Оставленных судьи приказали раздеть; начался второй внимательный и всесторонний осмотр, сопровождаемый совещанием. Когда он кончился, царица решительно подошла к тому ребенку это был мальчик, который всем сразу понравился. В то же время глашатайша сняла венок с руки Каллигении и дала его царице.
Мать этого ребенка, выходи!
Из толпы окружавших выделилась, сияя гордостью и счастьем, молодая крестьянка, крепкая и красивая, с румяными загорелыми щеками.
Кто, чья и откуда? спросила царица.
Необула, жена Агнона, с приморского хутора под Гиметтом.
Агнона? с недоумением переспросила царица. Я помню жену Агнона, гиметтского хуторянина: она была моих лет. Но уже в прошлом году я не видела ее на празднике Деметры.
Это была его первая жена, царица; она умерла, скоро будет два года.
Праксифея неодобрительно покачала головой и вполголоса прочла:
Итак, продолжала она громко и с ударением, перед нами маленький сын Агнона и Необулы?
Необула поняла намек.
Царица! укоризненно сказала она. В этом упреке было столько искренности, что Праксифея мгновенно раскаялась в своем подозрении.
Не обижайся, дочь моя, сказала она, целуя Необулу в лоб. Будь и впредь целомудренна, чтобы Деметра любила тебя и благословила твою семью и твое хозяйство. Но прежде чем присудить тебе венок, мы должны тебя кое о чем спросить. Во-первых, где находятся гробницы твоих и Агноновых предков, и тщательно ли вы им приносите жертвенные дары в поминальные дни?
Наши гробницы находятся на мысе Зостере в двух стадиях от храма Аполлона; это издали видные с моря курганы. Мы исправно приносим им дары в праздники Анфестерий и Генесий.
Правду она говорит? спросила царица, обращаясь к толпе.
Правду! Правду! ответило два голоса; это были соседки Необулы по хутору, ночевавшие в одной с ней палатке на празднике Фесмофорий.
Хорошо делаете, дочь моя; за это и ваши дети и потомки отплатят вам тем же. Но по соседству с землей Агнона находится и капище и роща героя Анагира; получает ли он от вас полагающиеся по общеэллинскому закону приношения?
Необула ответила не сразу; но вид венка в руке царицы заставил ее побороть нерешительность.
Каждый год блаженный герой получает от нас козу.
Правду она говорит? опять спросила царица.
Но ответа этот раз не последовало.
Так как никто не подтверждает справедливости твоего показания, то согласна ли ты сама подтвердить его клятвой?
Согласна, ответила Необула, подумав.
Повтори же твои слова и в заключение, касаясь головки твоего ребенка, скажи: в этом клянусь.
Необула исполнила требуемое.
И хорошо, дочь моя. Велика сила героев: она вторая после силы бессмертных богов. Итак, сыну Агнона и Необулы присуждается венок Каллигении; но как его звать, нашего маленького победителя?
Царица, сказала Необула, краснея от радости: Агнон приказал мне в случае победы тебя попросить дать имя младенцу.
Меня? спросила Праксифея. Но почему не хотите вы дать ему имя его деда? Отца Агнона, помнится, звали Архедемом?
Нельзя; Архедемом зовут старшего сына Агнона от его первой жены Еврилиты.
Ты права, я забыла. Тогда дадим ему имя его победы; глашатайша, возгласи: венчается Каллиген, сын Агнона и Необулы.
Глашатайша исполнила ее приказание.
Гражданки, прибавила Праксифея, обращаясь к толпе. Венчается один, но заслуживших много. Всех, чьи младенцы получили хоть один листик, я приглашаю сегодня ко мне на ужин, во дворец Эрехфея.
II
Хутор Агнона находился на том месте извилистого Саровского побережья Аттики, где гора Гиметт, спускаясь все ниже и ниже, под конец низвергается в море, образуя далеко выдвинутый мыс Зостер. И здесь она, впрочем, как бы не хочет прекратить своего существования и, погрузившись, опять выплывает на поверхность в виде круглого, щитообразного пустынного островка Фабриды. Дорога из Афин вела, впрочем, не вдоль побережья, а в обход Гиметта и по восточному его склону. По ней и отправилась после угощения у царицы Необула с соседками и рабынями на двух запряженных мулами двуколках. Соседки покинули ее, не доезжая моря: одна с няней и ребенком подъехала она к хутору, где ее ждали Агнон с Архедемом. Уже издали махала она полученным от царицы венком; когда двуколка остановилась, она протянула ребенка мужу.
