Преданный, инициативный солдат, психологически готовый выполнить любую задачу, сражается более успешно, он личность, а не просто боевая единица, наставлял Беляев. Окружай себя надёжными людьми, но помни, предаст ближайший.
Никита учился, внимательно читал все книги, которые предлагал начальник отряда: Антон Макаренко, Марио Пьюзо, Теодор Драйзер, Роберт Грин, Николо Макиавелли, Балтазар Грасиан, Виктор Астафьев, Александр Солженицын, Джордж Оруэлл книга за книгой парень постигал теорию управления людьми. И знал что делать, когда придёт его время.
Никите нужно было показать людям, какую выгоду им принесёт его главенство, подобрать ключик к их умам и сердцам, а не вломиться туда с угрозами, как это делали предыдущие старшаки. Следует пообещать перемены, выявить пастуха недовольного стада, решить вопрос с ним. Остальные овечки разбредутся и сами попадут в расставленные капканы по одной.
Мезин уверил, что все вопросы будут решаться по справедливости, что у каждого «зелёного» будет право голоса такое же, как у него самого и его «правой руки». Никита гарантирует и лично отвечает, что все будут относиться друг к другу уважительно и корректно. Он потребовал прекратить оскорбления, забыть прозвища, предлагая объединиться в один дружный коллектив, где каждый каждому друг, а не соперник. Старшак убеждал пацанов, что теперь они будут являться частью привилегированного клуба, будут помогать друг другу скорее освободиться.
А тот, кто будет мешать всем нам скорее вернуться домой, Никита тогда строго оглядел притихших пацанов. Тот будет нашим злейшим врагом, которого мы безжалостно истребим.
Ребята молчали.
Кто не с нами, тот против нас! Мезин развёл руки и улыбнулся. А кто со мной заодно, тот мой брат и всегда может рассчитывать на мою помощь, заботу и участие. Всем желаю условно-досрочного!
Это был первый серьёзный разговор нового лидера в мае этого года. Пацаны одобрили. Мезин вышел из Пэ-Вэ-эРки, где проходил тот разговор и поспешил в кабинет начальника отряда. Там его ждал с докладом автор этой затеи.
*
Однообразный быт, плотный, но скучный распорядок дня, вкусная, но одинаковая еда приходилось заново привыкать к лагерному вакууму. Богданович почти не разговаривал с «тёпленьким» симпатягой Кирюшой, а тот тараторил без умолку, рассказывая про свою нелёгкую детдомовскую бродяжью судьбу. За несколько дней всего парой слов перекинулся с Зыковым, которого про себя прозвал Лёха «Атас», из-за его постоянной тревожной готовности бежать навстречу открывающимся дверям карантина. Заслышав лязг замка, воспитанники должны были выйти из Пэ-Вэ-эРки, где они проводили всё своё время, и построиться в шеренгу. Даня вразвалочку шёл последним, глядя, как Лёха Атас оленьими прыжками летел к месту построения. Надо уважать себя и свой статус, считал Даня, который, по большей части, разговаривал с самим собой, вспоминая моменты своей жизни.
В первый раз Богдановича «закрыли» в феврале девятнадцатого года два с половиной года назад. Он был ещё несмышлёныш, обычный мальчишка хулиган, за плечами всего пара грабежей, да три эпизода воровства. Всем было ясно, что его в колонию не посадят, но пять месяцев, проведённых в СИЗО, были адом. Его гоняли, шпыняли, как самого молодого, заставляли «шестерить» за старшими, стирать им носки и трусы. А ведь в своей маленькой банде на свободе он был заводилой. Богданович терпел, пытался приспособиться.
В июле Даню выпустили, наградив условным сроком на один год и девять месяцев. Ни мать, ни ранее сидевший отец встречать сына не приехали. Глубоко вдохнув вольный воздух, Богданович смело шагнул навстречу новым преступлениям.
