Мэри, милочка, у нас заболело колено. Сойди и присядь с нами рядом, говорит королева виноватым тоном.
Откуда ей знать, что я терпеть не могу сидеть у нее на коленях? Откуда знать, как я ее ненавижу? Она приказывает Джейн Дормер подвинуться и освободить для меня место рядом с ней, но тут вмешивается муж королевы и снова что-то шепчет. В результате Джейн Дормер остается на своем месте, а я втискиваюсь по другую сторону от нее, между Джейн и Магдален Дакр туда, где испанец сможет забыть о моем существовании. Магдален с гримаской отодвигается от меня подальше, что-то шепчет своей соседке, кузине Маргарет, и та громко фыркает. Я делаю вид, что мне безразлично. На самом деле нет. Я привыкла, да но все равно больно. Просто не стоит об этом думать.
Я озираюсь, ищу глазами сестру, только она куда-то ускользнула. Оглядывая арену, замечаю яркое пятно ее алое платье за высокой тисовой изгородью аптекарского огорода. Должно быть, опять любезничает с этим Гербертом.
На арену въезжают рысью с полдюжины верховых испанцев, и среди них Фериа. Среди зрителей раздаются приветственные крики; король встает с места и аплодирует, подняв руки над головой. Его примеру следуют и остальные, но аплодисменты выходят довольно жидкие. Всадники разодеты, как на парад: на них доспехи, высокие ботфорты, шляпы с причудливыми плюмажами и длинные черные плащи. У каждого плащ перекинут через плечо и ложится живописными складками. Вместо копий в руках испанцев длинные трости.
Вот так свирепые бойцы! кричит кто-то в толпе, и зрители покатываются со смеху, хотя не совсем понятно, что тут смешного. Да, они не вооружены, но кони у них отличные: шкуры блестят, как отполированные, они выгибают шеи, раздувают ноздри и пританцовывают на месте а всадники отлично с ними управляются. Ветер треплет попоны, блестит сбруя, многосложная, словно украшения королевы.
Кони вышагивают в ряд, останавливаются и поворачиваются по команде, высоко поднимая ноги и махая хвостами, а всадники перебрасываются своими тростями и ловко ловят их в воздухе.
И это все, на что вы способны? снова голос из толпы зрителей.
Ой, это какой-то новый танец! по-женски пискляво подхватывает другой, и по толпе прокатывается смех.
Филипп сжимает губы и барабанит пальцами по подлокотнику своего кресла. Все мы молчим. Из толпы новые насмешливые выкрики. Тук-тук-тук по подлокотнику. Королева пытается взять мужа за руку он отдергивает руку. Она бормочет что-то о «великолепном зрелище». Он, дернув лицом, отворачивается. Приближенные дамы королевы, Сьюзен Кларенсьё и Фридесвида Стерли, позади нас начинают в притворном восторге хлопать в ладоши. Король, обернувшись, бросает на них такой взгляд, что их руки застывают в воздухе. Королева потирает живот.
Один гнедой жеребец на поле вдруг пятится, встает на дыбы, едва не сбросив седока, и с того слетает шляпа. Тут смеется даже король но лишь пока из толпы зрителей не слышится:
Что такое? Дама потеряла шляпку?
Король снова плотно сжимает губы, и в глазах его вспыхивает гнев.
Однако я уже не слежу за тем, что делают испанцы на поле. Мой взгляд прикован к сцене в отдалении, возле тисовой изгороди, в которой участвует моя сестра. Граф Пемброк, отец Гарри Герберта, схватил сына за шкирку. Кэтрин рядом с графом кажется маленькой, как кукла; но она не спешит прочь судя по наклону головы, сестра о чем-то отчаянно его упрашивает. Я молчаливо желаю ей придержать язык: Кэтрин вечно сначала говорит, а потом думает, и рано или поздно это навлечет на нее беду. Но сейчас нашу Киску едва ли что-то остановит.
Вдруг Пемброк, не выпуская воротник сына, шагает к ней и свободной рукой с размаху бьет по лицу. Кэтрин валится на траву, взметнув алые юбки. Я едва верю своим глазам: этот огромный мужчина, что сейчас шагает прочь, таща за собой упирающегося сына, ударил мою сестру! Быть может, он сказал бы «сама напросилась» но что с того? Такому поведению нет оправданий.
