Я вот, скажем, как только находил их где, прям умирал от счастья. Уж больно любил я это дело. Иногда я даже ел их недозрелыми. Так, прямо с молочком у ножки. Мать мне говорила: не ешь так много, малахольный, пронесет ведь! Но где там! Я разве понимал? Очень нам сладкого не хватало, вишь. Ты не смотри, что теперь ребенку даешь вафлю, а он говорит: мне эта не нравится, хочу другую. Но и после уже, как подрос я, привычка-то эта у меня все одно осталася. Я сам мог объесть целое дерево. Вишь, у меня тут на руке вроде как шишка? Так я ее и заработал. Из-за инжира.
Был я тогда солдатом, служил в Малой Азии. Ну вот как раз в твои годы. Тебе вот сколько теперь? А, вот именно. Ну, может, на годик постарше. Там, где-то около двадцати одного двадцати двух. Мой полк был в Айдыне[14]. Ну, как бы лагерь. Помнится, лето было, август, дали нам два дня отдыха, но куда пойдешь-то? Идти-то и некуда было. Только в лагере и сидеть. Сидим мы, значит, как-то утром, приходит капитан и говорит: ты, мол, и ты, то есть те, кто в увольнении, берите оружие, патронташи и дуйте сюда. Почетный десант. Куда мы идем-то, капитан, говорим. А он так улыбается и говорит: отвезу, мол, вас на экскурсию, собаки этакие. Ну, мы думали, он так шутит. Какая еще экскурсия? Ладно, говорим, снова какой-нибудь наряд придумал. Он, значится, сам вперед идет, мы позади, раз-два и садимся в машину. У нас сердце сразу упало. Если садимся в машину, говорим, значит, дела серьезные. Ну, короче, сели мы: нас трое и он четвертый. Он и шоферить умел, был, видишь ли, из хорошего общества, грамотный, за границей учился, завел он машину, мы и поехали. По дороге ни слова не проронили. Где-то через полчаса я задаю ему вопрос. Господин капитан, говорю, а куда мы едем-то? Ну, на экскурсию же, как договаривались, говорит. Мы опять переглянулись. Да не бойтесь, говорит, не убивать же я вас везу. Просто хочу поехать посмотреть кое-какие развалины, вот и взял вас за компанию, ну и для пущей безопасности. Ну-ка, помолчи-ка давай, говорит мне, не отвлекай, а то заблужусь.
Где-то через час-два, как только поле кончилось, он остановился. А теперь пешком, говорит нам. Там горка впереди была, видишь ли, и машине было не проехать. Вперед, говорит, пошевеливайтесь, чтобы мы до вечера управились. И сам вперед рванул, значится, а мы за ним. Через какие-то кусты, камни, всякое такое. И откуда только этот чертяка дорогу знал? Но он был очень умный, конечно. Если не сказать умнейший! Один раз на карту смотрел, второго было не надо! Ну, долго ли, коротко ли, пришли мы. Здесь, говорит он нам, жили древние. Мы глядим, где же дома домов-то нет. Только есть одна штука, ну, как гумно, вся из мрамора, большая такая. Такая большая, что и вообразить сложно. И с одной стороны у нее были сидения для людей, до самой верхотуры. Ну, как тебе сказать? Было там высоты метров тридцать сорок. Театр, говорит он нам. Здесь древние ставили спектакли. И начинает нам рассказывать, вот, мол, отсюда входили, здесь сидели градоначальники, а тут была орхестра. Это какая-такая орхестра, говорю, это где музыканты, да? Эх, глупый ты, говорит, здесь орхестрой называли место, где выступали и плясали актеры. И было там все, говорю тебе, из мрамора вырублено, а не просто из камня. Я такого вообще никогда не видел. Он нам битый час все рассказывал, то да се. Заставил нас шагами все измерить, а сам все время что-то в тетрадочку записывал. Пойдем, говорит он нам снова. Залезли мы в какие-то кусты, обошли вокруг театра и выскочили на холм, что был над ним. А здесь город был, говорит. Вот там порт, а там дома. Какой там порт, какие дома? Там были только какие-то ямки с водой да камни виднелись, да еще несколько колонн тут и сям. И все из мрамора. Господин капитан, говорит ему один из нашенских, из Родии, нет тут ничего. Ты где все это видишь-то? Тут земля и болото. Где порт-то? И кто только его за язык дернул, беднягу! Он как начал, камень за камнем нам показывает и все объясняет. Вот здесь это, там то, а дальше вот то, и пошел Несколько часов, говорю тебе. Как учитель в школе.