Теперь для своей банды он был матёрый волк, с которым все охотно согласились пойти на дела посерьёзнее. Всего за неделю к своему послужному списку Богданович добавил разбой и угон. Краденое добро реализовывали через знакомого барыгу. На его точке случайно пересеклись с сутулым лысоватым мужиком, который, подозрительно быстро смекнув, что к чему, дождался Даню на улице и предложил хорошие деньги за плёвое дело взять по наводке на «гоп-стоп» человечка, забрать ценности, деньги, а главное кожаный портфель. Портфель принести мужику на адрес, остальным распорядиться, как пожелает душа. Богданович согласился.
Спустя несколько часов после передачи портфеля заказчику, Богдановича прямо на улице повязали опера и засадили в камеру временного содержания. Никогда, ни перед кем больше я не согну спину, решил тогда Даня, чуя беду.
Как только Богданович прибыл в следственный изолятор, его вывели на разговор с оперативником из «министерства добрых дел», как определил для себя Даня.
Послушай внимательно, мальчик, не присаживаясь, приступил к делу сотрудник. Неважно кто я и откуда, важно сейчас сказать правильные слова, которые, очень может быть, спасут тебя от колонии.
Опер сунул ему в лицо фото сутулого «заказчика».
Знаешь его?
Знаю, пожал плечами Даня.
Имя, фамилия и адрес, где он находился.
Не скажу, Богданович смотрел в глаза сотруднику.
Сядешь и надолго. Сам приползёшь ко мне, да поздно будет, а мы его и без тебя возьмём.
Без меня, повторил Даня.
Вечером в камеру пришла «малява». «Мы уважаем твоё решение молчать. Крепись, брат».
Повзрослевший Богданович за несколько месяцев «поднялся», был поставлен обществом главным в среде несовершеннолетних. Сотрудники вынуждены были считаться с его персоной. Богданович ел, что хотел, спал, когда хотел, «катал» связь с любой камерой тюрьмы. При этом понимал, что срок ему дадут большой. Опер «из министерства» приходил ещё, уговаривал, угрожал. Рассказал, что Саша Жданов, подельник, даёт «правильные» показания, и скоро Богдановичу «нарисуют» ещё несколько эпизодов разбоя.
Даня никого не заложил, и на Сашку зла не держал, потому что знал, как умеют уговаривать на СИЗО. Самому теперь иногда приходилось этим заниматься по приказу людей, которым видней.
В декабре девятнадцатого Богданович узнал, что беглого рецидивиста, которого он прикрывал, всё-таки взяли. Содержали отдельно, шили «вышку». Дело самого Дани пошло быстрее. Подельника быстренько осудили за грабёж и воровство на три года колонии для несовершеннолетних, и тот уехал топтать зону. Богданович отправился следом, получив пять лет. Благо, добренькое государство считает один день в тюрьме за полтора дня срока в колонии, поэтому сидеть Дане с учётом пересчёта осталось примерно полтора года до середины апреля двадцать третьего года, девятнадцать лет отметит на воле. В ночь на четвёртое ноября их привезли в колонию.
Часы и минуты в лагере тянутся медленно, зато дни летят очень быстро. Почти неделю уже они сидят в карантине. Подъём, зарядка, завтрак, занятия с сотрудниками и учителями местной школы, на которых те что-то тарахтят, отбывая время (тут главное тихо сидеть и делать вид, что слушаешь), обед, прогулка, ужин, отбой. И так изо дня в день. Ещё раз приходил начальник отряда, спрашивал, учим ли правила внутреннего распорядка. Кирюшенька начал с ходу декламировать, пританцовывая, перечень запрещённых предметов. Ему не хватает общения. Лёха Атас плавал, волновался. Богданович выучил все ещё в тюрьме и знал, как что-то давно знакомое.
Когда в отряд, гражданин начальник? вежливо поинтересовался Даня.
Думаю, после выходных, пожал плечами майор и ушёл.
Богданович не ждал от него проблем. Наслышан, воспитательный отдел это сброд лентяев и бездельников. Всех способных переводят в режим, где надо иметь железный стержень, или в оперативный отдел, где надо иметь мозги. Если нет ни воли, ни характера, ни способностей, то сиди в отделе воспитательной работы с осуждёнными это Богдановичу пояснили старые опытные волки-сидельцы ещё в СИЗО.
