Вскоре из высокой двери в зал вышел немолодой поверенный в черном строгом костюме с большой дубовой шкатулкой в руках. В шкатулке, должно быть, лежало завещание.
Все затихли. В воздухе слышался лишь шелест вееров, временами дополняемый чьим-то кашлем с задних рядов, да еще у стены кто-то все шелестел кульком, по всей видимости, с какой-то снедью с орехами или с леденцами.
Адвокат поставил свою ношу на стол. Затем он торжественно оглядел зал, одновременно протирая черной бархатной салфеткой золотое пенсне, и, нацепив его себе на нос, занял, наконец, свое место за столом. Солнечные лучи, струящиеся из окна у него за спиной, ореолом светились в его тонких седых волосах, окаймлявших поблескивавшую от пота лысину.
В первом ряду перед поверенным сидели только я, Надежда Кирилловна и Аглая. Совершенно бесшумно в наш ряд, только чуть поодаль от нас, подсел и долговязый приказчик-управляющий тот самый, которого я накануне видел в лавке.
Крышка шкатулки распахнулась. В зале наступила гробовая тишина.
У меня засосало под ложечкой.
Поверенный вытащил на свет сложенный втрое лист бумаги. Кашлянув, он развернул документ и нараспев, как дьякон на клиросе, громким голосом заговорил:
Оглашается духовная грамота почетного гражданина Российской империи, купца первой гильдии Петра Устиновича Савельева
Я приготовился было слушать чтение длиннейшего списка, в котором, как это принято в купеческих семьях, обычно подробно описана вся домашняя утварь, иконы, пожертвования различным богадельням и общественным советам. Но, к моему удивлению, текст оказался гораздо короче:
«Все движимое и недвижимое имущество, весь денежный капитал в делах, оборотах или долгах предоставляю в равных долях в неприкосновенную собственность моих компаньонов их сиятельств Евгения Константиновича, Дмитрия Константиновича и Всеволода Константиновича Кобриных. Обязую упомянутых лиц также совершить следующие выдачи из моего капитала: жене моей, Надежде Кирилловне Савельевой, передать во владение мой дом в Замоскворечье, ее личные украшения и пятьдесят тысяч рублей в неприкосновенную собственность; дочери же моей, Аглае Петровне Савельевой, десять тысяч рублей по достижении ею двадцатилетнего возраста».
Барсеньевы в тексте завещания не упоминались.
Меня бросило в жар. Стало нестерпимо душно. Сердце билось неимоверно.
Значит, все кончено?
Оглядевшись по сторонам, я заметил в последнем ряду младшего Кобрина: он ухмылялся в свои реденькие усики и, казалось, с затаенным удовольствием наблюдал за реакцией окружающих. А зал сперва на несколько мгновений замолчал, будто уясняя услышанное, а потом по толпе пробежал ропот. Он словно вывел Надежду Кирилловну из недолгого оцепенения, и та, недовольно дернув плечами, поднялась с места.
Впрочем, сей факт не привлек к себе никакого внимания: поверенный уже дочитал очень лаконично изложенное завещание и кивнул головой с чувством выполненного долга.
Все в зале разом заскрипели стульями, заговорили, засмеялись. Некоторые бросились поздравлять младшего Кобрина, и мне было гадко созерцать эту липкую, льстивую, услужливую радость.
Надежда Кирилловна, окинув взглядом зал так, что шум стих, поправила на плечах шаль и подошла к столу. Мы с Аглаей последовали за ней.
Когда же, любезный Игнатий Фролыч, мой муж подписал сию бумагу? спросила поверенного вдова.
За день до кончины своей, Надежда Кирилловна. Особливо меня для такого случая вызвал.
Да, все верно, это рука Петра Устиновича, тетка, взяв лист, рассматривала аккуратные округлые буквы завещания. Ну что же, я его на том свете спрошу, за что он мне такой позор учинил. А вы? Как вы-то поставили подпись под подобным документом? Вы ведь в нашем доме всегда столовались, я вас за друга почитала
Прошу простить, Надежда Кирилловна, но время не терпит! Позвольте откланяться. Я всем, чем мог, вам послужил.
