Осторожно, весело ответил граф Вишневецкий, не вздумайте выражать такие чувства при дворе. Удовольствие здесь не случайная капля ладана на ее алтарь, обеты ей возносятся непрерывно, а ее поклонники всегда готовы напасть на бунтовщика, который отказывается участвовать в ее празднествах. Вы не должны осуждать меня, если я признаюсь, что сегодня вечером я буду присутствовать на очередном поклонении ей, и не откажите мне в просьбе, принесите также и вы жертву ей. Нет, продолжил он, более серьезно, мне не следует настаивать без веской причины. Вы удивлялись тому, с каким безразличием я смотрю на придворных красавиц, нынче вечером во дворце Сирадии вы увидите ту, чья красота превосходит их всех; нынче вечером вы увидите Марину, княжну Сендомирскую.
Радость, освещавшая лицо графа Вишневецкого, ничуть не пробудила аналогичной радости в груди Дмитрия. «Август, счастливый Август, подумал он, как различны наши чувства и наши судьбы!» Он испытывал сильное искушение рассказать своему другу о мимолетной встрече с дамой, оставившей столь неизгладимый след в его сердце, но все же не решился из чувства неловкости, преодолеть которую ему было непросто. Он согласился сопровождать графа во дворец Сирадии. Великолепные покои, в которые их провели от входа, украшали обвитые гирляндами колонны; стены со всех сторон были закрыты огромными зеркалами, в которых отражалась веселая и непрерывно движущаяся толпа. Дмитрий сразу же увидел графиню Сирадию, чью природную красоту подчеркивали всевозможные ухищрения, ее великолепная одежда, сверкающая драгоценными камнями, была тщательно продумана, чтобы показать идеальную симметрию ее форм, высокий рост увеличивался за счет алмазной тиары. В окружении самых знатных вельмож она была объектом всеобщего восхищения, которое она так высоко ценила и горячо желала. Однако не одни только прелести графини привлекали внимание; рядом с ослепительной и властной Генриеттой, находилось нежное и милое существо, чей застенчивый, но выразительный взгляд, казалось, скорее избегал, чем искал восхищения. Ее пышные светлые локоны были покрыты белой прозрачной вуалью, скрывавшей часть ее шеи и плеч и спадавшей изящными складками на яркую лазурь ее платья. Блеск материи придавал ей сияние, жемчуг, который украшал ее платье и плавные локоны, подчеркивал элегантность, не нарушая простоты ее костюма. Один взгляд на эту прекрасную особу убедил Дмитрия, что именно ее он видел на въезде в Краков. Он нетерпеливо и смущенно, спросил у графа Вишневецкого, кто она.
Княжна Сендомирская», был торжествующий ответ. Сердце Дмитрия упало при этих словах. Позвольте мне представить вас ей», продолжил граф и повел Дмитрия к княжне.
Она встретила их исключительно приветливо, и граф, более оживленный и более очаровательный, чем когда-либо видел его Дмитрий, немедленно вступил с ней в беседу. Дмитрий же, разом побледневший и с потухшим взглядом, молча стоял рядом с ними. Мелодичный и проникающий в самое сердце голос княжны, сдержанная веселость ее манер, форма и содержание ее высказываний вызывали смутное чувство нежности и печали в груди Дмитрия. Зарождающуюся любовь, даже безнадежную, присутствие объекта любви скорее успокаивает, нежели раздражает, влюбленный получает печальное удовлетворение от того, что смотрит на возлюбленную, слышит ее голос, подробно изучает ее совершенство; но это удовлетворение столь же фатально, сколь чарующе; вся его сладость постепенно уносится пьянящим ветром, и остается лишь горечь, а те совершенства, что некогда вспоминались со смешанным чувством триумфа и печали, теперь возвращаются в памяти только с ощущениями страдания и нетерпения. Дмитрий, незнакомый с пугающим ходом человеческих страстей, но испытывающий грусть и сожаление, почувствовал непреодолимое желание находиться возле княжны.
