Советы королям дают волшебники. Ты сама так говорила.
Я поняла, что он имеет в виду, в тот же день. Впервые за долгое время мне повезло: папа позвал нас с Лином провести вечер в экседре[6]. Ему вспомнилась вдруг петтейя игра на мраморной клетчатой доске, где нужно двигать свои фигуры и «есть» фигуры противника. Кто первым займет чужие клетки и сохранит при этом больше фигур, тот и выиграл. Пока была жива мама, мы играли по парам, а потом из каждой пары сражались победители. Теперь нас осталось трое, и пусть мне очень хотелось пригласить Эвера он тоже умел играть, я не решилась. Так что мы сделали иначе: Лин играл с папой, а я болела то за одного, то за другого. Играли мы с братом, а папа болел. И наконец он сразился со мной. Победитель определялся по скорости и эффективности ходов.
Где-то в середине последнего поединка я и сделала то, что мы с Эвером задумали: спросила папу, что он думает о придворных волшебниках. Помрачнев, он тут же начал сыпать вопросами, зачем я такое спрашиваю, и я с деланой неохотой призналась: «Хочу быть придворной волшебницей Лина, вот». В ту минуту я посмотрела брату, сидящему сбоку, в глаза. Он молчал и рассеянно улыбался. Он вообще был задумчивым, оба своих сражения проиграл.
Это правда? Отец тоже обратился к нему.
К моей радости, Лин кивнул. Не было никакого «когда-нибудь».
Я Папа сосредоточенно уставился на доску. Наконец конник фигура, ходящая углом, двинулась в атаку на моего императора. Я подумаю над этим, это занятно. Но если так, я многое делаю неправильно насчет вашего воспитания.
Что? сонно спросил Лин, хлопнув черными как уголь ресницами. Было ощущение, будто он вообще, пока папа бубнил, отвлекся, задремал. Это сердило: разве ему не важно, что мы на это вышли? Почему он не помогает мне?
Папа почти повторил слова Эвера:
Если вы правда собираетесь в будущем что-то решать вместе, вам нужно побольше видеться. А все так поменялось без Валато Взгляд его потускнел. Я взяла своего легата и пустила в лобовую атаку на его копьеносца. Ого, дочура хороший ход.
Я бы и рада больше видеться! призналась я. Копьеносец завалился на бок.
Я тоже, встрепенулся Лин, но меня не оставляло ощущение, что он опять нас не слушал, опять проваливался в сон.
Я повторил папа, подцепляя поверженную фигуру пальцами и убирая с доски. Он, в отличие от Лина, не спал, просто очень глубоко думал. Понимаешь, Орфо, э-э, есть препятствия, которые меня беспокоят и с которыми надо бы что-то сделать.
Я сглотнула, снова покосилась на Лина в поисках поддержки. Тот, откинувшись в кресле, сидел с сомкнутыми веками и барабанил пальцами по подлокотникам. На тонком усталом лице его не читалось ни тени энтузиазма. Под глазами лежали глубокие тени. Таким изможденным я помнила его только в год войны когда он раз за разом мог лишь гадать, заберет ли его с собой мама.
Препятствие к тому, чтобы я стала придворной волшебницей? с запинкой пробормотала я, но папа сразу помотал головой.
Нет, нет. Голос зазвучал почти заискивающе, и продолжил он быстро, точно желая скорее проскочить самое неприятное: К тому, чтобы вы снова общались сейчас.
Я уставилась на него во все глаза, но Лин так и не реагировал. «Когда-нибудь, издевательски пронеслось в моем мозгу. Когда-нибудь». Неужели ему совсем все равно? Захотелось лягнуть его, да посильнее. Или шлепнуть по щеке.
И какое же? спросила я как можно ровнее, проследила за тем, как чужой легат вплотную приблизился к моему императору, и отвела его. В ход пошла императрица. Легат пал.
Твоя сила, малыш, вдруг раздалось рядом. Лин опередил отца, а вот позы так и не изменил. Сидел, стучал по подлокотникам, жмурился. Губы кривились в малознакомой желчной улыбке. Отец боится, что прямо сейчас ты можешь случайно убить меня, потому что она все еще очень непредсказуема. Отец вообще боится теперь всего на свете, после того как
С чего он вдруг проснулся? И с чего начал злиться или вроде того?