Поверенный протянул было руку за бумагой, однако Надежда Кирилловна прижала лист к груди.
Нет уж, голубчик, я на него еще полюбуюсь, остановила она законника тоном, не предполагавшим возражений.
Игнатий Фролович кивнул секретарю. Тот подал адвокату его цилиндр и темную кожаную папку с золотым гербом, а сам взял со стола открытую шкатулку и встал с нею в руках рядом с нами. Поверенный же, не обращая внимания на зашумевшую снова толпу и нескольких попытавшихся догнать его репортеров, быстрым шагом покинул зал.
Мы с Аглаей смотрели на документ.
Завещание как завещание: витиеватые строчки на именной гербовой бумаге, имя «Петр Савельев» внизу, личная подпись, дата. Ничего необычного.
Нет, это просто какой-то позор, вздохнула Надежда Кирилловна. Ничуть не похоже это на моего Петра Устиновича. Быть такого не может! Иль по болезни не в себе был?.. Чтоб мне лишь вдовью долю оставить? А как же Аглая? она взглянула на дочь.
Аглая выглядела бледнее, нежели обычно.
Ну, полно, матушка Здесь все только на нас и смотрят, девушка взяла у матери лист и передала его мне, вот, Михаил Иванович, взгляните и вы внимательнее!
Я стал изучать подписи, скреплявшие завещание. Кроме имени поверенного, тут упоминались еще три фамилии.
Надежда Кирилловна, позвольте поинтересоваться: кто такой господин Шиммер? спросил я, перекрикивая гомон, царивший в зале.
Так это врач наш! Пользовал он Петра Устиновича уже лет десять как, вдова усмехнулась. Говорила я мужу, что все врачи шарлатаны, а немцы так и вовсе мошенники! Вот и итог! Не написал бы он такого в здравом уме! Ах, и подпись врача тут же? Ну конечно! она всплеснула руками и, подхватив Аглаю под руку, стала пробиваться сквозь толпу к дверям.
Я бросился было за ней, но секретарь, придерживая шкатулку одной рукой, другой цепко ухватил меня за рукав и кивком головы указал на завещание. Я торопливо сунул ему бумагу и поспешил за теткой.
Мне пришлось пробиваться сквозь строй разделивших нас репортеров. Они наперебой что-то кричали, держа в руках свои записные книжки и огрызки карандашей, при этом не забывая широко расставленными локтями упорно оборонять свое место в толпе себе подобных. Поджав губы и не удостоив ответом или даже взглядом ни одного из них, моя тетушка прошествовала к выходу с высоко поднятой головой. С помощью несколько хороших тычков я смог прорваться через всю эту ораву и догнать Надежду Кирилловну.
А кто такие эти господа Шепелевский и Хаймович? спросил ее я, теперь стараясь расчистить дорогу для нашего дальнейшего отступления.
Шепелевский служил при нас, бросила она, стрельнув в меня глазами и делая знак, чтобы я замолчал, а другую фамилию я и не слышала никогда.
Я прикусил язык.
Благоденствуйте, Надежда Кирилловна, в дверях, сделав шаг навстречу, нам преградил путь князь Кобрин.
Да уж какое благоденствие, Всеволод Константинович! вздохнула в ответ вдова.
Князь ухмыльнулся:
Не обессудьте! Мы с братьями всегда слушались Петра Устиновича во всех наших совместных делах финансового свойства, выполним его повеление и теперь!
Он кивнул Надежде Кирилловне в знак прощания и, развернувшись на каблуках, вышел.
Я глядел ему в спину, и меня переполняло негодование. Вот подлец! Почему человек, осознанно совершая подлость, ничуть не стесняется этого, а прямо смотрит в глаза и смеет подтрунивать над обманутыми?! Нет, не может это завещание быть настоящим! Не верю! Не мог мой дядя оставить хоть сколько-нибудь этим высокомерным вертопрахам!..
Мы в молчании покинули здание Гражданской палаты. Когда мы вышли на воздух, я услышал, что шедшая за мной под руку с матерью Аглая облегченно вздохнула. У меня тоже голова шла кругом от спертого воздуха зала, от тесноты, от всего увиденного и услышанного.