Я разволновался. Солнце било прямо в голову, мух там было полно, слепней, как там бишь их, от воды, кошмар прямо, говорю тебе. Я головой покрутил, вправо-влево, думал, может, найду какой тенек, чтоб дух перевести, но куда там. Я вперед немного прошел и хоп! вижу инжир растет. Большой такой, ветки у него над стеной старой росли. Подхожу. Полным-полно. И все букубардки, так их растак! Говорю себе, ну, Гулас, сейчас ты наешься-нарадуешься. Начинаю есть и подъедаю все с нижних веток. А наш продолжает, все о своем болтает. Че-то там о древних храмах и все такое. А, ну ладно, говорю. Беру я, начинаю лезть на стену, чтобы дотянуться до верхних веток. И вот, стою я, руку уже протянул, чтоб инжир сорвать, как вдруг выскакивает передо мной ящерица, вот такущая. Ну, как ящерки в наших местах, только еще побольше. Напугала она меня, потому что я сперва-то подумал, что это змея, и вот так я назад отступил, поскользнулся, упал и ударился рукой. О-хо-хо, боль эта меня до костей пробрала. Начал я орать, все сбежались посмотреть, что случилось, капитан тоже пришел, вставай, говорит, что с тобой. Так и так, говорю. А он как начал смеяться, бесстыжий! Так тебе и надо, говорит. Это тебя наказал бог Аполлон Дельфийский. Здесь его храм, а ты пошел и осквернил его, чтобы инжира налопаться. Ты совершил грех из-за своей жадности и потому теперь страдаешь. У меня такая боль была, да еще и этот со своими шуточками, я не смог сдержаться. Эй, ты, капитан, говорю ему, че ты мне тут плетешь? Люди, которые тут жили, уже столько лет, как мертвые. Ежели померли они и вера их исчезла, разве бог их существует? А я вот верю, говорит мне этот бесстыдник. Через пару месяцев убили его там, чуть подальше, у Сельджука.
Опа! Вот, вот такой. Это первый сорт. Видишь? Чистый мед. Ну-ка, съешь-ка!
Помолвка
Вечером накануне призыва пили мы вон там с моим побратимом. Я как щас помню. Я жарил яйца с солониной, с нами еще брат мой был, Йоргос. Вот такой пацан он тогда был, лет десять-одиннадцать, мы его посылали, чтобы кувшин вином наполнял. Нам нужно было на следующий день явиться в Халкиду на строевую подготовку, а потом в Малую Азию. Было это, глянь, летом девятнадцатого года, и там уже хорошенько начало грохотать. Ну, пили мы и ели, значится, а как только колокол пробил десять, повернулся я к побратиму и говорю, давай, мол, пошли, приляжем хоть ненадолго. У тебя ж и невеста есть, пойди с ней тоже повидайся, ведь завтра на рассвете кто знает, что нас ждет. И вот мы стали попрощаться, а он меня хвать, вот так вот, за плечо и говорит мне: братишка, пусть у тебя все будет хорошо там, куда идешь, и Бог тебе в помощь. Я не поеду. Завтра я свалю. Я аж похолодел весь. Ты что это такое говоришь, Василис, спрашиваю. Так и так, говорит мне. Я этот позор больше не вынесу. Пойду в горы, и будь что будет. Да что ты несешь-то, говорю, приди в себя! Ты совсем дурак? Хочешь, чтобы эта история тебя погубила? Тебя кто надоумил-то? Петуха из себя строишь, да? Он говорит, мол, мне свои люди сказали, что примут меня. Я не хочу так позориться. Эй, да ты даже ружье-то держать не умеешь, говорю. Ты куда решил ввязаться, неумеха? Совсем очумел? А если тебя поймают, думаешь, по головке будут гладить? И вор, и дезертир! На шесть метров отведут и Ну да ладно, о себе ты не думаешь, что тебя убьют. А о матери своей, о вдове, ты хоть подумал? Ты что, думаешь, если в горы уйдешь, будет кому за ней присмотреть? Все ее стороной обходить будут. Она из дома от стыда выйти-то не сможет. А девушка твоя, Тула? Ты попортил ее, а теперь еще и обманешь, да и бросишь? Ну-ка, давай, собери мозги, пропащий, что-то они у тебя слишком раздулись, ты своим упрямством хочешь все испортить.
