес-ланчами и пользовалось репутацией у деловых людей, которые хотели бы перекусить или приятно и плотно покушать, но в тишине. Гулять и веселиться подобная публика предпочитала в других местах, а тут даже столики были несколько обособлены друг от друга каким-нибудь таким вот фикусом или стойкой-вешалкой так, чтобы и самому можно было пообщаться, никому не мешая, и чтобы тебя с твоими собеседниками никто не беспокоил.
Феликс Мудрицкий был человеком деликатным. По крайней мере, так он считал. Он был сама деликатность, причём самая крайняя и ярко выраженная деликатность! Он даже специально себя самого обучал, что каждую свою фразу нужно начинать со слов: «Я с вами абсолютно и полностью согласен, но, если позволите, то я хотел бы заметить, что», ну и далее свои возражения. И, причем, в самой деликатной форме. Он этому научал себя давно, чуть не с юности, и когда ему значительно позже довелось увидеть американского актера Джеффри Раша в роли аукциониста по предметам искусства, Феликс вдруг нет, не столько узнал самого себя, сколько проникся мыслью как оказался близок ему этот персонаж. Феликс даже специально запомнил этот фильм, нашел его в бесплатном доступе и в хорошем качестве, скачал и поместил в специальную папку. Фильм назывался «Лучшее предложение». Джеффри Раш в этом фильме каждую свою реплику начинал как раз со слов: «Я с вами полностью согласен, однако» И так далее.
Феликс Мудрицкий был человеком скромным. По крайней мере, так он считал.
Когда он шел по улице, то всегда по краю тротуара и в глаза прохожим старался не смотреть. На собраниях больше отмалчивался, а в автобусе или даже в легковом автомобиле всегда занимал место где-нибудь на задних рядах и в уголке.
Он искренне полагал, что довольно неприметен, и на него никто никогда не обращает внимания. Вот и сейчас он увидел Федора Подскребаева с каким-то человеком и постарался проскользнуть серой мышкой. И это у него получилось. Он занял примеченный столик, как раз рядышком, за ветвистым широким кустом соседей ему не видно (соответственно, и они его видеть не могли), но их голоса он слышал вполне отчетливо.
Официантка подошла к нему ровно через секунду после того, как он устроился на стуле и снял с плеча тяжелый портфель со своим широкоэкранным ноутбуком.
Чашечку эспрессо, пожалуйста, тихо проговорил он, не поднимая глаз, и официантка ушла.
Впрочем, Феликс и сам понимал, что он искренне заблуждается на предмет своей малоприметности, потому что такое лицо, какое дала ему природа, не заметить и не запомнить невозможно.
Человеком он был невысоким, худощавым, и личико под стать: остренький носик опускался почти до самой нижней губы, сами губы тонкие, углы рта опущенные, а брови наоборот густые вразлёт. Глаза слегка навыкате, словно припухшие, и когда он говорил, то, казалось, что артикулировала вся его помятая природой физиономия. При разговоре двигались даже его щеки и густые черные брови. Слова он выговаривал негромко, но отчетливо, грамотно расставляя ударение и правильно формулируя фразы. Но голос его был настолько тих, что заставлял собеседника прислушиваться.
И была у него еще одна нехорошая привычка. Когда он над чем-нибудь задумывался, то начинал жевать губами, и они (и так сами по себе тоненькие) фактически исчезали, отчего он становился похожим то ли на бабу ягу с ее длинным кривым носом, то ли на обезьяну носача.
Про такое лицо говорят кислая физиономия.
И эта его неоднозначная и болезненно привлекающая внешность угнетала больше всего, потому-то он как раз и старался быть как можно неприметнее.
Да, ещё плюс очки!
за которые ему в детстве изрядно доставалось.
Однако на «очкарика» он с годами перестал реагировать, да к тому же наша «очкастая промышленность» научилась делать вполне приличные оправы, и Феликс за этим всегда внимательно следил.
Сегодня он надел свою лучшую элегантную, из черной сталистой проволоки (продавщица сказала, что это титан), с тонкими дужками и прозрачными, почти невидимыми стеклами.
Мудрицкий опустил на пол свой ноутбук, но облокотил его не на ножку стола или стула, а (предусмотрительно) на свою собственную ногу, и ремень при этом перекинул через бедро Мудрицкий был осторожным человеком.
По крайней мере, так он считал.
Какое-то время он еще держал ремень ноутбука в руке, но потом опустил его на ногу, а руки сложил на столе, словно ученик в первом классе. Он склонил голову, сосредоточившись на том, о чем сейчас говорили за деревом, и чужой разговор ему был отчетливо слышен.