Дай отряднику почувствовать, что он умнее тебя. Однажды поверив в это, он никогда не заподозрит, что у тебя могут быть скрытые мотивы, наставлял дядя Коля, к которому водили на беседы Богдановича. Создай видимость противодействия и сразу капитулируй, не дав ему победить. Это даст тебе возможность проверить его силы, решительность, умение взаимодействовать с козлами в отряде и операми.
Богданович морщил лоб, запоминая.
Потом затаись, подготовься и нанеси один разрушительный удар.
Но как я это сделаю?
Существует много способов. Например, переживай всегда за общее, в то время как большинство беспокоится только о себе. Не вздумай метать бисер перед свиньями, они этого не оценят. Забудь на время свои идеалы и принципы. Стань как все, и прояви заботу о каждом. Обещай многое, обещай самые светлые и скорые перемены, люди верят, любят сказки. Будь хладнокровным, как змея, именно её укусы ядовиты, она одна опаснее стаи волков и ямы со львами. Будь текучим и бесформенным как вода, тогда у любой облавы будешь проходить сквозь пальцы.
Змея и вода, кивал Даня.
Подавляй себя в беседах, пусть говорят люди, будь приятным собеседником, а люди пусть обнажают собственные мысли и планы.
Богданович провёл много времени в беседах со старым дядей Колей. В память об этом на левом предплечье Даня набил зубастую змею, поднимающую голову над водой. На правом предплечье было набито «Бог мой судья» буквальный перевод имени Даниил.
Этапной дорогой и в карантине Богданович постоянно воспоминал, крутил в голове обрывки разговоров, прилаживал к окружающей действительности. Хотелось читать в СИЗО Даня читал много интересных книг, заказывал с воли. Тут он боялся проявить себя, ведь сначала надо понять уклад лагеря. Ничего не оставалось, кроме как мечтать, воспоминать, обдумывать.
*
Ключ-проходник лязгнул в замке металлической двери-отсекателя карантинного отделения. Пацаны, смотревшие телевизор в Пэ-Вэ-эРке, привычно потянулись в коридор к месту построения. Кирилл Мамонтов встал правофланговым он сегодня должен делать доклад дежурного по карантину, Лёха посредине, Богданович, выходивший всегда последним, встал слева.
Карантинное отделение в количестве трёх человек построено, жалоб, заявлений нет, доложил воспитанник Мамонтов, протараторил Кирилл и радостно улыбнулся. Доброе утро, Григорий Сергеевич!
Воспитатель карантина кивнул, подал каждому для рукопожатия ладонь. Кирилл жал, что было сил, но куда ему, Иванов, наверно, всю жизнь качает железо, а он, Киря, кроме пения и танцев ничем не увлекался.
Качаетесь? поинтересовался Богданович, который, казалось, подслушал мысли Кирилла.
В гараже со сварочным аппаратом, усмехнулся воспитатель. В спортзал хожу иногда, но больше само получается. Кому забор поставить или колодец выкопать, а когда и оградку сварить на кладбище или мангал.
Короче, подрабатываете, понял Богданович.
Не, старлей зевнул, поглядел на часы. Забесплатно. Послушайте, сегодня суббота, значит, день генеральной уборки. Я открою все помещения, а вы дружно каждое из них намоете качественно под пену. Когда закончите, устрою для вас экскурсию по колонии.
А такая уборка каждую субботу? спросил Лёха. Он вообще порой задавал странные, ненужные вопросы. Непонятно, о чём он всё время думал. Зато было ясно, о чём думает Богданович, который, пока воспитатель был на выходном, снова курил. Кирилл тоже хотел посмолить, но боялся, да и Богданович всё равно бы его не угостил.
Каждую, подтвердил воспитатель. Да вы не грустите, это дело привычки, к тому же в отряде народу больше, значит, каждому убираться меньше. Ну, начинайте! Я кофе выпью, время раннее семь утра, а работать мне до самого вашего отбоя.
Пацаны вооружились вёдрами и тряпками и побрели в умывальник наливать воду.
Даня! выглянул из кабинета Григорий Сергеевич. Ты за главного, отвечаешь за качество уборки. Но учти, если сам мыть не будешь, я Кирилла Мамонтова главным назначу!
