Н. Р.: В конце 70-х, когда вы пришли в Малый театр, Царев предупредил, что актеры будут вас «есть». Года два: театр императорский, с традициями. «И у меня такое опасение, что вы съедобная», добавил. Часто ли подобное «сыроедение» вам мешало?
И. П.: Театральная мелочь. Ерунда. Люди, которые со мной работали, становились потом моими друзьями. Вообще, когда много работы, когда мысли заняты ролью, узнаешь все позже когда уже не важно. И никакой Малый театр не особенный в этом смысле все театры одинаковые.
Н. Р.: Вас называли «33 несчастья». Если же посмотреть на них с высоты так называемой нынешней колокольни, то каждое ли из них вы назовете теперь именно несчастьем?
И. П.: Когда я сломала обе ноги (пять переломов), «Доживем до понедельника» выпустили после цензуры на экран. Я, наверное, тогда могла бы не выдержать всех этих «медных труб» Вот и лежала пять месяцев; приходили самые близкие, приносили книги, пластинки Я получала столько писем! С тех-то самых пор и начала задумываться, а почему я сломала руку или ногу не тем чем-то занялась, значит, не о том подумала Однако все мои 33 (нет, 133!) несчастья должны были случиться боль трансформирует человека. Вот старцы много пишут, зачем человеку болезнь: да, боль но потом она переходит в другие мысли. Люди становятся другими.
Н. Р.: Дурацкий вопрос хотите?
И. П.: А задайте.
Н. Р.: Ок. Если бы «случилась» еще одна жизнь, что бы вы изменили и изменили бы?
И. П.: Я бы попросила у всех прощения. А все, что было со мной, это СО МНОЙ было, и точка. Это МОЙ выбор. Осознанный.
Н. Р.: В вашей книге есть интересный портрет, точечный.
И. П.: Да Это Юры Богатырева Съемки «Мартина Идена» уже шли, а у меня был срочный ввод и дали всего три дня Мы у Юры в общежитии театра «Современник» разбирали сцены; актеры-то уже работали месяца два. Так вот, я приходила к нему, как сумасшедшая, и говорила: «Юра, это же литературный текст! Мы должны думать о том, что делаем, как смотрим друг на друга думать о самих действиях!» а он со всем соглашался и рисовал: точечками, так вот Вообще же мы сделали девять портретов Руфи; одну любимую у меня украли.
Н. Р.: Вы с огромной теплотой пишете о зверях. Что для вас они, эти «больше, чем люди»?
И. П.: Было время, когда я думала, что животных люблю больше людей. За исключением Флайки, всех своих зверей я подбирала. Я ведь всю жизнь хотела собаку; но так как мы жили сначала в десятиметровой комнате впятером, это было невозможно. В 14 лет появилась двухкомнатная квартира, а собаки все не было. Но однажды приезжаю я со съемок, а папа мне: «Осторожно, там что-то черное» это была Блэки, невероятной доброты двортерьер невозможно не любить! Когда я уезжала на гастроли, она, увидев чемодан, уходила не терпела моих отъездов А потом: июнь. Свердловск. Съемка. Меня с утра «крутит», и вот я перед спектаклем дозвонилась-таки домой мама же врать не умела: Блэки не стало а мне играть комедию Островского «Красавец-мужчина»! Говорят, хорошо сыграла Потом уже, когда подходила к гостинице, увидела, что на парапете лежит моя Блэки, и на меня смотрит Кожа да кости! А на дворе 71-й год не то что животным бездомным, людям есть нечего. В общем, подобрала я собаку: Ивкой назвала А Флайку купила на Птичьем, хоть и грустное это место. Он на меня буквально «упал» у хозяйки был воротник поднят, а в нем щенки так вот Флай на меня и свалился Американский кокер-спаниель. Ну а кота Иннокентия принесла со двора, когда котята под зиму родились
Н. Р.: Вас часто называют «женщиной-девочкой». Какие из детских воспоминаний вы пронесли через всю жизнь точнее, как они повлияли на ваше творчество и повлияли ли?
И. П.: Я очень мало видела маму с папой, и в воскресенье мне разрешали ложиться между ними в кровать И тогда папа мне рассказывал сказки по заказу, абсолютно волшебные. И я верила в чудеса абсолютно реально верила в чудеса А так как они случались, я в них верю до сих пор: это в профессии очень помогает. У меня чу́дная, добрая семья. Наверное, все от этого и идет. И образ «женщины-девочки» в том числе.