Едемте домой, решительным тоном промолвила Надежда Кирилловна, направившись к поджидавшему нас у ворот экипажу, запряженному шестеркой лошадей.
Аглая вздрогнула.
Мне бы пройтись, матушка! Мутит что-то попросила она.
Это меня не удивляет, Надежда Кирилловна окинула дочь взглядом и обратилась ко мне. Так что вы, Михаил Иванович, уж сопроводите сестрицу, будьте так любезны!
Я поклонился ей в ответ.
Слуга захлопнул за теткой дверцу. Экипаж выкатился через широко распахнутые ворота на улицу и под звон конских подков загромыхал по мостовой, распугивая собак, галок и зазевавшихся прохожих.
Мы с Аглаей с минуту смотрели ему вслед, потом молча переглянулись и прошли несколько шагов вдоль по улице.
Клянусь весами Юстиции, билет в зал суда явно стоил своих денег, прозвучал вдруг за моей спиной знакомый голос.
Я обернулся и увидел Данилевского.
Его изумрудный студенческий китель был вычищен, пуговицы на сюртуке и кокарда на фуражке горели медным огнем, сапоги блестели, перчатки сияли белизной. На долю секунды я даже засомневался, он ли это, но веселый, чуть ироничный голос не позволил мне ошибиться.
А я на правах родственника не заплатил за вход и, как видишь, неплохо выгадал на этом, горько пошутил я в ответ. Как оказалось, даже вдова и дочь покойного имеют самое отдаленное отношение к завещанию
Студент поклонился стоявшей рядом со мной Аглае. Я поспешил представить его кузине.
В эту минуту у ворот Гражданской палаты остановилась двуколка, из которой появилась тонкая девичья фигура.
Я сразу узнал Олимпиаду Андреевну.
Она взглянула на распахнутые двери суда, из которых, оживленно беседуя, группками выходили посетители, и покачала головой. Потом она окинула взглядом улицу и, заметив меня с Аглаей, поспешила к нам.
Так и знала, что опоздаю, воскликнула Липочка. Что, все уже разошлись? А я думала: вдруг, как и всегда, открытие заседания задержат? Много ли было народу? А репортеров?..
Все досталось Кобриным, перебил ее я.
Олимпиада осеклась. Она перевела ошеломленный взгляд с меня на Аглаю и пролепетала:
Как?
Аглая сжала кулачки в тонких перчатках.
Его убили, она сверкнула темными глазами. Отец не мог такого написать! Он не мог им все отдать! Он не мог подписаться просто, как «Петр Савельев»! Почетный гражданин и купец первой гильдии не мог так сделать! Такое просто немыслимо! Это сделали они! Сделали и подписью этой нелепой над нами посмеялись! Над нами всеми И над вами, Мишенька, тоже
Я покраснел.
Душенька! Липочка всплеснула руками. Как же я могла такое пропустить? А что же вы теперь будете делать?
Сперва давайте поскорее уйдем отсюда, предложил Данилевский.
Мы вышли на бульвар. Тут было свежо и свободно. Изредка по мостовой вдалеке грохотали кареты, ландо и пролетки, здесь же деревья дарили нам тень и спокойствие.
Если завещание подложно, разве нельзя будет это как-нибудь доказать и вернуть ваше добро? спросила Липочка.
Боюсь, это будет несколько сложнее, нежели описывается в дамских романах, ответил ей Данилевский.
Липа метнула в студента недовольный взгляд.
Тот, совсем от того не смутившись, продолжил:
Я, как, надеюсь, будущий юрист, полагаю, что сейчас еще рано что-либо предпринимать. Объявленное завещание только принято к рассмотрению. В полиции должен быть документ с описью бумаг и имущества на момент смерти. Если родственники не согласны с завещанием и подозревают, что документ подложный, или же считают, что он подписан завещателем, который пребывал не в себе, или же что духовная грамота получена под воздействием угроз здоровью и жизни, то они могут направить жалобу в Московскую Управу благочиния.
А если это не поможет? спросила Аглая.
А если это не поможет, то нужно будет обратиться с прошением на имя генерал-губернатора!
Скажи, а кто может подавать жалобы и прошения? Только вдова? насторожился я.