Ты прекрасно ее знаешь, гудел из-за куста голос Подскребаева. Она начинала с репортажей про автокросс, а потом и сама поехала пилотом и даже каких-то там результатов добилась, кандидатом в мастера спорта стала. А позже ее забрал к себе в ралли Николаев, он как раз штурмана себе искал. Она еще на каком-то там канале передачу ведет про автомобили Белая такая, крашеная блондинка
Андреева, что ли? негромко спросил собеседник Подскребаева.
Ну да, точно Андреева!
Ты, Федор Даже не знаю, как сказать
Собеседник Подскребаева пробурчал что-то еще, недовольное, невыразительное, и замолчал.
Мудрицкий не понял, что именно заставило собеседника Подскребаева умокнуть.
После некоторого молчания тот снова продолжал:
Вообще-то, Федор, ты порой так тормозишь, что Обычно с имени и фамилии начинают, а ты всегда говоришь слишком долго и слишком много. Давай уже по существу
Так я ж про это существо и говорю, словно извиняясь, продолжал Подскребаев. Этот оператор, которого мы тут ждем, как раз у нее и работал.
Так это они про меня, что ли?
Не конкурент, мельком пронеслось у Мудрицкого в мозгу уже хорошо.
Федя, ты всегда так долго рассусоливаешь ты можешь короче?
Это я к тому, что он очень хороший оператор. Как-то на кроссе в Харькове, я у тебя тогда еще не работал, мне довелось постоять рядом с ними: с Андреевой и Мудрицким. Я не успевал за гонкой и машинами следить, а этот с камерой умудрялся и следить, и снимать, и перевороты, и толкучку, и разборки словом, всё!
Ну и?..
Говорю ж тебе, что оператор хороший, правда, нам работать с ним еще не доводилось.
Ты сказал, что он работал. И почему же он от Андреевой ушел?
Тут к Мудрицкому подошла официантка. Она поставила на стол блюдце с чашечкой кофе и еще одно с сахаром в синих фирменных квадратных пакетиках, с долькой шоколада и маленькой, отполированной до блеска, чайной ложечкой.
Спасибо, сказал Феликс и на этот раз поверх своей черной элегантной оправы поднял глаза на официантку.
Невысокая, в белом кокошнике и в таком же белоснежном фартучке, юбочка короткая, глазки в меру накрашены, голос мягкий и прозрачный, словно ручеек в лесу.
Что-нибудь еще желаете?
Нет, спасибо.
Девушка сделала микро-книксен, вполне дежурно, однако мило улыбнулась, обошла куст, и оттуда послышался ее мелодичный голосок.
Николай Дмитриевич, вам что-нибудь еще?
Ответа не последовало, и это могло означать, что собеседник Подскребаева отрицательно качнул головой.
Значит, зовут его Николай Дмитриевич, это Мудрицкий не просто запомнил, а хорошо запомнил.
Феликс пользовался специальным приемом, который позволял запоминать имя нужного человека с первого раза. Нужно не просто отчетливо «проартикулировать», проговорить это имя про себя, а мнемонически к чему-то отчетливому привязать.
В данном случае за кустом сидел не какой-нибудь там Колёк-Колька-Николашка, а весьма такой себе солидный, хоть и молодой, именно Николай. А отцом у него был не какой-то там Димон или Димчик, а именно Дмитрий, поэтому собеседником Подскребаева был именно Николай Дмитриевич.
И никак не иначе.
А когда ты имя своего собеседника произносишь отчетливо и правильно, не ошибившись (именно так не ошибившись), тогда и собеседник к тебе становится значительно более внимательным, чем ты даже мог бы рассчитывать. Это Феликс когда-то вывел для себя как аксиому, возвел в разряд непререкаемых правил и следовал этим своим незыблемым и нерушимым правилам всегда и везде.
А вам, Федор Васильевич? это официантка обратилась к Подскребаеву.
Еще кофе, ответил Подскребаев. Только принеси мне нормальную чашку, а не этот ваш наперсток.
То есть вам американу? Может, с молоком?
Да, давай эту самую американу, но только молока побольше, и сахару побольше.
Из всего услышанного Феликс понял, что собеседник Подскребаева, этот самый Николай Дмитриевич, Мудрицкому не конкурент, а даже похоже шеф, начальник Федора Подскребаева.
И вот это очень хорошо!
Это просто отлично!
Великолепно!
Феликс не любил коммерческих и всяких прочих других исполнительных директоров и менеджеров, а предпочитал вести дела с генеральным директором или что еще лучше с учредителем или владельцем фирмы. То есть, с тем человеком, который принимает решения, а не выслушивает чьи-то доклады о том, какой Феликс прекрасный режиссер, блестящий оператор и профессиональный инженер видеомонтажа. При этом, если ты не понравился менеджеру или исполнительному директору, то до начальника информация о тебе может и вовсе не дойти.