Н. Р.: И напоследок: главное слово в жизни слово, которое вело, ведет. Или фраза. Есть?..
И. П.: «Завтра наступит завтра».
17 сентября 2008
Маленький Принц
на планете взрослых недорослей
Она снялась в девятнадцати кинофильмах и пяти телеспектаклях, сыграла двадцать театральных ролей. Журналисты измучили ее вопросами, «любила ли она Высоцкого» и «в каких отношениях была с Олегом Далем» (а также Вячеславом Тихоновым, Иннокентием Смоктуновским и пр. и пр.) впрочем, об этом лучше прочесть в книге[4], которая и написана-то была отчасти под натиском газетчиков, подтолкнувших Ирину Печерникову к мемуарам: «Я никогда не собиралась писать книгу: я актриса! Начала сначала для разгона о коте и собаке».
Она вязала в театре, хотя это и считалось плохой приметой вязала, чтобы за нарочитым счетом (вслух, вслух) петель уйти от того (в самом прямом смысле: уйти, когда к тебе подходят не те и не с тем), что называется «театральными новостями», в просторечии сплетнями. «Во время нашей первой встречи Михаил Иваныч (Царев. Н. Р.) предупредил, что это императорский театр и здесь так полагается два года меня будут есть». «И у меня такое опасение, что вы съедобная» с такими словами встретили ее в конце 1970-х в Малом академическом, на что Ирина ответила: «Как я понимаю, работы у меня будет много, а когда я работаю, меня все остальное мало трогает, я ничего не замечаю и все узнаю только через энное количество лет».
На сцене ей было всегда ну или почти всегда (сколь же много скрывается подчас за этим, еле припудренным от отчаяния, «почти»!) интереснее, чем в жизни: «Театр это то место, где должна происходить подпитка души»: иначе зачем?..
Она кое-что знает про буддизм и имеет посвящение в рейки второй степени: «Теперь я могу работать над ситуацией на ментальном уровне. Очень рада, что в моей жизни это есть: молитва это сердце, только им можешь пробиться куда-то и помочь себе. Но рейки не религия. Это новое восприятие жизни». Да, той самой, которая, по словам актрисы, «страшна отношением к так называемому народу со стороны тех, кто сверху. Пока не пройдет это смутное время, ничего не изменится. Будут прибавлять по сто рублей пенсии и об этом очень много говорить».
Она обожает собак, кошек, лошадей, дельфинов. Она по-прежнему собирает себя по кусочкам, пытаясь восстановиться: трагедия, произошедшая в 2000-м, наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь. «Довольно! Она живая! Ну нельзя же так!» ну да, это уже о вороне, которую ловил весь класс в незабвенном «Доживем до понедельника» Станислава Ростоцкого. «Довольно! Она живая!» а это уже о Печерниковой: красивых и талантливых, как известно, так называемый слабый пол тихо ненавидит, а так называемый сильный почему-то боится, а посему «Она скорее Маленький Принц на планете взрослых недорослей. Ее дразнили: 33 несчастья. Вы поймете, почему. Ей задавали вопрос: Как вы выжили? Вы поймете, почему. Послушайте ее истории. Такого вы больше ни от кого не услышите» так представляет эту женщину-девочку Алла Перевалова, сделавшая литературную обработку текста дожившей до понедельника кинолегенды.
«Хорошую литературу видно сразу. Я знаю, эта хрупкая женщина может поднять очень крупный литературный вес», сказал на презентации книги Эдуард Тополь, а актриса Валентина Асланова добавила: «Очень многие актерские мемуары читать просто невозможно; у Ирины же ровно наоборот: и даже с метафорами». Что ж, если «пронзительного» стиля не бывает, то у Печерниковой он все-таки есть и в «цитатной защите» (см. выше), собственно, не нуждается.
2008
Виктор Топоров
«Небесное жюри смеётся последним»
Знаменитый провокативной «детской непосредственностью» в освещении того, что называют райтерствующие и соболезнующие большой литературой, она же в просторечии боллитрá, санкт-петербургский «литтеррорист», он же литхирург Виктор Топоров[5], читателям «Независимой газеты»: о моде, погоде да вкусах влюбленного в книги большого ребенка, положить которому палец в рот читай: вложить в его мозг свой новый текст решится не всякий «в поте пишущий, в поте пашущий». Поэта, играющего в критика, которого все боятся, не побоялась разговорить, как писали тогда в газете, играющая в слова Наталья Рубанова[6].