Любой близкий родственник, обрадовал меня своей осведомленностью Данилевский.
Но Аглая вздохнула:
Ну и что это даст? Вот возьмутся опрашивать подписавшихся свидетелей! Так Шепелевский, например, наверняка будет мертвецки пьян, и от него вовсе ничего не добьешься! Его после запоя только батюшка и мог в человека превратить!.. Мы его даже ни разу не видали после нашего приезда
А кем вам приходился Шепелевский? спросил я.
Арефий Платонович был одним из батюшкиных приказчиков. Тот его давно, до моего рождения, из Самары в Москву призвал. Когда-то он был вполне годным работником, но последние лет пять дела у него с выпивкой все хуже, особенно после больших праздников. Отец его жалел, не гнал прочь, доверял ему. Но Нет, в суде его слова и в грош ставить не будут!
Зачем же останавливаться перед первым же препятствием? воскликнул я. В завещании стояла еще подпись некоего Семена Осиповича Хаймовича. Вы что-нибудь слышали об этом человеке?
Нет, покачала головой Аглая. Я, как и маменька, впервые увидела это имя. Но, наверное, нужно справиться у отцовых компаньонов. Батюшка ведь со многими купцами дела вел. Те, быть может, это имя слыхали
За нашими спинами вдруг послышался топот копыт и грохот колес.
Мы обернулись.
По почти пустой улице неслась бричка. Сквозь поблескивавшую на солнце листву и кусты, отделявшие мостовую от бульвара, сложно было что-либо точно рассмотреть, но, казалось, лошадь понесла и уже не слушается возницу. Затем я услышал вскрик и звук удара, будто мешок с картошкой бросили на деревянный пол. Экипаж понесся дальше и исчез за поворотом.
Все стихло.
Потом раздался визг. На противоположной стороне мостовой, опустившись на панель, тонко и пронзительно кричала какая-то женщина.
Улица будто очнулась. Из дверей домов, из лавок, из выходивших на бульвар переулков стали появляться люди. Они тоже что-то кричали друг другу и размахивали руками.
Мы, словно онемев, подошли ближе.
На дороге, разметав в стороны ноги и руки, ничком лежал человек в строгом черном костюме. Его цилиндр откатился в сторону, и теплый ветер теребил пряди тонких седых волос, обрамлявших его блестящую лысину. В нескольких саженях от нас в грязи валялась раскрытая и разорванная кожаная папка с золотым гербом.
Половые, выбежавшие на шум из ближайшего трактира, перевернули лежащего. Лицо его было мертвенно бледным.
Аглая вскрикнула.
Я тоже узнал погибшего.
Мы постояли еще немного, а потом развернулись и пошли прочь от этого страшного места. По бульвару за нашими спинами летали, подгоняемые ветром, гербовые листы с печатями, рассыпавшиеся из разорванной папки Игнатия Фроловича, адвоката купца первой гильдии Петра Устиновича Савельева.
Глава IV
Проснулся я, когда за окном уже вовсю светило солнце, приближаясь в движении своем к зениту. Голова мучительно ныла. Медленно, как тяжелый сон, в памяти всплыли печальные события вчерашнего дня.
Первым делом я распахнул окно, и в комнату ворвался теплый свежий ветер. Затем я добрался до умывального прибора и, зачерпнув руками прохладную воду, омыл лицо. Стало чуть легче. Придя немного в чувство и одевшись, я спустился вниз.
Там слуга передал мне два письма. Первое было от Надежды Кирилловны, в котором она настоятельно звала меня пожить в ее доме до выяснения всех обстоятельств, связанных с дядюшкиным завещанием. Во втором Аглая писала, что убедила Надежду Кирилловну пригласить меня к ним в дом, и просила не отказываться. Не теряя времени понапрасну, я оставил у слуги записку для Данилевского с сообщением о своем переезде, собрал вещи, расплатился и покинул гостиницу.
У ворот дома Савельевых меня встретил уже знакомый мне лай собаки, но на этот раз я почти беспрепятственно добрался до крыльца. Откуда-то из глубины дома до меня доносились голоса: Надежда Кирилловна явно чему-то возмущалась, Аглая же говорила сдержанно, но было ясно, что они о чем-то спорят.