Лин, оборвал папа. Его нависшее над доской лицо слегка побагровело, но глаза на брата он даже не перевел. На что ты намекаешь, Лин? Не выдумывай!
Я молчала. Теперь я остолбенела и только хлопала ресницами. Они они что?..
Это чушь. Брат все же открыл глаза, но смотрел он не на отца и не на меня, а куда-то между нами. Губы теперь тряслись. Чушь, и очень похоже, что теперь ты вообще относишься с опаской ко всем в мире женщинам. Может, ты ругаешь в мыслях и Гестет? А как насчет нашей доблестной прабабки, которая
Да что ты несешь, сынок? Отец ударил кулаком по столу. Перестань, а ну!
Фигуры подскочили, но я сосредоточилась и удержала их в равновесии взглядом. Такие фокусы я уже потихоньку осваивала, они никому еще не причинили вреда. И отец, и брат синхронно замерли, наблюдая, как императоры, и императрицы, и конники, и пехотинцы левитируют. Как плавно опускаются на места и замирают.
Все это правда? У меня по-прежнему получалось говорить ровно. Не знаю почему, но я не вопила, не плакала, у меня и мысли не возникло кого-нибудь из этих двоих убить. Может, потому, что и я по-прежнему опасалась своего дара. И не могла ручаться за себя. Во мне кипела обида, но голос разума легонько дул на нее, напоминая: «Зато если вдруг папа окажется прав, ты очень пожалеешь». Все еще правда?..
Орфо начал отец под внезапный злорадный смешок Лина. Я покачала головой.
Просто скажи, правда или нет. Я же так стараюсь! И я никого, ничем еще
Я Отец был уже совсем красным. И вместо злости я чувствовала жалость, не только к себе, но и к нему. Пойми, Орфо, все эти слухи, которыми оправдывала войну твоя мать, и все другие слухи о ней самой
Она даже не была волшебницей, отрезала я. Фигуры перед глазами все же поплыли. Пришлось моргнуть.
Но ее двоюродный дед, твой прадед, тот самый, который
Не упоминай! Лин дернулся.
Ей ничего от него не досталось. В смысле дара, он не наследуется, напомнила я. А еще Лин прав, была ведь прабабушка Эагра, которая как раз
Папа только вздохнул, а при упоминании прабабушки скорбно сдвинул брови. Предостерегающе поднял ладонь, как бы осаживая: «Это другое».
Да, Валато не досталось дара. Зато безумие достаться могло. С ним все сложнее.
Тогда сойти с ума может и Лин! здраво напомнила я.
Или уже сошел! Брат вдруг высунул язык, искривил плечи так, чтобы одно оказалось выше другого, и закатил глаза под лоб. Заерзал, заболтал ногами в воздухе. Что, не видно? Я безумец, безумец, безумец!
Это было совсем не смешно, скорее омерзительно: будто моего обычно серьезного и спокойного брата подменил какой-то уродливый безмозглый зверек. Может, он просто нервничал из-за всех этих повышенных тонов, может, надеялся так нас отвлечь и помирить? Я не понимала. Отец явно тоже: он хрустнул кулаками, схватился за голову и отчаянно выпалил:
Да что сегодня с вами поросята!
Я могла сказать то же про них двоих. Но вместо этого я произнесла:
Не думаю, что мамино поведение было связано с чем-то таким. А если ты боишься, что я наврежу Лину, так пусть за нами кто-то присматривает, когда мы вместе. Я же не против.
Это предложение опять что-то сделало с братом: он разом перестал кривляться и помрачнел. Его глаза сузились. Кажется, он никогда прежде так на меня не смотрел: будто на предателя? Он даже взвыл тихо, не разжимая зубов.
Кто, например? прозвучало почти со злостью. Какие-нибудь твои няньки?
Я спохватилась: все-таки он уже почти вырос. Наверное, ему неприятна была мысль о любом присмотре, но я слишком хотела вернуть брата себе, чтобы печься о таких вещах. Подумаешь, прислуга. В нашем замке все очень хорошие, добрые, и никто не станет лезть почем зря. Тем более о чем он? Это ведь для его же безопасности! Как ни обидно звучали слова папы, совсем отрицать их я не могла. Путь прадедушки, путь прабабушки оба были возможны.
