Буду рад их увидеть. С Антианирой, кстати, я уже познакомился и горжусь такой племянницей. Она бы составила отличную пару моей Эригоне.
Завязался разговор о былых временах. Остальные начали поминать своих покойников. Послышались восклицания: «Вечная память Кедону!», «Вечная память Эвбулине!», «Вечная память Эразиниде!»
Не пора ли все же вернуться к нашему делу, друзья? заметил Феспид. Артемида ждет нашего решения. Ты, Филохор, напоследок какую-то глупость ляпнул, шальная голова!
Все только рассмеялись, от прежнего гнева не осталось и следа.
Но я совсем не об этом хотел сказать, а вот о чем. Устами Аполлона, несомненно, вещает сама Правда; только бы жрец в Дельфах в угоду жрице слов его не исказил.
Верно говоришь, отозвался Каллий, отец Каллисто.
В этот момент демарх стукнул ладонью по столу.
Вечная память Андробулу, моему отцу! Мудрый он был советчик; я не достоин даже развязать шнурки на его башмаках. Но в этот миг его душа как бы ожила во мне. Послушайте, птелейские мужи, какой я дам вам совет. Давайте возьмем две примерно одинаковые свинцовые таблички; на одной нацарапаем «вернуть», на другой «не возвращать». Таблички эти скрутим и, перемешавши, опустим одну в золотую, а другую в серебряную чашу, зальем воском, запечатаем и поставим в храме Артемиды. Аполлону же пошлем такой вопрос: какую нам выбрать чашу золотую или серебряную?
Что ж, я не возражаю, с явной неохотой ответил Феспид, однако у всех остальных это предложение вызвало полный восторг, особенно у Филохора.
Вот это действительно мудрый совет! воскликнул он. Да здравствует демарх Стесахор! И да сохранится вечная память Андробула!
Все осушили свои кубки. Икарий наполнил их в третий раз.
Зевсу Спасителю! Пейте, мужи; это третий и последний кубок.
Слава Зевсу Спасителю! возгласил Стесахор. Этот кубок еще вкуснее двух предыдущих.
Одним глотком он до половины опорожнил его.
И вот что я вам скажу, мужи: хоть вам и понравился мой совет, сам я, обдумав дело глубже, решил иначе. Вижу я, Феспид, что согласился ты со мной помимо своей воли, а на твоем внутреннем чувстве сказалась воля богов. И теперь я думаю так: не следует нам вступать в спор с Артемидой, защитницей нашей. Возвратим ей луга, которые посвятили богине наши предки, она же да благословит земли, которыми мы владеем.
И в самом деле давайте вернем! подхватили все. С богами лучше жить в согласии.
пропел вполголоса Икарий.
За мир обязательно нужно выпить, осмелился вставить Филохор. Давай-ка, гость, наливай по четвертому кубку!
Нельзя, мужи! Четвертый это Кубок Обиды!
Какой там еще обиды! Обидно будет нам, когда в горле пересохнет.
Говорю нельзя! Да и жбан уже пуст.
Так наполни его!
Я уже все вылил из меха.
Ах ты обманщик! У тебя ведь еще один есть. Я своими глазами его видел, когда ходил за посудой.
Икарий смутился. Понял, что присутствующие не на его стороне и смотрят на него как на преступника, пойманного с поличным.
Тот мех не для вас. Я должен отвезти его в Трикориф.
Что? Трикорифян собрался потчевать? И это говорит наш родич! Нет, брат, коли уж ты наш, ты нас и угощай, а трикорифяне пусть хлебают из своего комариного болота!
Птелейцы разразились грубым хохотом. Филохор же, получив поддержку, выбежал из лесхи и вскоре вернулся с мехом в руках, бурно приветствуемый всеми, кроме демарха, Феспида и Эврикрата.
IX
Демарх ударил кулаком по столу. Ссориться со своими он не хотел, тем более что и сам был не прочь выпить еще, но допустить беззакония не мог.
Послушайте меня, мужи птелейские! Не полагается отбирать силой чужое добро. Икарий угостил нас по-родственному, и спасибо ему за это. Он развязал пояс и достал из кошелька серебряную тетрадрахму с изображением совы. Кто хочет вина, пусть последует моему примеру.
Все так и сделали, кроме Феспида, Эврикрата и, разумеется, Филохора. Раздались одобрительные возгласы:
И правда: зачем человека грабить, разве мы кентавры?