«Что сделала бы Джейн?» думаю я и прежде, чем мысленно произношу вопрос, приходит ответ. Я прошу у королевы разрешения отойти и, сойдя с трибуны, бегу к тисовой изгороди. Беспокоить maman не стоит: чем меньше внимания к этому происшествию, тем лучше. Хорошо бы его вообще никто не заметил! Доброе имя моей сестры сейчас висит на волоске.
Дождь уже не моросит, а падает крупными тяжелыми каплями; к тому времени, как я добираюсь до Кэтрин, платье у меня намокает и тяжелеет. Она сидит на траве, мокрая насквозь, в потемневшем алом платье, дрожит и горько плачет.
Пойдем, Киска, говорю я, стараясь, чтобы голос звучал по-взрослому. Сейчас из нас двоих я старшая. Надо вести себя, как Джейн. Пойдем в дом, тебе нужно переодеться в сухое, иначе простудишься насмерть.
Чепец у нее сбился, волосы растрепались, мокрые золотистые пряди прилипли к лицу. На щеке красный след отпечаток мужской ладони. Она рыдает, вздрагивая всем телом; только сейчас я замечаю, что шнуровка у нее развязана, и Кэтрин приходится придерживать платье, чтобы оно не сползло с плеч.
Она позволяет мне затянуть шнуровку и молча идет со мной в покои maman. Это довольно далеко от арены. И платье, и туфли на мне так намокли, что трудно идти; до наших комнат мы добираемся уже совсем обессиленные. Двое щенков Кэтрин выбегают нам навстречу: она наклоняется к ним, гладит, приговаривает что-то ласковое и, кажется, на миг забывает о своем горе.
Стэн! Стим! Где остальные?
Maman отправила их на конюшню. Они грызли портьеры.
А Геркулеса? Он тоже там?
Да, и твою обезьянку тоже.
Кэтрин обожает своих питомцев. Иногда мне думается: она так переполнена любовью, что не знает, что с ней делать, и тут на помощь приходят домашние животные. Интересно, каково это, когда тебя переполняют чувства? Я-то свои всегда держу взаперти. Окружающие, быть может, считают, что я ничего не чувствую, но в этом очень ошибаются.
Я зову слугу, и он приносит ведерко углей, чтобы разжечь огонь. Скоро мы сбрасываем мокрую одежду и устраиваемся у пылающего камина: Кэтрин в лучшей шелковой ночной сорочке maman и в ее шали, я завернувшись в шерстяное одеяло. Передаем друг другу горячий пунш, отхлебываем по очереди, мелкими глотками, чтобы не обжечь рот.
Лучше тебе оставить его в покое, говорю я.
Но он мой муж! всхлипывает она.
Нет, Киска. Не муж. И тебе не победить.
Брак Кэтрин с Гарри Гербертом был частью интриги Нортумберленда: не случайно они поженились в тот же день, что и Джейн с Гилфордом Дадли.
Мы любим друг друга!
И это тоже ничего не значит, отвечаю я.
Ее лицо кривится от плача.
Пемброк сказал, что я запятнана изменой отца и сестры, что он не позволит сыну об меня замараться!
Не знаю, что ответить на это; но мне самой многое становится яснее. Как видно, когда королева свергла с престола Джейн, Пемброк, спасая собственную шкуру, поспешил перебежать на ее сторону. Поэтому он и не хочет никаких связей с Греями: мы живое доказательство его неверности.
По крайней мере, отцу хватило мужества умереть за свои убеждения! добавляет Кэтрин и, всхлипнув, утирает нос рукавом.
Я не уверена, что наш отец был таким безупречным рыцарем, каким воображает его Кэтрин. Он присоединился к мятежникам, восставшим против короны, и был схвачен при попытке бежать так говорит maman. Только к чему сейчас напоминать об этом Кэтрин, обожающей отца? Мне вспоминаются и другие слова maman: то, что на Кэтрин легла тень отцовского предательства, возможно, убережет ее от участия в борьбе за престол.
Положение королевы очень нестойко, cherie, добавила она. Вокруг столько реформатов, которые только и мечтают от нее избавиться.
Но Кэтрин не думает ни о престоле, ни об угрозе, беззвучно сгущающейся вокруг нас. Ее душа до краев полна мечтами о любви в ней нет места ни для чего другого. Должно быть, каждый из нас забывает по-своему и по-своему прячется от реальности.