Наталья Рубанова: Виктор Леонидович, статьи ваши неизменно вызывают полемику. «А Топоров вообще как вменяемый? Ну, адекватный?» спросила меня адекватная вменяемая барышня, когда я вернулась с прошлогодней церемонии «Нацбеста» в Москву, в Москву
Виктор Топоров: И что ответили?
Н. Р.: Сыграла в нотариуса: подтвердила дееспособность. Но давайте-ка танцевать от печки: что для вас слова? Буквы? Их внутренняя жизнь, энергетика, сила и немощь? Спрашиваю с корыстной целью: дозу вашего всамделишного, праведного и «понарошного» яда, выпущенного в истекающие как кровью, так и клюквенным соком шкурки пишущих, вычислить хочу
В. Т.: Говорят обычно так: «Топоров, разумеется, сумасшедший, но это его ни в коем случае не оправдывает». Вообще вы тоже как-то меня не так себе представляете. Как будто я существо с вынесенной наружу внутренней секрецией. Был такой фантастический роман полвека назад. Существо жалит тебя и постепенно высасывает все соки. Ну а ты превращаешься, соответственно, в кучку дерьма. Но это, прошу прощения, не мой метод. Я подхожу к литераторам (поэтам, прозаикам, переводчикам, да и коллегам критикам) со всем уважением. Даже когда спрашиваю у иного из них: ну, а зачем ты, идиот, зачем ты, невежда, зачем ты, бездарь, в литературу-то полез? А что спрашиваю я такое часто, так это тоже суровая правда жизни она же, как выражаются наши говнофантасты, у которых я спрашиваю это особенно часто, закон Старджона.
Н. Р.: Что для вас качество текста? Критерии. И еще: будет ли ужесточен отбор нацбестовских рукописей? В 2010-м, будучи в Большом жюри, имела честь прочесть несколько чудо-юдных нетленок Неужто в пресловутой боллитре и впрямь настал «час фрика»?
В. Т.: Критериев нет; вернее, они не поддаются формализации даже от противного. По каким критериям могла бы получить «Букера» Колядина? Или Чижова? И, казалось бы, уж или Колядина, или Чижова Колядина сейчас, кстати, «жюрит» «Нацбест» и прекрасные рецензии пишет: разумные, веселые, доброжелательные Ужесточить отбор означало бы пожертвовать демократичностью и плюрализмом на этапе выдвижения. Произойдет ли это? Не знаю. Мы намерены провести два совещания с общественностью (вроде недавних по премии «Поэт», только, по возможности, без такого же количества глупцов и шкурно заинтересованных лиц), и только после этого определиться с дальнейшими изменениями регламента и/или уточнениями самой концепции. Что же касается «часа фрика», то если вы, Наташа, считаете, будто «Сперматозоиды» нормальное название для романа, напечатанного в журнале «Юность» и премированного там же, то
Н. Р.: Нормальное. Все люди, по словам моей героини, просто добежавшие сперматозоиды, но речь не о них. А вот ведь пафосная в этом году задумка выбрать «книгу десятилетия» И что с ней делать потом?
В. Т.: Это не моя задумка, а К. В. Тублина: его идея, его бензин, его страсть, а с моей стороны только информационная и организационная поддержка. Это ведь не лучшая книга десятилетия (такую как раз выбрать можно), а лучшая из тех десяти, что выигрывали нашу премию в прошлые годы. Девиз «Нацбеста» «Проснуться знаменитым». И вот кому-то одному (или двоим, если это Гаррос / Евдокимов) будет предложено проснуться еще более знаменитым, чем раньше. На мой взгляд, это не столь пафосно, сколь концептуально неточно. К тому же, нескольким нашим лауреатам прошлых лет уже обломилась сопоставимая по сумме «Большая книга», вышеупомянутый творческий дуэт распался, книги формата «ЖЗЛ» (одна из которых о Пастернаке у нас победила в 2006-м) не допускаются к конкурсу по регламенту, правда, задней силы этот закон не имеет, а очевидный фаворит Пелевин почти наверняка проигнорирует церемонию. Но зато у нас, как всегда, все будет честно.
