Не узнаешь меня, да? спросила я теперь.
Он сузил глаза, вглядываясь в мое лицо.
А ну-ка напомни!
В прошлый раз со мной был молодой человек, сказала я. Студент бизнес-школы.
Он чуть сморщил нос и тут его осенило:
Точно! Это ты хотела стать флористом, пока чувак пишет свой диплом, правильно? я рассмеялась. Ну как, поступила в колледж? спросил он.
Пришлось признаться, что мечты о флористике, как и все прочие, лежали теперь погребенными на стремительно разрастающемся кладбище моих амбиций.
Ну и хорошо, заключил он. Est-il possible dêtre revolutionnaire et daimer les fleurs?[16]
Пять часов спустя бар совершенно опустел, а я опьянела достаточно, чтобы мысль снова оказаться в квартире у Бенуа показалась мне безумно привлекательной. Когда он закрыл заведение, я облокотилась о барную стойку так, чтобы одновременно выглядеть (как я надеялась) соблазнительно и не слишком шататься; потом, стоя на холодном тротуаре, ждала, пока он опустит рольставни.
Tas froid?[17] заметил, как я дрожу, обхватив себя руками. Я кивнула, ожидая, что он сейчас галантно накинет мне на плечи свою куртку. Бенуа же вместо этого, лязгнув металлом решетки, развернулся.
Bon[18], проговорил он, положив неверную руку мне на плечо и притянув к себе, так что нижняя губа коснулась моего лба, тогда пойдем в дом, и самодовольно ухмыльнулся.
А куда подевался твой парень? спросил он уже ближе к рассвету, рассеяно проводя пальцем по моему предплечью.
Похоже, они у меня надолго не задерживаются, глухо ответила я.
Бенуа рассмеялся.
Tant mieux[19].
Я лежала на животе, голышом, в его постели. Комната была совершенно пустой никаких украшений. На полу высились стопки книг в окружении грязных кружек и бокалов, в некоторых желтели окурки; тот, что стоял у кровати, теперь служил вместилищем для вялой змейки презерватива. Мой взгляд лениво скользил по корешкам: Борис Виан, Генри Миллер, Филип Дик, Герман Гессе. Осклабившаяся физиономия Нормана Мейлера на обложке одной из книг наполовину скрыта разорванной оберткой от Durex. Добравшись до моих ягодиц, указательный палец Бенуа на мгновение замер, затем его ладонь шлепнула меня по заднице.
Tas des très belles fesses[20], произнес он с восторгом, и я ощутила прилив беспричинной гордости, хотя по опыту знала, что комплимент насчет попки был таким же обязательным, как утреннее предложение выпить кофе.
Oui[21], продолжал он, des très, très belles fesses[22], после чего в некоем подражании Ронсару любовно воспел все прочие части моего тела (лет в девятнадцать я тут же влюбилась бы в него без памяти). Я лежала молча, прикрыв глаза и гадая про себя: неужели это нормально воспринимать собственные победы с таким равнодушием и чуть ли не презрением?
* * *
В следующие несколько недель я совсем не думала о Майкле и, сказать по правде, могла бы и вовсе о нем забыть если бы не открытие выставки Анны. Туда меня притащила Эмма в качестве спасительницы от «мудаков от искусства». Она заранее прислала мне ссылку на мероприятие («Анна Янг: Объективы и перспективы») и старую статью, найденную в архиве The Guardian. Текст (1998 года) начинался с описания студии фотохудожницы: «На первый взгляд, студию Янг легко принять за один из новаторских ресторанов этого района, доблестно старающихся познакомить SE1[23] с фокаччей и овощами на гриле». В тот день мне больше всего на свете хотелось просто лежать на полу своей спальни, слушать Лану дель Рей, допивая вино, которое я приберегала для кулинарных целей. Но, видимо, у судьбы были на мой счет свои планы.
2
Майкл
Она вошла и будто бы открылся некий портал, перенесший меня в прошлое. Эта девушка не была похожа на Астрид это и была сама Астрид. Лицо почти полностью скрывала завеса волос, но я сразу ее узнал, и через все тело словно пропустили электрический разряд.
Дорогой, ты в порядке? Ты что-то побледнел, сказала моя жена, легонько касаясь локтя.
