Тебе не кажется подозрительным, спросила в тот же вечер Герта, что Теерлинк берет тебя совсем без денег? Да, у него ужасный порок речи, но все-таки! Ведь семья у него и родовитее, и намного богаче нашей. Может быть, он просто ну, знаешь, неспособен на это?
Об этом сестры говорили много и с неизменным интересом. Левина рада была сбежать от Герты и прочих, пусть это даже означало замужество за чудаковатым заикой Теерлинком. Вскоре Герта тоже вышла замуж за торговца сукном, достаточно богатого даже для нее, но умерла первыми родами. А Левина по приглашению королевы Екатерины Парр, слышавшей о ее картинах, отправилась к английскому двору; с ней переехал Георг и получил место в дворцовой страже. Со временем она его полюбила прежде всего за то, что не мешал ей рисовать; от большинства мужчин такого великодушия не дождешься. Заикание Георга с годами почти сошло на нет и теперь проявлялось лишь изредка, обычно в минуты сильных переживаний большой радости или большого страха. Он никогда об этом не говорит, но Левина подозревает, что в казарме ему не слишком весело: мужчины, когда собираются вместе, бывают жестоки не меньше женщин. Однако в целом служба в дворцовой страже ему подходит: она требует терпения и молчания а этими двумя талантами Георга Бог не обидел.
Вот так, говорит она, отложив кусочек угля и протягивая мужу рисунок. Что скажешь?
Какой-то старик, говорит он. Я что, вправду такой старый?
Георг, когда это ты сделался таким тщеславным? смеется Левина, а он заключает ее в объятия и притягивает к себе.
Л-левина! выдыхает он; и она вдруг вспоминает, как его любит. Океан нежности, хлынувший из глубины сердца, растапливает все преграды между ними. Георг увлекает ее в спальню. Левина бросает взгляд на Маркуса но он по-прежнему безмятежно спит, и рядом с ним снова прикорнул Герой. Захлопнув за собой дверь, они принимаются раздевать друг друга, торопливо и неловко возясь со шнуровкой. Оба молчат: слышен лишь шорох ткани и частое, шумное дыхание. Корсаж, сдавливающий живот и бока, падает на пол; Левина вдруг остро ощущает, как располнела в последние годы, и пугается. Вдруг это не понравится Георгу? Он, кажется, ничего не замечает; опустившись на колени, он приникает лицом к ее чреву и глубоко вдыхает, словно старается поглотить самое ее существо.
После ужина Маркус уходит к себе наверх, а Георг и Левина остаются в гостиной, и муж перебирает стопку ее рисунков, разглядывая каждый.
Чьи это руки? спрашивает он.
Он поворачивает рисунок к свету, чтобы рассмотреть получше; Левина подходит и заглядывает ему через плечо. На рисунке руки Джейн Грей, слепо шарящие в поисках плахи.
Ничьи. Просто фантазия. Она не хочет объяснять не готова снова погружаться в этот ужас или рассказывать, что ей не хватает духу перенести на бумагу сцену казни целиком.
А это леди Мэри Грей, верно? Предыдущий рисунок он убрал под низ стопки и взялся за следующий.
Верно.
На этом наброске Мэри изображена со спины, в три четверти. Левина рисовала девочку десятки раз, пытаясь вообразить под одеждой обезображенное тело ребенка, передать неестественный змеиный изгиб позвоночника. Ей вспоминается, как отец однажды повел ее в мертвецкую, показал мертвого карлика и приказал его рисовать снова и снова, пока не получится. Так отец учил дочь анатомии. «Человеческое тело не едино, говорил он, оно состоит из множества частей. Нужно рассмотреть каждую в отдельности и понять, как она скреплена с остальными». Левина была еще очень молода, и странные пропорции карликового тельца короткие ноги, длинный торс, квадратная голова немало напугали. Мэри Грей другая. Пропорции ее тела совершенны, только очень малы, словно у марионетки; на лице притягивают внимание большие ясные глаза и рот, что так легко, даже против ее желания, складывается в улыбку. Была бы красавицей если бы не горб. Как несправедливо! Но именно это сочетание совершенства и несовершенства, их зримая противоположность завораживает Левину.