Да хотя бы кто-то из целеров, примирительно предложила я. Все равно вместе мы бываем не так много.
Меня устроил бы даже кир Илфокион с его цепкими глазами, рокочущим голосом и привычкой поливаться благовониями. А ведь я терпеть его не могла за то, что вечно посылал кого-то шпионить за мной и Эвером, надеясь нас на чем-нибудь поймать и сделать приятное отцу. Он хотя бы был бдительным, верным и храбрым. Все это он доказал, когда мама выбрала умереть и сбежала из замка. Лина, ничего не понимающего, она тогда потащила с собой, и кир Илфокион забрал его уже у скал, хотя ее остановить не сумел. Я не сомневалась: мы делим похожие кошмары о том страшном вечере. Мне ведь досталось от мамы тоже. Я почувствовала, чего она хочет, и попыталась задержать их с братом на главной лестнице, но меня сбросили со ступеней и опалили взглядом, полным такой ненависти, что, может, я лишилась чувств не от боли, а из-за него. Очнулась я, только когда мама была уже мертва, а кир Илфокион за руку вел Лина домой.
Я не хочу! отрезал Лин, которому, конечно, тоже доставалась излишняя целерская опека.
Но я не успокаивалась.
А ты сам? Я заглянула отцу в глаза. Я и тебя с удовольствием бы видела почаще. Может, сделаем снова какие-то семейные
Не получится, вздохнул он. Его усы висели как-то уныло. Я бы и хотел, но даже сегодняшний вечер для меня самого большой подарок. Отменилась встреча с Мористеосом Монусом, ну, патрицием границ. У него вроде несварение от плохой клубники
Брат прыснул. Я в который раз удивилась: его никогда не смешили туалетные разговоры, тем более кира Мористеоса с его добрым взглядом, щедрыми подарками в виде сладостей и звенящими колечками в бороде мы обожали. Стоило посочувствовать ему, а не веселиться.
Я не хочу, чтобы за мной и сестрой кто-либо шпионил, заявил наконец Лин. Он говорил так запальчиво, будто его загоняют в угол и нужно сражаться насмерть. Я и так вижу слуг достаточно часто, и я не хочу, чтобы они, например, стояли над нами! Они начнут потом на нас жаловаться и передавать тебе наши секреты. Он поморщился и продолжил с явной неохотой: И потом, кто из них что сделает, если вдруг Орфо правда
Если вдруг Орфо правда
Он не продолжил, но меня прошиб гадкий озноб. Я сделала то же, что за ужином: занавесилась волосами, чтобы никто ничего не заметил, и до хруста сжала кулаки на коленях.
захочет убить меня. То самое, чего боялся папа. Я. Многие, даже слуги, не разбиравшиеся в волшебстве. Но именно понимание, что Лин, мой Лин, тоже этого боится, боится и допускает, пусть краешком сердца, ощущалось как горькое предательство. Я чуть не плакала. Я боялась, что не сдержусь. Стоило просто вскочить и убежать, запереться в комнате, где есть окно, и, высунувшись из него, посшибать дюжину апельсинов с садовых деревьев. Это всегда меня успокаивало, тем более на апельсины год выдался урожайный. Но я сидела и молила себя потерпеть. Глубоко дышала, понимая: слезы вот-вот побегут по лицу. Как унизительно. Как глупо. Я сама знаю о себе правду, я должна понимать, я должна мириться и
Эвер, сказал папа. Повисла тишина.
Что Эвер? мрачно спросил Лин. Украдкой глянув на него, я опять заметила нервный блеск глаз. Еще и пятна какие-то на щеках выступили
Если не хочешь слуг и целеров, но хочешь придворную волшебницу, которая, возможно, убережет твой разум вместе со своим, я скорее начала убирать волосы за уши, чтобы все видеть, пусть за ней и за тобой заодно присматривает гаситель. Тем более, как я знаю, он делает отличные успехи в бою, пусть техника и неклассическая. Вот.
Отец переводил взгляд с Лина на меня, ожидая возражений, но мы молчали. Я старалась скрыть радость и облегчение: идеально, просто идеально, это же предел моих мечтаний! Лин же явно растерялся: только хватал ртом воздух. Удивленно. Будто не веря ушам.
Физалец выдохнул он наконец полувопросительно.