Ну, Каллиген, сказала она значительно, приветствуй отца.
С ласковой улыбкой принял Агнон сынка.
Будет достоин старшего брата, сказал он. Архедем ведь тоже в свое время получил венок Каллигении.
Необула сдвинула брови; напоминание ей, видимо, было неприятно. Агнон заметил ее неудовольствие и, чтобы задобрить ее, сказал ей:
А мы в твое отсутствие тебе тоже приготовили радость: с божией милостью, новая хозяйка, войди в наш новый дом!
Не хочу.
Агнон оторопел.
То есть как же не хочешь? Не ты ли все время бранила нашу старую лачугу и дождаться не могла переезда в новый дом?
Не хочу потому, что он не готов.
Чего же в нем недостает?
Необула с детским смехом бросилась на шею мужу.
Милый мой, ты еще не все знаешь. Я была гостьей царицы. Те, указала она рукой на деревню, где жили соседки, те нет, но я была. Ах, милый, ты не представишь себе, что это за красота. Двор окружен колоннадой. Посредине два высоких столба: это вход в царицыну хорому. Вот я и решила, что и у нас должен быть такой же вход.
Что ты, опомнись! Нам ли с царицей тягаться?
И совсем не надо тягаться: только два столба мне поставь и над ними красивый фриз с триглифами и фронтон; вот и все. И это ты легко можешь пристроить к тому, что уже есть.
Очень легко, как же! Откуда я тебе возьму два таких огромных дерева?
А вот!
Она показала ему рукой на две сосны, высоко вздымавшие свои головы среди вязов и чинар соседней рощи. Но лицо Агнона приняло очень серьезное выражение.
Ты забываешь, моя пичужка, что это роща Анагира.
Не забываю, а отлично помню.
Послушай, моя баловница, брось свои прихоти; дело важнее, чем ты думаешь. Он опустил глаза и после паузы, с легкой дрожью в голосе, продолжал: Ты помнишь, как умерла моя первая жена Еврилита?
Помню: упала в колодец и утонула.
Вот то-то и есть, что не упала.
Необула отпрянула в ужасе:
Что это значит?
Колодец был вырыт мною в участке заповедного луга Анагира, врезавшемся клином в мою землю. Я думал, что имею право это сделать, так как все, приходящие поклониться герою, ко мне обращаются за водой
Ну?
Когда колодец был готов, я послал к нему Еврилиту, чтобы принесла воды поливать огород. Время было вечернее. Пошла старушка и вскоре бегом вернулась обратно как теперь вижу ее широко раскрытые глаза. «Нагнулась, говорит, чтобы снять ведро с ворота вдруг из глубины высовываются какие-то длинные белые руки и хватают меня за шею».
Могучая Геката!
Я прикрикнул на нее, чтобы она бросила свои бредни, и вторично послал ее за водой. Она пошла нехотя и не вернулась. Она всегда очень покорна была и меня боялась больше, чем Анагира.
Необула многозначительно тряхнула головой.
После этого я уже не мог приносить Анагиру прежних жертв и возлияний; между нами точно война была. И надеялся я, что он освободит меня от своего соседства и пойдет в другое место.
Правильно!
И что же вышло? Анагир исправно сам брал по козе в поминальный день.
И спасибо ему. Так я и царице сказала, а то не получил бы наш сыночек венка.
Утомила меня эта война, и я решил испросить себе прощение у почтенного героя, чтобы он по-прежнему покровительствовал нам, получая от нас следуемое.
Ну нет, Агнон, с этим я не согласна. Сдаваться не намерена ни ему, ни тебе я не Еврилита. Надо сделать так, чтобы Анагир нас покинул, и для этого первым делом срубить те два дерева. Этим заодно и меня потешишь и его уязвишь. А пока это не сделано я не хозяйка в твоем новом доме!
С этими словами она встала и, кликнув няне нести ребенка за ней, быстрыми шагами отправилась в старую избу, где и заперлась.