Понял, улыбнулся Богданович и повернулся к пацанам. Начинаем от запасного выхода справа и моем каждое помещение до робота, потом центральный продол.
В смысле, робота? Кирилл не очень разбирался в фене, потому что в СИЗО просидел почти всё время в одиночной камере.
Робот это дверь железная так называется в тюрьме, только она не такая как эта, просто похожа, пояснил Лёха, потому что Богданович не удостоил Кирилла даже взглядом. А продол это коридор, он длинный и продольный.
Пухлый, ты наводишь пену, Атас, затираешь пол насухо после него, я протираю стены и вообще двигаюсь по пыли, сказал Богданович.
Не такой уж я и пухлый, обиделся Кирилл, втянув живот. Просто в СИЗО мало движения, а еда калорийная.
Лёха зыркнул на Богдановича, схватил ведро и первым вышел из умывальника.
Давай, Кирюша, шагай! кивнул в сторону выхода Богданович.
Такой ты злой и вредный! покачал головой Кирилл.
Богданович только посмеивался.
Убираться торопились. Никто не признался открыто, но всем не терпелось посмотреть, куда же их привезли.
Кирилл очень надеялся, что здесь окажутся люди, способные его понять и принять. На свободе у него было огромное количество знакомых, поклонников таланта, но по-настоящему близок он был только с одним парнем из детского дома. Тот был простой, замкнутый, даже зажатый, в отличие от артистичного Кирилла, которого иначе, как Киркоров, и не называли. Однако, звёзды обречены на одиночество, как на небе, так и на земле. Тот единственный друг терпеливо сносил истерики и эмоциональные «загоны» Кирилла, тихим голосом давал простые и действенные советы. Вот бы встретить такого человека здесь, мечтал Кирилл.
Покончив с уборкой, парни вызвали Григория Сергеевича на обещанную экскурсию.
Откуда начнём? С территории колонии или с отряда? спросил воспитатель.
С отряда!
Одевшись «по-уличному» в зелёные утеплённые куртки с полосой на спине, чёрные валенки-бурки и болоньевые шапки-ушанки, пацаны впервые шагнули, как в космос, за пределы карантинного отделения в отряд.
Коридор первого этажа был о-о-очень длинный, так же, как и второго, спальные комнаты скромные, но уютные, очень чистые, а главное в каждой комнате, рассчитанной на шесть человек, свой туалет. Григорий Сергеевич сразу показал, где после перевода в отряд они будут спать. Оказалось, все начинают с одной комнаты, а потом переводятся в другие: сначала на первом этаже, потом на второй в льготные условия. Разница в наличии-отсутствии телевизора, но на самом деле, разница в отношении сотрудников. Сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация на тебя. Так объяснял воспитатель.
Всё как в армии, братульки. А тут чайная: холодильник, скамейки, столы. Вот спортзал. Будете погибать на гирях и под штангой. За год дрищ в качка превращается. Начальнику отряда к сорока годам, а восемнадцатилетние после его тренировки на трясущихся ногах отсюда выходят.
Вот это по мне! не удержался Богданович.
Григорий Сергеевич показал комнату хранения личных вещей, сушилку, просторную, увешанную пёстрыми плакатами Пэ-Вэ-эРку, душевую на две лейки.
А где все люди? поинтересовался в конце экскурсии по отряду Кирилл.
На обеде. Кстати, надо бы поторопиться, они скоро вернутся.
А что за этой дверью? спросил Лёха.
Студия кабельного телевидения, звукозаписи и репетиций музыкальной группы, небрежно махнул рукой воспитатель.
Чего-чего? изумился Кирилл.
Григорий Сергеевич открыл дверь, и Мамонтов вернулся в давно знакомый мир музыки.
А можно тут петь?
Если умеешь, будешь петь, твёрдо сказал воспитатель. Не хочешь заставим.
Наоборот, очень хочу. Я когда в Москве работал в одном популярном шоу, заторопился Мамонтов. Я пел и ставил танцы девушкам танцовщицам. Это было что-то вроде кабаре-мюзикла.