Трудно представить, каково ей приходится, бормочет Георг. Не совсем понятно, имеет ли он в виду уродство Мэри или гибель родных девочки.
Она сильнее, чем кажется, отвечает Левина. Куда больше я беспокоюсь за вторую сестру.
Леди Кэтрин?
Она кивает.
Взгляни. И, взяв со стола стопку рисунков, перебирает их, потом находит набросок лица Кэтрин.
Ты уловила ее хрупкость, говорит он. И красоту. Подносит рисунок ближе к свету, вглядывается. Прежде я не замечал, как она похожа на отца.
И красотой, и обаянием в него, отвечает Левина. Верно, Генри Грей немало девичьих голов вскружил в свое время!
В казармах я слыхал толки о том, что законная наследница престола она, а не Елизавета.
Боже упаси!
Левина пробует представить ветреную Кэтрин Грей в роли королевы Англии. На первый взгляд это кажется невозможным но, в сущности, почему нет? В жилах Кэтрин течет кровь Тюдоров, и на ней, в отличие от Елизаветы, нет пятна незаконнорожденности.
Королева надеется произвести на свет мальчика. Тогда вопрос престолонаследия будет улажен.
Георг бросает на жену выразительный взгляд, возводит глаза к потолку, но не спорит.
Он продолжает перебирать рисунки. Вот Фрэнсис Грей набросок по памяти. Здесь она улыбается, а в жизни Левина уже давно не видела на ее лице улыбки.
Зачем ты так много рисуешь Греев? спрашивает он.
Фрэнсис делает у себя в Бомэноре галерею. Хочет повесить там портреты всей семьи.
После казни герцога поместья Греев должны были отойти короне, только королева сразу вернула их Фрэнсис не все, хотя и почти все: Брэдгейт, ее любимый дом, оставила за собой. Фрэнсис не скрывала облегчения: не от того, что земли и особняки остались в чужих руках, а от того, что королева не держит на нее зла. Однако она со своими двумя дочерями ходит по лезвию ножа. Все трое прикидываются католичками, но с них глаз не сводят: Фрэнсис рассказывала Левине, что Сьюзен Кларенсьё неотступно следит за ними и докладывает королеве об их жизни что они едят, с кем переписываются, часто ли молятся. Неудивительно, что она хочет окружить себя портретами родных и близких, многих из которых уже потеряла.
Опять портреты! ворчит Георг. Быть может, он предпочел бы, чтобы жена сидела дома и рожала по ребенку каждый год.
Не начинай, твердо отвечает она.
О чем это ты?
О том, что ты не вправе жаловаться на мою работу. Все, чем мы живем, куплено на мои заработки.
И она широким жестом обводит дом и все, что в нем серебряную посуду в шкафу, стеклянные окна, выходящие на улицу, в то же время ощущая, что поступает невеликодушно. К чему напоминать Георгу, что не он содержит семью? Он очень хороший муж. Другой на его месте еще много лет назад забил бы ее кнутом до полусмерти, чтобы принудить к повиновению.
А правда, что Фрэнсис Грей решила выйти замуж за своего конюха?
Вам в казарме, кроме сплетен, заняться нечем? спрашивает Левина, и в голосе проступает раздражение. Она прекрасно знает, что Георг ревнует к ее дружбе с Фрэнсис, а он знает, как ей неприятно слышать, что подругу и ее будущего мужа обсуждают досужие сплетники. Стокс хороший, добрый человек; но главное, с ним она вместе с девочками сможет убраться подальше от двора! Левина повышает голос. Почему никто этого не понимает? Можно подумать, мир перевернется, если герцогиня выйдет замуж за простолюдина!
Да я не в том смысле начинает Георг.
Знаю, отвечает она. Прости.
Ей в самом деле стыдно. Они так редко бывают вместе: можно ли тратить эти драгоценные часы на ссоры?
Но вот что меня беспокоит Он в задумчивости потирает лоб рукой. Ты не боишься, что связи с этой семьей навлекут на нас беду?
Георг, я не из тех друзей, что в беде перестают быть друзьями. Фрэнсис всегда была ко мне добра я ее не покину. «Как мало мужчины понимают женскую дружбу, думает Левина, как низко ценят!» И потом, сейчас она снова в милости у королевы.