Maman ищет выход из западни в новом замужестве. «Это убережет нас от беды», говорит она. Однако нельзя выходить замуж так скоро придется подождать; к тому же королева едва ли выпустит нас из виду. Елизавету она держит взаперти в Вудстоке, в надежде, что о ней все позабудут. Только забыть ее невозможно все только о ней и шепчутся; и очень хорошо, чем больше окружающие думают о Елизавете, тем меньше вероятность, что вспомнят о Греях так говорит maman.
Пойдем, Киска, пора одеваться. Скоро вернутся остальные, говорю я, надеясь отвлечь сестру от горестей. Что ты наденешь? Голубое? Тебе так идет голубой!
Мы помогаем друг дружке переодеться в чистые сорочки и корсажи, затягиваем друг другу шнуровки, привязываем рукава, заплетаем косы и прячем их под чепцы. Люблю, когда Кэтрин помогает мне одеться: она привыкла к моему телосложению и не трогает меня больше необходимого. Даже Пегги Уиллоуби, безобидное создание, когда я переодеваюсь при ней, не может скрыть любопытства, хоть и изо всех сил старается не пялиться на мою искривленную спину.
И кузина Маргарет тоже собралась замуж, говорит вдруг Кэтрин, словно размышляя вслух. Я слышала о помолвке Маргарет Клиффорд, но сама об этом не заговаривала, опасаясь расстроить сестру. Генри Стенли, лорд Стрэйндж в самом деле, странный жених![17] фыркает она. Кузина в нем души не чает, а он распускает руки, стоит ей отвернуться!
Я помалкиваю. Не стоит спорить с Кэтрин, когда ей, как говорится, вожжа под хвост попала.
Еще и maman! Она в гневе ударяет кулаком по колену; остатки пунша выплескиваются на пол, и Стэн и Стим подбегают, чтобы их слизать. Что она нашла в этом Стоксе? Кто он вообще такой?!
Он добрый человек, отвечаю я.
И немедленно об этом жалею; это замечание злит Кэтрин сильнее.
«Добрый»! повторяет она так, словно слово горчит на языке. Да он даже не И осекается.
Лучше бы тебе с этим смириться, Киска. Они поженятся в любом случае, что бы ты об этом ни думала. Разве тебе не кажется, что maman в последнее время выглядит спокойнее и счастливее прежнего?
Пф! отмахивается Кэтрин. Подозвав к себе Стэна, зарывается лицом в его шерсть и говорит капризным детским голоском: Тебе это тоже не по душе, правда, Стэнни?
Я встаю и подхожу к окну.
Дождь перестал. Провожу пальцем по запотевшему стеклу.
А еще этот Фериа, продолжает изливать наболевшее Кэтрин, ну ты его видела, Мышка, тот испанец тот, что хорош собой Он положил глаз на Джейн Дормер. А она словно и не замечает. Конечно, ничего удивительного все хотят жениться на Джейн Дормер! Томас Говард тоже ее обхаживает. Она сбрасывает с плеч платье и выбирает другое, натягивает его на себя, расправляет складки. Затем надевает одно из ожерелий maman, берет зеркальце и пристально себя разглядывает, поворачивая голову так и этак, поджимая губы, и наконец говорит со вздохом: Все младшие фрейлины вот-вот выйдут замуж, одна я останусь старой девой!
Тебе всего пятнадцать не рановато ли для старой девы? И потом, ты не будешь одна. Рядом с тобой останусь я.
Ох, прости, Мышка! восклицает она и, столкнув с колен Стэна, бежит ко мне. Присаживается на подоконник, чтобы наши лица были на одном уровне, сцепляется со мной мизинцами. Я не подумала так бездушно с моей стороны помнить только о своих горестях, когда
Она не договаривает но ясно, что хочет сказать: когда мне, с моим уродством, нечего и думать о том, чтобы найти себе мужа.
Кэтрин снимает с пальца обручальное кольцо.
Держи, говорит она и, взяв меня за руку, аккуратно надевает кольцо мне на средний палец. У тебя красивые руки и хорошенькое личико. Пусть ростом ты не вышла, зато всех превосходишь умом; пусть спина у тебя кривая зато душа прямая и благородная. Она умолкает; я вижу, что уголки ее глаз снова набухают слезами. А вот я не такая. Ты, Мэри, стоишь дюжины таких, как я.