III
В следующий поминальный день опять загадочным образом исчезла коза из Агнонова стада. Весь день искал ее Архедем среди скал и зарослей Гиметта; наконец, ночь заставила его отказаться от дальнейших поисков и вернуться домой в тот новый двор, где он жил с отцом.
Луна уже выплывала из-за темного гребня аттического Олимпа, когда он приблизился к роще Анагира, лежавшей на пол пути между Гиметтом и домом Агнона. Он остановился: идти ли прямо, или свернуть в сторону, чтобы обойти владения неприятеля?
Ему показалось, что роща зажила какой-то тихой таинственной жизнью. Дубы и чинары шумели в ночном ветерке; но через этот шум слышалось чье-то точно пенье, чья-то точно речь. Он стал прислушиваться: пенье было жалобное, точно кого-то хоронят, слышны были и слова, но разобрать их он не мог. Дрожь пробежала по его телу: уйти бы, уйти поскорее! Да, теперь не уйдешь. Он чувствовал какую-то странную, необъяснимую тягу; казалось, воздух застыл вокруг него и уносил его непреоборимым течением к роковой роще.
Я погиб, погиб! твердил он себе. Это могучие дриады справляют свои хороводы, и я их подслушал!
Ему вспомнился рассказ об аттическом юродивом Бакиде, который тоже однажды подсмотрел и подслушал нимф и стал «нимфолептом», то есть одержимым нимфами. Потеряв рассудок, он скитался по деревням и говорил бессвязные речи, из которых благочестивые люди составляли оракулы. За них его изредка кормили, поили и одевали, но чаще ему приходилось голодать и ночевать под открытым небом, и мальчишки бросали в него камнями.
«То же и со мною будет», с содроганием думал он.
И все же он не мог противиться таинственной тяге, увлекавшей его все ближе и ближе к роще Анагира. Все явственнее и явственнее слышалось похоронное пенье; все глубже и глубже проникали к нему в душу эти печальные, раздирающие звуки. Он забыл даже о своем страхе: его сменила жалость, такая жалость, которой он не чувствовал со времени смерти своей матери.
Вот уже видны образы поющих да, это, несомненно, дриады. Они сплелись в хороводе и тихо, плавно ходили вокруг двух своих сестер, стоявших посредине с распущенными волосами и в черной одежде. Что это? Не мертвых, значит, оплакивают, а живых? Да, по-видимому: те две плакали, а остальные пели:
Они умолкли, и обреченные в свою очередь запели:
Вдруг хоровод остановился: нимфы заметили приближающегося Архедема. И он их успел разглядеть, и то чувство печали, которое завладело было его душою, уступило место новому чувству чувству восхищения перед этой невиданной, неслыханной красотой. Теперь он уже не боялся и не грустил он бы охотно отдал свою жизнь, земную и загробную, лишь бы ему дали хоть на время слиться с ними, приобщиться их божественного бытия.
Цепь была разорвана; только обе обреченные остались на месте, остальные подошли к опушке рощи. Послышались голоса:
Вот враг!
Задушим его!
Или обезумим!
Зачем? Разве вы не видите, что смертоносная Кера уже сидит на его плече?
Страшная Персефона! Да ведь он скоро после них сойдет в могилу. И, боги, какой ужасной смертью!
Подруги, посмотрите, какой он прекрасный! Нет, мне жаль его.
И нам, и нам.
Сестры, приголубим его! Пусть хоть эту ночь проведет в неге и любви!
Он стоит милости нимфы; сам Дафнис не мог быть прекраснее.
Кто же будет ему подружкой? Знаем, все готовы. Ловите мое запястье, невесты!
Я поймала! Он мой!
Поздравляем, Филира[2]!
Стыдно, нимфы! Сестер забыли!
И хоровод восстановился. Сам не сознавая, что с ним происходит, Архедем очутился в цепи пляшущих: Филира взяла его за руку и нежно-нежно посмотрела ему в глаза. Теплой волной заливало его блаженство; теперь он знал, что такое жизнь олимпийских богов.
Я твоя подружка! Хочешь?
Хочу ли я? Боги! Да я все спрашиваю себя, не сон ли это!
А может быть, и взаправду сон? шаловливо спросила Филира, целуя его в губы.
Тише! крикнула старшая. Хоровод, кружись!
И опять полились жалобные напевы:
И опять прежняя печаль овладела душою юноши. Но, странное дело! Чувство блаженства не стало от этого слабее. Он одновременно и плакал, смотря на обреченных, и ликовал, чувствуя прикосновение руки Филиры.