Все-таки она ввязалась в бессмысленный спор!
Королева любила и леди Джейн, ты сама рассказывала. Но это не помешало ей
Хватит! почти кричит Левина и выставляет перед собой ладонь, словно возводя между собой и мужем невидимую стену. Гнев кипит в ней и вот-вот прорвется, особенно потому, что она понимает: Георг прав.
Ви́на, я боюсь п-п-п-п Мучительная пауза; Георг пытается закончить слово. Как бывает в минуты волнения, его заикание снова напомнило о себе. Левину это больше не беспокоит: за семнадцать лет она привыкла к заиканию Георга и почти перестала его замечать но сейчас, когда на него сердита, оно снова неприятно царапает ей слух. п-последствий этого нового союза.
Георг говорит о королеве и испанском принце Филиппе. Не он один боится католиков: многие из тех, кто предан новой вере, уже бежали из Англии в иные страны, где нет религиозных стеснений.
Если боишься если ты такой трус пожалуйста, возвращайся в Брюгге! Но тут же она прижимает ладонь ко рту, коря себя за несдержанность. Прости я не хотела это было несправедливо.
Георг молчит. Она подходит ближе, начинает разминать ему плечи, однако он остается напряженным, неподатливым.
Некоторое время оба молчат. Наконец он говорит:
У нас с тобой хорошая семья, не так ли, В-в-в-в
Хорошая, Георг, тихо отвечает она.
Замерзла? спрашивает он.
Левина кивает: после захода солнца стало прохладно.
Королева сейчас уже обвенчана, говорит муж, встав и нагнувшись, чтобы растопить камин. Один Бог знает, что принесет нам ее брак. Как бы не начали сжигать людей. Сегодня с утра в Смитфилде была потасовка, хуже обыкновенного. Он наклоняется к поленнице с огнивом.
Католики и реформаты? спрашивает Левина, хоть это и излишний вопрос. Кто же еще? Нынче все волнения происходят из-за разницы в вере.
Боннер отхлестал по щекам какого-то прихожанина за то, что во время мессы тот не поднял глаз на гостию[16]. Об этом закричали на улице ну и началось.
Епископ Боннер? Он встает у нее перед глазами: пухлый, словно младенец-переросток, с круглым румяным лицом, капризными губами и холодным, жестоким взглядом. Вот кого ждут не дождутся в аду!
Времена молодого короля Эдуарда, когда каждый мог исповедовать ту веру, какую считал нужным, сейчас кажутся безвозвратно ушедшими в прошлое. Новая королева кнутом и шпорами возвращает страну на католический путь.
У нас в доме есть что-то, что можно поставить нам в вину?
Несколько памфлетов. И Библия.
Георг никогда особо не интересовался религией в этом, как и во многом другом, он следовал за женой. Но для Левины реформатская вера вошла в плоть и кровь, скрепила душу так же нерушимо, как яичный белок связывает краски на полотне. Однако в нынешние времена держать в доме английскую Библию опасно.
Главное для нас ходить к мессе так, чтобы все видели.
Да, и не забывать поднимать глаза на гостию.
Левина роется в стопках рисунков, разыскивая памфлет, недавно купленный на рынке.
Вот, протягивает ему несколько скрепленных вместе бумажных листков.
Выглядит довольно невинно, замечает он, просматривая памфлет, но тут ведь не угадаешь. И отправляет его в огонь.
Левина находит еще один тот, что использовала вместо закладки в одном из своих анатомических атласов. Как стремительно меняется мир! То, что месяц назад было ненужной бумажкой, теперь таит в себе смертельную угрозу.
К этому-то они придираться не станут, как ты думаешь? говорит она, листая атлас с изображениями рассеченного человеческого тела. Или тоже неблагочестиво?
В тот день, когда и анатомия станет ересью, Ви́на, мы немедленно вернемся в Брюгге, говорит Георг и крепко обнимает жену. А что с твоей Библией?
Георг, ты же не собираешься сжечь книгу?
Лучше уж ее, чем тебя.