Физалии он больше не принадлежит, отрезал отец, и слово «принадлежит» резануло меня. Отец вряд ли считал Эвера рабом, но все-таки. А еще он умная голова. Читает много. Много путешествовал со своим предыдущим нанимателем, даже более-менее разбирается в политике. Ты зря не дружишь с ним, мальчик замечательный.
Я Теперь Лин не мог подобрать слов. Опустил голову, начал тереть веки. О боги, папа
Да что? не понимал тот.
Я обожаю свою сестричку, но почему в довесок к ней должен идти этот белобрысый мертвый груз? Лин даже глаза опять закатил.
Не говори обо мне так, будто меня тут нет, огрызнулась я. Мне не нравился сам тон, не нравились скользкие словечки: ходульное «наниматель», презрительное «белобрысый» Моего Эвера вдруг захотелось оградить от всего этого. И никому не отдавать, ни брату, ни отцу.
Папа неожиданно поддержал меня засмеялся и поправил:
Живой. Более чем живой. И уверен, ты не пожалеешь.
Правда-правда, уверила я и, подавшись вбок, ухватила Лина за руку. Пальцы были вялыми, потными и холодными, странно, пугающе холодными, но я заставила себя об этом не думать, потому что они все же легонько сжались в ответ. Эвер хороший, и он вечно боится кому-то помешать, так что с ним не будет проблем, ты
Король и его волшебница, тихо и грустно оборвал меня Лин. Он снова прикрыл глаза, немного откинул голову. На веки вечные. Речи ни о ком третьем не было.
Но истории меняются с течением времени, отозвался отец. Он снова сосредоточился на игре. Особенно если там есть правила. А правила есть почти везде.
Оба они были правы. Одну сторону принять бы не получилось, даже если бы я хотела. Ведь в действительности история придворного волшебника Мариона отличалась от моей как минимум одной важной деталью.
Король Арктус родился с клеймом гасителя.
А мне предстояло однажды потерять и своего гасителя, и своего короля.
Чудовище
Две мои нелюбимые легенды о том, как в мире Тысячи Правил родились первые волшебники и гасители. Они напоминают о том, что правила богов берутся не с потолка. Они появляются по одной простой причине: люди не могут соблюдать свои.
Наши древние предки жили в холодных пещерах, ели сырое мясо и много болели оттого, что любящие промозглость паразиты селились в их внутренностях. Наши древние предки страшно боялись огромного мира вокруг, не умели ни исцелять раны, ни создавать красивое, ни даже нормально драться. Наши предки были ничтожествами, которые, возможно, вообще не понимали, зачем появились на свет такими несовершенными голокожими, двуногими, нелетучими, бесхвостыми подобиями обезьян. Им оставалось только выживать.
Однажды вожди нескольких племен узнали о необычном месте Святой Горе. Прячась поблизости, подглядели, как оттуда спускаются красивые животные и красивые, очень красивые люди. Огромного роста, с ухоженными руками и волосами. Одетые не в засаленные шкуры, а в яркие узорчатые ткани, украшенные самоцветами, золотом, раковинами, венками. У тех людей были зычные голоса, лики сияли, глаза полнились жизнью. Те люди на самом деле не были людьми даже вожди это поняли и не посмели нападать. Но поняли они и кое-что еще: если чем-нибудь поживиться у этих красивых существ в доме там, на Горе, возможно, удастся сделать собственные народы чуть счастливее.
Вожди рискнули и в одну ночь полезли на Святую Гору, к ее серебристой мерцающей вершине. Они нашли там все, что и можно себе представить, дворцы из мрамора и стекла, сады, полные фруктов, пруды, кишащие рыбой. На Горе было так красиво, что вожди испугались, почувствовали себя совсем жалкими. Они не посмели благоговение помешало забрать ничего, кроме одного-единственного колчана со стрелами. Только колчан, без лука, ведь что такое лук, они не знали. Но и этого оказалось достаточно. Коснувшись одной стрелой стопки сухой травы, люди получили огонь. Приложив другую к гноящейся ране ребенка, излечили ее. Воткнув в землю третью, вырастили оливковое дерево. Стрелы очень помогли людям, но, совершив одно-два чуда, каждая рассыпалась. Вскоре волшебство кончилось. И вожди решили повторить свою дерзость.