Перед Икарием выросла целая горка серебра.
Но он покачал головой:
Нет, вы меня не поняли. Я охотно угостил бы вас и без всякой платы, но поверьте не могу: бог не велит.
Ясно: одной тетрадрахмы тебе мало, с досадой и нетерпением сделал вывод демарх. Добавим еще по одной, раз ты такой жадный.
Горка серебра перед Икарием выросла вдвое; Икарий с тайным удовольствием наблюдал, как совушки Афины громоздились одна над другой, подобно курам на насесте. Подумал об Эригоне. Теперь будут у нее наряды, пляски, женихи, развлечения Однако запрет Диониса не давал ему покоя. Но что поделаешь так или иначе, они своего добьются. Силой возьмут.
Махнул рукой:
Будь по-вашему, раз уж так настаиваете. Давайте жбан!
Но Филохор, довольный своим успехом, предложенным не удовлетворился:
Зачем нам жбан? Мало, что ли, воды нахлебались мы в жизни? Разливай сразу по кубкам!
Конечно, подтвердил демарх. Неразбавленное, поди, еще вкуснее будет.
Лей, и до краев!
С тяжелым вздохом Икарий повиновался. Другие также протянули к нему свои пустые кубки.
Когда он их наполнил, все принялись пить, не принося жертвы. Крепкое вино жидким огнем разлилось по их жилам. Смотрели они друг на друга, смотрели на Икария, но взгляды их были теперь не такими, как прежде, скрывалась в них какая-то беспредметная подавленная злоба. Видно было, что они только ищут повода, чтобы дать ей выход.
Повод помимо воли подал Феспид.
Друзья, сказал он, не пора ли нам принять окончательное решение? Предлагаю поручить писарям вырезать его на двух табличках: одну поставим на городской площади, а другую в храме Артемиды.
Что тебе не терпится? возразил Каллий. Позволь уж это дело обдумать как положено.
Что тут еще обдумывать? Всё ведь уже решили.
Ничего не решили. Поступило только предложение.
Точно только предложение, подтвердил демарх. Но разве я тиран? Все мы тут равны.
Вот именно. Да здравствует равенство!
Выпили еще. Жидкий огонь сильней забурлил в жилах и выступил румянцем на щеках.
Ты, Феспид, не пьешь с нами, так и помалкивай!
Не соглашаемся на возврат лугов. Зачем они Артемиде? Мало ей, что ли, цветов на склонах Олимпа?
Верно!
Ну что ж? Тогда отложим дело, тяжело вздохнув, сказал Феспид.
Поглядите на него! Сам требовал поскорее решить, а теперь «отложим»!
Зачем откладывать? Заканчивать так заканчивать. Бабе твоей фигу! Пусть так писарь и запишет!
И конечно, на двух табличках.
Ха-ха-ха!
А теперь выпьем в знак нашего согласия. Икарий, наливай!
И, не дожидаясь его ответа, у Икария из рук вырвали наполовину опорожненный мех. Вина хватило каждому еще по кубку. Оставшееся забрал себе демарх и никого к меху не подпускал. Он грозно ударил кулаком по столу:
Я демарх! Кто против меня?
Вот тебе и равенство!
Что??
Он обвел присутствующих взглядом вытаращенных, налившихся кровью глаз. Икария охватил страх: ему показалось, что он видит перед собой разъяренного быка. Подумал, что хорошо бы поскорее уйти, но его удерживала горка серебра, лежавшая перед ним. В кошелек не уместится, а если оставить здесь разграбят. А может, попросить о помощи Эврикрата или Феспида? Но на этих двух и так все смотрели исподлобья. Нет, лучше не привлекать к себе внимания.
Филохор, слегка шатаясь, подошел к демарху.
Истинную правду ты поведал! Чем Пандион является для Афин, тем ты для нас. И, подставив свой пустой кубок, добавил: Все цари награждают своих верных слуг!
Поди прочь!
Но у Филохора уже не было сил, чтобы отойти. Он чувствовал огонь в своих внутренностях, чувствовал, что его нужно залить, и не помышлял ни о чем другом.
Отец мой, спаситель мой, бог мой! Наполни мой кубок! Забери все мое имущество, только налей!
Все твое имущество, вот так удивил! Что ж у тебя за имущество кроме твоих веревок? Оставь их при себе, а то не на чем будет даже повеситься.