От этих слов что-то сдавливает мне горло, словно там, внутри, нарыв, который вот-вот прорвется. Я не из тех, кто часто льет слезы, но сейчас готова заплакать.
И потом, добавляет сестра, всякое на свете случается. Ты слышала о королеве Клод? Она была горбатой, как ты, да еще хромой и косоглазой и что же ты думаешь? Вышла замуж за короля Франции!
Я киваю, глубоко вздыхая, чтобы не дать волю слезам. Не уверена, что хочу слушать о королеве Клод. Мысль, что какая-то горбунья взошла на трон, вовсе меня не успокаивает.
Что случилось с ней дальше? спрашиваю я.
Не знаю, отвечает Кэтрин. Но она стала матерью следующего французского короля, и в честь нее французы назвали сорт сливы[18].
Сорт сливы, повторяю я. По мне, не слишком-то большая честь. Интересно, что назовут в честь меня? Крыжовник? Такой же кислый и колючий.
Что ты, Мышка! Ты совсем не похожа на крыжовник!
«А по-моему, похожа» думаю я.
У тебя идеальные глаза. И вообще не унывай: происхождением ты не ниже королевы Клод, так что Не договорив, она обводит комнату широким жестом, словно желая сказать, что мне принадлежит весь мир.
Конечно, Киска, отвечаю я, чтобы с ней не спорить. Ты права. В нас обеих королевская кровь.
Эти слова вызывают у нее улыбку; а когда Кэтрин улыбается словно солнышко выглядывает из-за туч. Но за дверями уже слышится шум; с поля для турниров расходятся зрители.
Сейчас все пойдут на ужин. Пойдем и мы, чтобы нас не хватились.
Сцепившись мизинцами, мы выходим в холл, где уже расставлены столы, и за ними рассаживаются люди. Кэтрин вертит головой, выискивая в толпе Гарри Герберта. Отец его здесь, но самого Гарри не видно, и я чувствую, как Кэтрин этим расстроена. Появляется maman, ведет нас на галерею, где сидят король и королева. Ступени слишком высоки для меня: приходится останавливаться, чтобы передохнуть, и Кэтрин помогает подняться. Мы приседаем перед их величествами в глубоком реверансе. По бокам разносится шепоток: фрейлины заметили, что мы переоделись а все остальные пришли сюда прямо с поля. Филипп отходит к своим джентльменам; королева похлопывает себя по колену сигнал мне занять свое место и я снова становлюсь ее ручной обезьянкой.
Левина
Смитфилд / Уайтхолл, февраль 1555
Левина верхом пробирается сквозь толпу. Хорошо, что сегодня ее сопровождает конюх: в городе неспокойно. Они движутся против людского потока, текущего в Смитфилд, где Левина только что купила у своего обычного поставщика, в лавке за церковью Святого Варфоломея, новые краски. Она направляется в Уайтхолл; сегодня ей будет позировать кардинал. Левина боится опоздать и заставить такую важную персону ждать, но толпа сгущается и напирает все сильнее. Проезжая через рыночную площадь, Левина видела в центре ее столб, сложенные вокруг него дрова и хворост костер, подготовленный для приговоренного к смерти. Сегодня эта участь ждет каноника из собора Святого Павла; он отказался отречься от своей веры. Левина пару раз встречалась с ним в Лондоне; он показался ей человеком разумным и приятным. Она старается об этом не думать, но спрашивает себя, случайно ли сожжения «еретиков» начались сразу после возвращения кардинала из долгого римского изгнания?
Толпа волнуется и гудит вокруг. Беспокойство передается коню; он храпит, встает на дыбы, едва не задевает копытом голову прохожего.
Эй ты, смотри за своей чертовой зверюгой! рявкает прохожий, потрясая кулаком и скаля зубы, словно уличная шавка.
Левина натягивает поводья, но взбудораженный жеребец не хочет стоять на месте. Крики и волнение толпы пугают его. Левина вздыхает с облегчением, когда конюх, подъехав ближе, крепко берет ее коня за узду и, успокаивая, что-то шепчет ему на ухо.
С площади доносится многоголосый гул, словно рев штормового моря.
О господи! невольно вырывается у Левины.