Ни за что! Ей не верится, что он предлагает такое. Это же слово Божье!
Верно, угрюмо отвечает он. Но Бог нас простит. Он знает, что у нас есть причины.
Георг, это уж слишком!
Тогда отдай мне, и я надежно ее спрячу. Закопаю где-нибудь подальше от дома.
Неужто мы дожили до такого? горестно спрашивает она.
Пока нет, однако скоро доживем.
Она достает из деревянного ларца Библию, целует и передает мужу, с удивлением понимая, что его предусмотрительность ее успокаивает. Георг заботится о ней и защищает; вместе она, муж, Маркус они сильнее, чем по отдельности. Каково-то приходится Фрэнсис одной среди придворных шпионов и сплетников? На кого, кроме матери, надеяться ее девочкам? Неудивительно, что она готова выйти замуж хоть за конюха.
Георг, я так тебя люблю! растроганно говорит она.
Знаю, просто отвечает он.
Мэри
Уайтхолл, ноябрь 1554
Рука у королевы как птичья лапа. Вцепилась когтями мне в плечо, и все мои силы уходят на то, чтобы терпеть и не отталкивать ее. Другой рукой беспрерывно, круговыми движениями, поглаживает живот чтобы никто не забыл, что у нее там ребенок. Сияет от счастья и не сводит глаз с мужа.
Я улыбаюсь, но за этой улыбкой клокочет омерзение. Я для нее по-прежнему ручная обезьянка и девочка на побегушках: сходи туда, сходи сюда, подай-принеси, почитай, разотри мне плечи. Как будто она забыла о том, что убила мою сестру. А как же совесть? Как она живет с тем, что совершила? Думает, так угодно Богу? Я не верю в Бога, которому угодны казни невинных! Однако на молитве вместе с прочими, смиренно опустив глаза, перебираю четки золотая девочка Мэри Грей.
Ее испанец сидит рядом, но в напряженной позе, на самом краю скамьи, и старается отодвинуться подальше так инстинктивно делают люди, когда сидят рядом со мной. Я знаю, как проявляется отвращение. Королева касается его рукава, и он морщится. Вижу, что она ему противна, но сама она совсем этого не замечает. Лицо у Филиппа точь-в-точь как у Кэтрин, когда ей преподносят какой-нибудь ненужный подарок, и приходится из вежливости делать вид, что очень довольна. Окружающим испанец по большей части нравится: красив, роскошно одет, держится как настоящий король. Люди вечно смотрят на внешность мне ли не знать?
Все мы собрались на арене для турниров в Уайтхолле; здесь гости продемонстрируют нам испанское фехтование и верховую езду. В последние месяцы англичане не упускают случая показать, что ничто в испанцах их не впечатляет; и сегодняшний день не исключение. Несколько иностранных дворян попарно сошлись на поле и машут рапирами, но мало кто обращает на них внимание. День серый, пасмурный, с неба сочится изморось. Мы сидим под навесом, завернувшись в меха, защищающие от холода и сырости, однако у фехтовальщиков на поле вид очень несчастный. Как они, должно быть, мечтают вернуться домой, под яркое южное солнце!
Испанцам Англия не по вкусу. Вечно жалуются на все на погоду, на еду, на слуг. На их взгляд, мы странно одеваемся, не умеем себя вести, и нравы у нас чересчур бесцеремонные. Впрочем, это им не мешает пялиться голодными глазами на мою сестру и на Джейн Дормер. Фериа, ближайший сподвижник короля и, пожалуй, самый приятный из них, похоже, всерьез влюбился в Джейн. Кэтрин говорит, она станет для такого человека хорошей женой она добрая, тихая и кроткая, и готова слушаться мужа. А послушание главная добродетель хорошей жены: так говорит мистрис Пойнтц. Правда, не мне все знают, что мне ничьей женой не бывать. Но я тоже должна быть кроткой и послушной, чтобы загладить этим свои недостатки. Однако хотела бы я знать, какая сила способна сделать кроткой и послушной Кэтрин?
Филипп что-то шепчет королеве, так тихо, что не слышу даже я, хотя сижу у нее на коленях. При этом взгляд его скользит ко мне, и в складке губ ясно читается отвращение.