К нему подошла графиня Сирадия, удивленная его внезапно изменившимся поведением и выражением лица, и пошутила над его мрачным и отсутствующим видом. Он попытался ответить со своей привычной живостью, но усилия были для него слишком болезненными; чтобы поддержать беседу, он попросил ее любезно разъяснить ему правила игры в макао17. Она с улыбкой согласилась и повела в другую комнату. Марина проводила его взглядом.
У вашего друга, сказала она, обращаясь к графу, столь же благородная внешность, сколь необычные манеры.
Не торопитесь с выводами относительно моего друга, ответил граф. Сегодня вечером, признаюсь, он счел нужным изображать бога молчания, и, если бы в его взгляде не читалось удовольствие, которое его уста отказались выразить, я сожалел бы том, что он по моей просьбе согласился сопровождать меня на этом празднике. Но, продолжил он после минутной паузы, я беспокоюсь, как бы у вас не сложилось, пусть на мгновение, неблагоприятное впечатление о нем. Узнать его означает полюбить. Он обладает гением, который, не будучи прирученным ранним общением с миром, проявляется в бесстрашной оригинальности его мнений, в своеобразной меткости его высказываний, в поразительном размахе его взглядов и планов. Он обладает сердцем, крайне восприимчивым к любым впечатлениям, искренним, великодушным, благородным, восторженным в своих привязанностях, вспыльчивым, но незлопамятным в своих обидах. Однако при всей этой личностной и умственными привлекательности, знать его таким, каким я его знаю, и не тревожиться за его будущую судьбу невозможно. Его нетерпение по отношению к необходимым ограничениям света, его столь неосторожно выражаемое презрение к безрассудствам и предрассудкам общества заставляют меня думать, что, если когда-либо Граф внезапно остановился, встревоженный тем, что почти навлек на себя опасность предать секрет своего друга.
Княжна, с явным интересом выслушавшая эту хвалебную речь, казалось, была разочарована ее внезапным окончанием, но глубокомысленно заметила:
С какой бы опасностью ему ни пришлось столкнуться в будущем, ему повезло, что у него есть теперь такой друг, как граф Вишневецкий.
Граф поблагодарил ее за этот комплимент; в этот момент объявили танцы, и они с княжной направились в соседний зал. По окончании сарабанда18 граф подвел Марину к креслу, возле которого стоял Дмитрий; в это момент к ним подошел граф Коссар, отвел графа в сторону для разговора и отвлек его внимание от княжны. Дмитрий все еще молчал, не сводя с княжны полного восхищения взгляда. Княжна почувствовала неловкость и, стремясь прервать затянувшееся молчание, смущенно произнесла:
Ваша светлость, я выслушала хвалебный рассказ графа Вишневецкого о вас, и почти готова завидовать тому, что у вас есть такой друг.
Едва она заговорила, Дмитрий оживленно обернулся к ней; но к концу ее речи выражение его лица изменилось.
Я осознаю, ответил он сдержанно, ценность дружбы графа Вишневецкого, но у вас, сударыня, несомненно, нет оснований завидовать мне: вы идеально созданы для того, чтобы чувствовать и вдохновлять на дружеские чувства.
Княжна, не догадываясь, что эти слова имеют в виду именно дружбу графа, приняла их за общее наблюдение и ответила:
Дружба это сокровище столь высокой ценности, требующее качеств столь редкого свойства, что я сочла бы почти самонадеянным полагать, что я обладаю ими. Способность к пониманию не менее важна, чем доброе сердце; понимание позволяет нам познать характер друга во всех его проявлениях, сердце же учит нас ценить и помнить о его достоинствах, прощать или забывать его недостатки.