Я не сводил глаз с девушки. Наверное, она все-таки не мираж ведь как-то же она целует в щеку незнакомца, а значит, материальна. Голос Анны доносился откуда-то издалека, и я даже на секунду решил, что незаметно для себя перешел в другую комнату; а может быть, она разговаривает со мной через закрытое окно или даже с противоположного края бассейна, а сам я погрузился под воду. Девушка преображала пространство вокруг себя так, будто принадлежала к другому, уже минувшему времени. Даже освещавший ее свет словно лился из 1968 года, от той лампы над раковиной в углу ванной комнаты на Шарлотт-стрит. Из-за этого даже веки у нее делались точь-в-точь как у Астрид.
Анна прошипела мое имя, сильнее сжав руку, и я, повинуясь механическому импульсу, рывком повернулся в ее сторону. Она, оказывается, стояла прямо рядом со мной. Я поморщился.
Да? Да, прости, на секунду мне отчего-то стало не по себе. Пойду возьму чего-нибудь. Тебе принести? спросил я делано веселым голосом.
Еще бокал белого, чуть растерянно отозвалась она.
Астрид тоже направилась к бару, и я ускорил шаг, не обращая внимания на группу посетителей, в которых смутно узнал своего французского переводчика с учениками. Один из них позвал меня по имени: «Микаэль, Микаэль!» Они были из того мира, откуда я сбежал, чтобы вновь быть с Астрид, в студенческом баре на Малет-стрит.
Я будто снова вдыхал застоявшийся воздух учебных корпусов вперемешку с запахом пива и сигаретным дымом. Казалось, если я сейчас прикоснусь к собственному лицу, то кожа окажется такой же гладкой и упругой, как тогда.
Она была уже совсем близко, и я, протянув руку, вцепился ей в плечо. Она вздрогнула и обернулась мимолетное выражение тревоги на ее лице сменилось застывшей вежливой улыбкой. Я вглядывался, стараясь уловить хоть малейший намек на узнавание, как вдруг меня охватила совершенно нехарактерная робость. Откуда-то из глубины гортани поднялась волна нервного смеха и я внезапно осознал, что все еще удерживаю ее; моя рука ощущала жар ее тела. Я разжал пальцы и неловко огладил ее рукав так отец, не слишком близкий с дочерью, пытается показать свою любовь. Лихорадочно ухватившись за первую мысль, выплывшую на поверхность сознания, я прочистил горло и неловко спросил:
Вы случайно не учились в университете с моей дочерью?
В ее глазах я с ужасом прочел плохо скрываемую жалость. Какой кошмар! Наверное, она решила, что у меня грязные намерения. А мне так хотелось провести большим пальцем по ее нижней губе проверить, почувствую ли то же, что тогда?
Может быть, ответила она. А где училась ваша дочь?
Прошу прощения? переспросил я в некотором оцепенении. Потом, вспомнив собственные слова, добавил: Ах, в Оксфорде. Колледж Святой Екатерины. Кларисса.
Девушка озадаченно посмотрела на меня а потом, будто вспомнив о неких социальных обязательствах, непринужденно проговорила:
А! Это в честь миссис Дэллоуэй? Или той, ричардсоновской? Или как в сериале «Сабрина маленькая ведьма»?
Я пристально вглядывался в черты ее лица все в них было безупречно; но теперь понимал, что голос у нее несколько другой, а уж упоминание Ричардсона было и вовсе не к месту.
Вообще-то, как у Джеймса Болдуина, ответил я несколько вызывающе.
Что ж, вряд ли это могла быть я: в Оксфорд я не попала.
Майкл? похоронным колоколом по растревожившей душу иллюзии прозвучали знакомые нотки в голосе жены. Ее стройное тело по-хозяйски прижалось ко мне. Кто это?
Обернувшись, я увидел, что она растягивает губы в приветливую улыбку. Это нежданное вторжение реальности помогло мне прийти в себя. Переходя в режим «приятного собеседника», я приобнял Анну за плечи и произнес:
Это-то я и пытаюсь выяснить. Уверен, мы где-то уже встречались. Готов был поклясться, что она училась в университете вместе с Клариссой.
Анна смерила незнакомку бесстрастным взглядом.