Оба рассмеялись, но большинство уже потеряло способность соображать.
Всё забирай
Да что ж там забирать?
Жену забирай
Понимал ли он, что говорил? Скорей всего нет. Ничего для него не существовало, кроме желания любой ценой залить неугасимый жар внутри.
Но демарх еще сохранил рассудок. Он загоготал во все горло.
Это старуху-то твою? Нет, дорогой мой, оставь ее себе. Это та же петля. И даром не взял бы. И вдруг словно осенила его молниеносная мысль: А знаешь что?.. Уступи мне свою дочурку. Сейчас и навсегда!..
Стесахор был человеком справедливым и рассудительным. Ифиною любил по-отечески и охотно видел ее в обществе своей дочери Филомелы. Но теперь и его пожирал внутренний огонь. В свете того огня девушка мгновенно предстала перед ним во всей своей красе, такою, какой он видел ее недавно, когда она пела пеан Эригоны, и этот образ разбудил в нем самую низменную страсть. Да, раньше он этого не понимал и только теперь понял: он жаждет обладать этой девушкой, должен получить ее любой ценой, получить немедленно. Он взглянул на Филохора своим взглядом разъяренного быка.
Ну, что? Отдаешь дочку?
Если бы Филохор ответил «нет», тот наверняка убил бы его.
Ифиною? пролепетал несчастный, пятясь назад.
На миг очнулись в нем остатки отцовского, гражданского, человеческого достоинства. Но только на миг. Беспомощно переводил он взгляд то на зверскую физиономию демарха, то на мех в его руках, и наконец решительно подставил кубок:
Согласен. Лей!
Приведешь ее ко мне сегодня же. Поклянись!
Клянусь. Наливай!
Демарх наполнил его кубок вином. Филохор жадно поднес его к губам, но в этот момент чья-то ладонь выбила у него кубок из рук. Перед ним стоял Феспид.
Филохор, ты что ума лишился? Боги таких клятв не принимают. А тебе, демарх, стыдно пользоваться слабостью человека, потерявшего разум.
Что? прорычал тот, ударив кулаком по столу. Я демарх. Кто смеет мне противоречить?
Но его перекричал Филохор:
Моя собственность! Что хочу, то и делаю. Я ее породил, не ты! Мне она и принадлежит! Захочу, так даже
И безумец понес такие непристойности, что Феспид, заткнув уши, направился к выходу. По пути наткнулся на Эврикрата.
Постарайся выпроводить Икария, сказал ему. Он твой шурин. Я же пойду предупрежу свою Ликориду пусть приведет Ифиною к нам. В случае нужды соберу людей. Не для того избрали мы демарха, чтобы он наших гражданок срамил; хвала богам, не во Фригии живем!
Эврикрат стал пробираться к Икарию. Это оказалось нелегким делом.
Филохор, взбешенный тем, что ему не дали выпить, набросился на хозяина злополучного меха. Он с трудом выговаривал слова, его душила злоба.
Злодей, разбойник! Смотрите, сколько сов заграбастал!
Ну, твоих-то тут негусто, заметил кто-то.
Другие, однако, подержали Филохора:
Ну и что с того? Все они наши!
Я о народе беспокоюсь, подтвердил Филохор. Я всегда с народом! Злодей. Разбойник! Отдай, что награбил!
Он протянул руку к серебру, но, потеряв равновесие, свалился на глиняный пол и растянулся недвижный как колода.
Все оцепенели: никогда ничего подобного не видели.
Что с ним? Никак умер?
Действительно умер.
Эй, демарх! Филохор умер!
Демарх, который только что допил остатки вина прямо из меха, с трудом поднялся с места.
Я демарх! тяжело выдохнул. Кто против меня?
Он хотел подойти к лежащему Филохору, но ноги отказывались ему служить. Он пошатнулся.
Что творится, мужи! Знать, и мне умирать пора.
И нам! И нам! послышались крики. Мы все отравлены!
Отравитель! Отравитель!
Демарх, сильный как бык, вырвал из столешницы мраморную плиту, всю залитую вином; другие вооружились палками. Все бросились на Икария.
Кубок Обиды взял свое.
X
Эригона сидела на своем обычном месте за прялкой. Все ее мысли были об отце.
«Его там чествуют как вестника божьей милости и божественной Ирины! О Дионис, да будет благословен твой приход! Как теперь расцветет хутор на Эразине!»