Однако я могу потерпеть неудачу во всех других отношениях, весело сказал граф Коссар, подходя к ним, если бы одно лишь созерцание ваших добродетелей могло считаться доказательством дружбы, я мог бы претендовать на честь почувствовать ее, между тем, тут я менее всего заслуживаю аплодисментов, ибо недостатков в вас мне не удалось обнаружить.
Взгляд Дмитрия выражал смесь презрения и негодования от этих слов и фамильярности, с которой они было произнесены, однако княжна, не ответив ему, повернулась к графу Вишневецкому, который, услышав ее наблюдение, произнес:
Я согласен с Вашей Светлостью, что нельзя полагаться на стабильность дружбы в слабых умах, они слишком часто оценивают людей по внешним признакам и неспособны обнаружить проявления недостатков, пока не прочувствуют на собственном опыте. Их внезапно привлекает нечто приятное, и столь же неожиданно отталкивает некое неблагоприятное качество.
Да, сказал Дмитрий, мы несовершенны, и все же мы ожидаем совершенства в других, не осознавая, что некоторые достоинства влекут за собой определенные недостатки подобно тому, как океан подвержен бурям или ветер переменчив.
Не будь я не знаком с вашим характером, сказал граф с улыбкой, ваше желание считать воздержанность одной из первых обязанностей дружбы, заставило бы меня думать, что вы рассчитываете употребить ее себе во благо.
Ваше предположение совершенно справедливо, ответил Дмитрий, и я никогда более болезненно не переживал его истинность, нежели теперь.
Марина, пораженная тем, какой эффект шутливое замечание графа произвело на Дмитрия, попыталась отвлечь его, сказав:
Нет ли опасности, что мы можем распространить эту снисходительность к ошибкам наших друзей, на ошибки в целом?
Ни в коей мере, на мой взгляд, ответил Дмитрий, друзей нужно любить не за что-то, а вопреки их недостаткам.
Позвольте спросить, каков предмет вашей столь серьезной дискуссии, поинтересовалась графиня Сирадия, подходя к ним.
Недостатки друзей, сударыня, ответил граф Коссар.
Недостатки друзей! повторила она с удивлением. Должна признаться, я сочла бы их достоинства более приятной темой. Что до меня, то мне так же трудно обнаружить недостатки в моих друзьях, как добродетели в моих врагах. Однако теперь нам следует отложить обсуждение этого вопроса и присоединиться к праздничному столу.
Она попросила графа Вишневецкого сопровождать княжну, а себе в спутники выбрала Дмитрия, который неохотно повиновался; даже в то время, когда он находился рядом с очаровательной графиней, взгляд его был прикован к яркому и прекрасному облику княжны Сендомирской. Она сидела между графами Вишневецким и Коссаром, и, хотя Дмитрий не слышал, что именно она им говорила, он отметил интерес, с которым она слушала первого, и лукавую, но сдержанную улыбку, которая играла на ее губах, когда она отвечала последнему. Не имея привычки скрывать свои чувства, он продолжал смотреть на нее, пока графиня, удивленная его молчанием, не проследила за его взглядом и не поняла, чем оно вызвано.
Красота княжны Сендомирской, сказала она, настолько ослепительна, что второстепенные планеты, что движутся вблизи ее орбиты, рискуют оставаться в тени и забвении.
Легкая досада, прозвучавшая в этих словах, напомнила Дмитрию о самообладании, и весь остаток вечера он уделял внимание лишь графине. Оживление на его лице и беззаботность речи были вымученными, но Марина с удивлением отметила изменения в его поведении; вызвав любопытство и догадки, они пробудили внимание и интерес.
Глава III
Ее очарование и разум,
И добродетели он изучал в восторге.
Любовь пришла на смену восхищенью.
Не будучи любимым, пал он духом,
Но не признался никому, молчал;
Бродил совсем один подобно тени,
Своим искал убежище печалям,
Лишь в маске слабой радости, в улыбке
Скрывал тоску, покуда тайный пламень
Пылал в его груди, лишив покоя.