Что-то не припоминаю. Прошу извинить моего мужа, добавила она, протягивая руку с изящными длинными пальцами. Меня зовут Анна Янг, а это Майкл.
Лия, отозвалась девушка, явно испытывая облегчение от того, как мастерски художница разрулила ситуацию. Поздравляю, она широким жестом обвела зал, выглядит просто то есть работа проделана колоссальная
Благодарю, Анна приподняла уголки губ. А вы на стажировке в галерее? голос ее звучал тепло, но вопросом почти неприкрыто обозначалась расстановка сил.
О, нет-нет. Я здесь с подругой она ведет колонку об арт-рынке в одном журнале. Сама-то я почти не разбираюсь в искусстве. Ну, то есть, конечно, не полный ноль, но она смутилась. Анна излучала благодушие.
Чем же вы занимаетесь?
Лия поморщилась.
Хм, да ничем особенно Главное чтобы на аренду хватало. Сейчас вот работаю в кафе. Тут она будто осознала, как нелепо звучит такой ответ, и добавила: Подумываю подать документы в магистратуру.
Я чувствовал, что она всеми силами ищет повод уйти и Анна с радостью его бы ей предоставила. Я же решил во что бы то ни стало удержать девушку: надо было выяснить, зачем Вселенная мне ее послала.
Что ж, вы могли бы работать у меня, выпалил я, сам не вполне понимая, что говорю, и чувствуя на себе буравящий взгляд Анны.
Что, простите? отозвалась Лия.
Ну да, продолжал я, теперь гораздо увереннее. Да я, вообще-то, и в самом деле некоторое время назад подыскивал помощницу
О боже! Анна Янг. Майкл Янг ну конечно! Господи, какая я идиотка! Вы тот самый Майкл Янг, писатель! «Ричард. Падение» Это же вы дали объявление в FUSAC, да? Чтоб без вычурных имен это же ваше?
Вы его видели? потрясенно и в то же время воодушевленно спросил я. Определенно, Вселенная решила-таки мне помочь.
Я даже звонила! Но женщина по телефону ответила, что место занято тут она смешалась и робко взглянула на Анну, явно осознавая, что сболтнула лишнее. А что еще оставалось моей жене? Уж она-то вряд ли мечтала о том, чтобы я взял себе в помощницы юную деву.
Доброжелательная улыбка будто приклеилась к лицу Анны.
Ну разве это не замечательно? воскликнула она. Просто великолепно! она сжала мою ладонь. Подумать только, и ты еще не любишь мои вечеринки. Вот так удача, а?
Окинув взглядом нас обоих, она с королевским великодушием подала Лии свободную руку и сказала:
Майкл, мне пора к гостям. Почему бы вам не договориться о встрече?
О да, назначим встречу чтобы этот странный, фантасмагорический эпизод получил развитие; чтобы ее существование не ограничилось для меня этим вечером. Погладив Анну по спине и чмокнув в щеку, я произнес:
Неплохая идея, дорогая. Ты еще хочешь чего-нибудь? и добавил, уже обращаясь к Лии: А вы что будете?
Анна едва сдерживала ярость.
* * *
Моя дочь стерва (во всяком случае со мной). Она всегда была избалованным и дерзким ребенком. Думаю, Анна, отчаянно стараясь компенсировать тот факт, что не была ее матерью, совершенно на ней помешалась. Она неустанно твердила дочери, какая та уникальная и особенная (что совершенно несвойственно моему поколению). «Ах, милая, какая у тебя артистичная натура» или «О, по-моему, слух у тебя гораздо лучше, чем у других ребят». Кларисса привыкла к тому, что ее мнение превыше всего. Конечно, она умна еще бы, учитывая, сколько я вложил в ее образование. Вот только самомнение ее так велико, что это просто в голове не укладывается.