Тут ей показалось, что кто-то скребется в дверь снаружи. Она прислушалась: звук повторился, и послышалось жалобное скуление.
Бросилась отворять дверь. Мера! Что это значит?
Понуро поджав уши и хвост, продолжая поскуливать, верная собака подползла к ногам своей хозяйки.
У Эригоны подогнулись колени.
Мера! Где отец?
Собака указала мордой на выход.
Что ж, раз надо идти идем.
Она вышла, оставив дверь открытой. Спустившись к Эразину, пошла вниз по его течению. Шла словно в каком-то забытьи, с опущенной головой. Потом, подняв голову, увидела солнце, окруженное тучами.
Гелиос, скажи! Мой отец жив?
Тучи еще сильнее сгустились вокруг солнца, а затем и полностью закрыли его.
Тогда она обхватила руками голову и заголосила. Прохожие, пентеликонские угольщики, посмотрели на нее с тревогой: это был протяжный стон. Но постепенно он стал облекаться в слова:
На людей и их оклики она не обращала внимания.
Дойдя до излучины, где речка поворачивала на юго-восток, Эригона зашагала в ту же сторону, невзирая на лай Меры, которая пыталась повернуть ее в противоположную. Она была уверена, что отец первым делом отправился в Марафон.
Не дойдя до города, она застряла в толпе незнакомых крестьян и крестьянок, которые заметили, что девушка разговаривает с кем-то, для других невидимым. Но Мера чуяла его присутствие и тихо скулила.
Спасибо, милостивец! благодарила кого-то Эригона. Я знала, что ты обо мне не забудешь. А его там нет? Есть? А душа его у тебя? И душа матери тоже? И я увижу их обоих?
Глядите, улыбнулась! шептались окружившие ее люди. А глаза, глаза! В какую-то даль смотрят, нет, скорее внутрь себя. А на лбу печать Дети, дети! Это печать той, чье имя даже вымолвить страшно.
Эригона повернула обратно, вверх по течению Эразина, к его излучине. Снова запела:
Толпа поначалу следовала за ней, но постепенно рассеялась. У речной излучины Мера снова звонко залаяла. Эригона пошла за ней.
Когда они подходили к Птелею, уже смеркалось. Никто им не встретился. Прошли по главной улице. Город казался вымершим. Перед большим домом с закрытыми дверями Мера залилась отчаянным лаем; потом, как бы опомнившись, жалобно завыла и побежала дальше. Эригона пела на ходу, ни на что не обращая внимания.
У трикорифской стены встретили ее две девушки; узнав, боязливо сдвинулись в сторону.
Ликорида, милая, что с ней? Эригона ли это, или дух Эригоны?
Окликни ее, Ифиноя, тогда узнаешь.
Эригона, Эригона!
Но в ответ они услышали только слова песни:
Могучая Геката! в ужасе воскликнула Ифиноя. Так она мертвая?
Нет, ответила Ликорида, живая. Но ты видишь печать на ее лбу?
Какую печать!
Печать Персефоны, прошептала Ликорида. Люди с такой печатью долго не живут. Пойдем, расскажем обо всем отцу.
Эригона тем временем шла дальше. Вслед за Мерой она пересекла болото и поднялась на пригорок, где рос одинокий вяз. Там Мера остановилась и глухо завыла. Почва под вязом была рыхлой, видно, над ней недавно поработала лопата. Сверху лежал камень, на котором чья-то нетвердая рука нацарапала: «Икарий».
Эригона перестала петь.
Ты снова со мной, милый? спросила кротким, неземным голосом. Зовешь меня к себе? К нему, к ней и к себе? Я мечтала когда-то о том, кому выпадет развязать мой девичий пояс. И вот ты пришел. Предаюсь твоей воле.
И она потянулась к своему поясу.
XI
На следующее утро девушки снова собрались в вязовой роще Артемиды, но не для того, чтобы петь и плясать. Все пугливо жались к Антианире, Филомела же, прежде гордая и высокомерная, была до такой степени пристыжена и унижена, что своим видом вызывала жалость.
Все здесь? спросила Антианира.
Коринна оглядела присутствующих:
Двух нет Ликориды и Ифинои.
Их ждать не будем. Феспид велел им не появляться на людях: опасаются, чтобы с Ифиноей
Оборвала себя, встретив умоляющий взгляд Филомелы.