Н. Р.: Кто из живых (в литсмысле немертвых) авторов представляется вам перспективным издательским проектом проектом в лучшем смысле слова? Не секрет, что без продвижения продается книга, причем и книга талантливо написанная, с трудом Кого «сдадите»?
В. Т.: Честно говоря, не уверен, что это так. Ну, кроме очевидных и декларируемых случаев вроде проектов «Поплита». Напечатай книгу сразу большим тиражом и она окажется вдвое дешевле своих подруг и товарок. Вот толстенная книга Улицкой, изданная 200-тысячным тиражом, стоила 150 рублей, да и продавалась повсюду. А выйди ваши «Сперматозоиды», их поставят в пять магазинов Москвы и один Питера по цене в 400 рублей. И никаких вливаний, никаких технологий; все, Ватсон, элементарно. А почему такими стартовыми тиражами печатают Улицкую, Пелевина, Акунина, еще кого-нибудь, ну, заслужили. Сами, что называется, без ангелов. Эффективная раскрутка (с телевидением, метрополитеном и растяжками на улице) предполагает затраты, отбить которые в принципе невозможно: вот и думайте, насколько она на самом деле эффективна. Если, конечно, абстрагироваться от чисто имиджевого аспекта.
Н. Р.: В чем, на ваш взгляд, «добавленная ценность» этих авторов?
В. Т.: Каких таких авторов? Пелевин цепляет политизированную аудиторию и объясняет ей, почему не только политика, но и политизированность иллюзия. Улицкая пишет для евреев, полуевреев и, может быть, четверть евреев ее тиражи куда точнее результатов недавней переписи «по пятому пункту». Акунин работает с политизированными евреями, честно внушая им, что на самом деле они такие аполитичные русские патриоты. Улицкая и Акунин (а еще Стругацкий), вдобавок, переписываются с Ходорковским, но, думаю, пиарщики бывшего ЮКОСа сочиняют письма не только за своего героического сидельца, но и за его литераторствующих оппонентов
Н. Р.: Без комментариев. Ок, вернемся к нашим талантам. «Современная проза убыточна», считают издатели, сворачивая серию за серией, ну а пописывающие писатели хоть и дергаются, но сделать ничего не могут: их боллитра некоммерческая. Один издатель сказал недавно: «99 % авторов, которых нам предложили, уже давно непопулярны или коммерчески пусты. Если их книгами завален интернет, то есть книга есть в наличии и продается 57 лет, это показатель того, что тираж мертв. Я сторонник теории, что если книга хороша, 3 000 экземпляров должны уходить в полгода, то есть говоря бизнес-терминологией, в среднесрочный период. Год и более (долгосрочный период) это почти возврат инвестиций в книгу без получения какой-либо существенной прибыли, а то и в убыток». Прокомментируете?..
В. Т.: Цифры почти правильные, но устаревшие: так дело обстояло десять лет назад. Трехтысячный тираж, разойдясь за четыре месяца, давал прибыль; разойдясь за год, позволял уйти в ноль. Это, кстати, цифры не только наши, но и западные книжных супер- и гипермаркетов. Однако на Западе есть и другая схема реализации: через магазины узкого профиля, книжные клубы и т. д., что позволяет отбить на книгах «долгие деньги» (относительно долгие, а главное, относительно деньги). У нас и издательский процесс, и реализация предельно монополизированы не только чужому автору, но и чужому издателю сюда не сунуться. Противостоит всему этому разве что «Фаланстер» с его духовными детищами в Питере, в Перми и в некоторых других городах. И два-три издательства «Ад Маргинем», «Лимбус Пресс», какое-нибудь «Колибри». Издать и продать книгу трехтысячным тиражом они могут (а то и тысячным); более того, они их-то и издают, но им это коммерчески неинтересно. Каждый раз хочется продать тысяч так 1015, а получается это один раз из десяти. И стоит такая книга все равно вдвое дороже детищ «Эксмо» или «Астрели».
Н. Р.: Лирическое отступление, оно же бульварная пауза: ремесло критика подтачивает как душевное, так и физическое здоровье «судей»: вредная работенка, все знают. Стоит лишь взглянуть на какого-нибудь ведущего зоила диагнозы на лице. А чем спасаетесь вы от соблазна опустить / возвысить автора легким движением руки?