Нимфа, любимая! шепнул он ей во время ответной песни. Кто эти две, и зачем вы их оплакиваете?
Спроси их сам, если хочешь. Только лучше не хоти!
Но он не мог не хотеть. Когда песня кончилась, он решительно выступил вперед. Не выпуская, однако, руки Филиры.
Дриады могучие, ответьте мне! О какой смерти поете вы? Кто вас убьет?
Одна из плачущих, стряхнув слезы с ресниц, пристально посмотрела на него.
Ты нас убьешь!
А другая прибавила:
Но и сам будешь убит нами!
Архедем вздрогнул.
Филира, милая, что они говорят? Заныло сердце у меня, как будто я проснулся, и от прежнего блаженства ничего не осталось.
Филира потупила глаза.
Я же тебе говорила, чтобы ты не спрашивал. Вы, люди, только незнанием и счастливы. Но постой, я утешу тебя. Назови мне какое-нибудь желание, я исполню его.
Желание? Я желаю, чтобы перестали плакать эти две несчастные, чтобы они были блаженны и радостны, подобно вам.
Это желание ты сам можешь исполнить, если захочешь; но ты не захочешь. Нет, назови мне другое.
Других у меня нет; все заснули.
А ты их разбуди! Припомни, чего желал ты весь прошлый день?
Архедем припомнил и улыбнулся.
Желал найти козу, исчезнувшую среди зарослей Гиметта.
Вот это дело. Искал козу, и нашел нимфу. Но я не обидчива. Пойдем, я покажу тебе твою козу.
Юноша оторопел:
Ты, надеюсь, шутишь?
Я? Нимало. Я ведь не сказала, что отдам тебе ее не могу, Анагир не велит. Но показать тебе ее могу. А дам тебе и она вторично поцеловала его, дам тебе себя. Доволен? Стоит нимфа козы?
Опять волна блаженства залила его. Филира же, нежно обвив его рукой, повела его обратно к Гиметту. Луна сияла на небесах, и в роще Анагира слышались, постепенно замирая, жалобы нимф о своих обретенных подружках:
IV
Был холодный вечер осеннего дня. Необула с Архедемом сидели в красной хороме нового двора действительно красной хороме, украшенной высоким порталом с фризом и фронтоном. Маленький Каллиген спал тут же, в колыбели, при матери. Необула нянчилась с ним сама его няня, благочестивая женщина, ни за что не хотела переселяться в святотатственный двор и объявила, что скорее даст себя убить.
Оба были не в духе. Архедем тоскливо прислушивался к унылому завыванию осеннего ветра и к далеким раскатам саронских волн.
«В такую ночь они не выходят», думал он про себя.
Архедем, расскажи мне что-нибудь!
Что именно, матушка?
Что-нибудь. Ты теперь так часто выходишь по ночам, неужели с тобой не бывает никаких приключений?
Архедем вздохнул и ничего не ответил.
Да вот, припомнила. Ты как-то обмолвился, что видел козу, похищенную у нас Анагиром, но взять не мог. Расскажи, как это было Ну вот, ты улыбнулся; видно, вспоминать об этом тебе не противно. Расскажи!
Что же, матушка, рассказать можно. Искал я весь день, десять раз занозил себе ногу, изодрал все платье об эти проклятые гиметтские колючки ничего. Солнце зашло; пришлось думать о возвращении. Иду я, иду и вдруг на полпути какой-то голос говорит мне: «Пойдем!»
Какой голос?
Внутренний, матушка, ответил Архедем, краснея как рак.
Уж очень много вы с отцом в последнее время этих внутренних голосов слышите. Ну, и что же?
И я пошел обратно.
К Гиметту?
К Гиметту.
Необула пожала плечами.
Ну, и что же?
Подошел я к отрогам горы и чувствую, что будто я не сам иду, а мои ноги меня несут. И вижу у самого подножья дыра. Спускаюсь через нее дыра ведет в пещеру. Разделенная стеной как бы на две комнаты. Вхожу. В комнате светло откуда был свет, не знаю, а только все было видно, хотя и не сразу. Дивлюсь. Вдоль стены какие-то люди, какие-то вещи, все бело, и никто не движется, и все молчит.