В ее возрасте у меня было всего два желания: трахаться и пробовать новое. Я был честолюбив, а лучше сказать, по-юношески тщеславен. Но наши с дочерью представления об амбициях диаметрально противоположны. В ее отношении к работе есть что-то до отвращения пуританское. Стажироваться в правильных местах, засиживаться в офисе допоздна, активно (прости господи) налаживать контакты в этом она вся. Я же всегда был уверен, что рожден для чего-то великого, и какое-то время все к тому и шло. А Кларисса чопорна и фальшива не представляю, чтобы у нее была нормальная интимная жизнь. Такое ощущение, что при всей своей внешней эмоциональности она вообще не способна на настоящие чувства. Вот уж действительно, поколение восклицательных знаков. По настоянию своего агента я завел аккаунт в Twitter так меня буквально оглушил этот птичий базар, где все считают, что им что-то должны, что меня волнует их мнение о ситуации в Палестине, или положение женщин в искусстве, или их проклятые домашние салатики с киноа или черт знает с чем еще. Я и не удивился, обнаружив там Клариссу во главе очередной вооруженной хештегами эрзац-революции. При этом разногласия с дочерью ранят меня не так сильно, как с ее братом. Наши ссоры больше напоминают спектакль. Все, что связано с ней, скорее похоже на спектакль.
За это я и полюбил Астрид: она была из тех, кого Кларисса назвала бы простушкой. У нее не было каких-то особых стремлений только жажда жизни. Она была искренней и напрочь лишенной аналитического мышления. Ей нравилось поглощать ванильное мороженое Walls прямо из ведерка, в одном нижнем белье прислонившись к кухонной раковине. Еще ей нравилась принцесса Маргарет за то, что та была эдакой «бунтаркой»; она даже имя Астрид себе взяла, сочтя его «шикарным и экзотичным». Пожалуй, на этом ее попытки создать себе некий имидж заканчивались.
* * *
Очень хочется написать что-нибудь о писателях в изгнании, заявил молодой человек, делая театральную паузу перед последними словами и как будто выделяя их курсивом. Хотя можно и не в изгнании, но вроде как в вынужденной эмиграции. Байрон, Китс, Даррелл, Хемингуэй или вот вы.
Неужели об этой хрени еще пишут в журналах? Я медленно кивнул, прикидывая про себя, когда он мог появиться на свет. В восьмидесятых? Неужели он старше Клариссы? Светло-голубая рубашка и круглые очки в роговой оправе; на щеках трехдневная щетина.
Я тут прочел любопытную статью в The New York Times о писателе, утверждавшем, что развитию его дарования немало способствовали 35 лет, прожитых в Италии, и задумался. Он пишет об интернете и о том, что в нашем мире лингвистические барьеры уже не актуальны. Как это влияет на язык писателя, покинувшего родину? Вот я, например, живу и работаю в Берлине уже четыре года и до сих пор совсем не говорю по-немецки. Не читаю Бёлля и Грасса, он улыбнулся. Да и существует ли еще в нашем глобализированном обществе такое понятие, как «лишиться родины»?
Тут уж я не мог сдержаться и хмыкнул. Он слегка смутился но виду не подал, как его наверняка учили в школе, или что он там окончил, и сказал:
Ну, потому я и хотел с вами поговорить. Хотел «обмена мнениями».
Что у молодежи за привычка вечно лепить на все сказанное кавычки, как будто подыскивая заголовок для следующей записи в блоге?
Ясно, вяло отозвался я.
Скорбный кивок.
И я очень благодарен Клариссе за то, что помогла связаться с вами, и за эту беседу по Skype.
На меня накатила тошнотворная волна ненависти к своему агенту за то, что тот согласился на это якобы небесполезное интервью, и еще больше к себе самому, за то, что пошел у него на поводу.
Что ж, сказал я наконец. Звучит совершенно потрясающе, и я с радостью поучаствую.
Замечательно! с энтузиазмом воскликнул молодой человек. Просто замечательно! Знаю, что у вас в два встреча, но, может, успею поделиться с вами парочкой соображений?
Я сделал неопределенный жест, и он завел свою шарманку:
Влияет ли жизнь за границей на ваш язык, учитывая, что ведь теперь весь мир говорит по-английски? Изменилась ли тематика ваших произведений? Вы по-прежнему способны писать об Англии даже покинув ее? Учитывая то, насколько ваша манера и стиль типичны для вашего поколения и социальной среды Лондон, конец семидесятых, период Тэтчер, вплоть до Cool Britannia[24] Ну то есть можно ли писать обо всем этом из Парижа? Или вы поэтому перестали писать романы?