«Леонид» Гловера19
Марина, княжна Сендомирская, была единственной дочерью одного из самых влиятельных дворян Польши, воеводы Сендомира. Ранние годы ее жизни прошли в уединении отцовского замка. Благодаря усвоенным из его наставлений знаниям в сочетании с природной одаренностью, она прославилась как умом, так прекрасными личностными качествами. Чувствительность ее сердца равнялась силе ее разума; чарующая нежность, уважение к волеизъявлению любимого человека, черты, столь важные в женском характере, были присущи Марине в полной мере. Отсутствие этих прекрасных качеств не способны искупить даже самая соблазнительная красота, даже самые чарующие милости; они, в самом деле, могут вызвать пылкую страсть, но не в силах сохранить чистую и длительную привязанность.
Марина унаследовала от отца сильное и восторженное религиозное чувство. Вера была для нее жизненно важным принципом, сопровождавшим каждую мысль и влиявшим на каждое действие. Вера научила ее помогать страждущим, прощать заблуждения, плакать с несчастными и радоваться с удачливыми, среди прекрасных картин природы любить добро и среди возвышенного и необычайного преклоняться перед силой Всевышнего. Не ведая печали, она едва могла поверить в ее реальность, и когда чистейшее счастье наполняло ее сердце, и живительная улыбка играла на губах, она мысленно восклицала: «Неужели есть на свете существа, не считающие свою жизнь благословением божьем и молящие о наступлении конца, тогда как мне жизнь дарит постоянное очарование, и каждый день изобилует новыми удовольствиями?»
Когда княжна Сендомирская предстала пред двором, сияющая молодостью, искрящаяся весельем, яркая, счастливая, невинная, она опасалась, что не сумеет одновременно с изяществом и страстью выразить различные чувства своего чистого и благородного ума. Ее титул обеспечивал ей почтение, ее красота требовала преклонения, ее добродетель вызывала уважение. В сочетании с этими качествами таланты столь же редки, сколь привлекательны, неудивительно, что она не могла не вызывать самый безграничный интерес, самое искреннее восхищение. Несмотря на комплименты, поклонников и всеобщее обожание, она сумела сохранить простоту, столь характерную для ума, скромность, столь необходимую для женщины; ее манеры приобрели придворную изысканность, однако ее разум не попал под влияние придворной фальши. Так поверхность алмаза приобретает блеск в результате полировки, а его сущность сохраняет всю свою первоначальную чистоту. Такова была княжна Сендомирская, когда граф впервые представил ей Дмитрия. Сочетание изящества и благородства его манер, одухотворенное лицо, глубокий мягкий тон его голоса, мягкость его улыбки во время их короткого разговора в сочетании с восторженной речью графа в его адрес произвели сильное впечатление на княжну и вызвали тайное желание вновь увидеть его. Это желание недолго оставалось не исполненным; граф вскоре представил Дмитрия в Сендомирском дворце20; и оба друга стали наведываться туда так часто, как только позволяли приличия.
Воевода, всегда относившийся к графу с особым уважением, распространил это отношение и на его друга и с большим удовольствием встретил известие о его намерении поступить на службу в Польше.
В частых дружеских беседах, которые Дмитрий вел теперь с воеводой и Мариной, он мог наблюдать влияние религии на разум, избавившись от тех суеверий, с которыми он привык ее видеть неразрывно связанной. Теперь он впервые научился верить и почитать возвышенные истины христианства, но его негодование было более чем когда-либо направлено против тех учреждений, чья очевидная бесполезность так долго мешала ему получать и признавать божественные доктрины, которые они стремились приукрашивать и распространять. Он не знал, что впечатление, производимое на чувства общественными законами, подкрепляет то, которое передается разуму религиозными заповедями, и поскольку они обычно объединены, невозможно критиковать первое, не разрушая благоговения, связанного с последним.