Но ни на какие уговоры он не поддавался. Чего я только ни говорил, он все на своем стоял. В стакан смотрит и ни слова. Ни разу в ответ ни огрызнулся даже, потому что меня он, что и говорить, уважал, я ведь помогал ему, когда он отца потерял. Ну, короче, поднял он глаза и говорит: Яннис, я уже все решил. Говори сколько влезет, я не отступлюсь. Я уже договорился, еще до света уйду, и будь что будет. Тогда схватил я его за ворот и замахнулся. Ты вообще соображаешь? говорю ему, я тебя силком оттащу. Отколошмачу тебя, положу на мула и отвезу в Халкиду. А этот бессовестный даже ухом не повел. Как мешок сидит, только что в одежде. Делай что хочешь, Яннис, говорит он мне. Я уже все решил. Он настолько взбесил меня, что я чуть не убил его. Представь, меня в таком виде увидел Йоргос, мой брат, и полез под стол прятаться, дурень. Чего я только ни делал, но он никаких угроз не боялся, только стоял у меня в руках, как дохлятина, и молчал. Так что я его и отпустил. Аааах, говорю ему. Ах ты скотина, мужик. Ах ты скотина, мужик, что ж ты творишь-то? Все в одну кучу свалил и прямо себе на голову. Что ж мне с тобой делать-то, что делать-то? Схватил я его, обнял, поцеловал в обе щеки, как покойников целуют. До встречи, братишка. Куда бы я ни пошел, буду одну молитву за себя читать, другую за тебя. Тогда только он поднял голову и говорит мне: Яннис, куда бы тебя ни отправили, ты только об одном думай, как бы целым домой воротиться. И вот так вот сделал рукой, вот так, я как вспомню, у меня аж волосы дыбом встают, и вот так вот меня по щеке погладил. Давай, до встречи, сказал он мне с улыбкой, а ежели я тебя чем обидел, ты уж прости меня. Ты уж прости, потому как если ты, дай бог, вернешься, я не хочу, чтобы мой братишка сидел надутый на моей свадьбе. Больше он ничего и не сказал, только повернулся и ушел, и последнее, что я помню, это то, как он отодвинул засов и рука у него дрожала, он сгорбился и вышел в дверь.
Если ты вот щас меня спросишь, так я и теперь скажу, что не прав он был. Ну, то есть не прав он был сам для себя, плохим-то он не был. Безбашенный он был, все на кон поставил, а потом пошел и голову свою потерял. Не знаю уж, что ты там про него слышал или не слышал, я же все это сам пережил, потому что мы побратимами были, так что я знаю, что говорю. Дело было вот как. У Василиса не особо много добра было. Из всех тут в деревне ему туже всего приходилось. Когда батя-то его помер, много ему оставить не смог, но был он работящим, каких поискать, так что он то тут подзаработает, то там где наймется, так потихоньку и стал выправляться. Но ты себе уж ничего такого не воображай. Просто, вот, как сказать, не голодал он, короче. Ну, долго болтать тут не буду, пошел он однажды и попросил за себя Тулу. Вот пришел он так к нам домой и говорит моему отцу: дядя Такис, хочу то-то и то-то, чтобы ты пошел и посватал ее для меня. Мой батя согласился, уж очень мы дружны были, я тоже за компанию пошел, нашли мы отца Тулы и поговорили с ним. Сначала тот не хотел, потому что, вишь, Василис-то был бедняком, но мы как накинулись и говорим ему, в деревне про Василиса ничего другого и не говорят, кроме как то, что он такой молодец и что из ничего он так поднялся. Пока еще не очень высоко, но все это он своим потом заработал. А ежели он Тулу за себя возьмет, хоть два дерева ему дай, как говорится, он тебе их так обработает, что сотню из них сделает. Подумай-ка, говорим ему, лучше достойный и бедный жених, чем скряга, который будет у тебя приданое выпрашивать, а потом все спустит. После всех этих уговоров убедили мы его, и он согласился, а где-то через недельку и помолвку справили, я там за дружку был.
Но брату-то ихнему, дяде Тулы то бишь, не по нраву пришлось, что Василис женихом сделался. Кто уж там знает, что у него за мысли в голове были, что, мол, они были знатными, а взяли бедняка какого. И начал он вскоре после помолвки говорить всякое. То за спиной, то в открытую, ни шиша его не волновало. Был он говнистый такой человек, даже не расскажешь, какой! Ни слова хорошего ни про кого не скажет. Ну, короче говоря, однажды дошло это и до Василиса, так что пошел он объясниться. Эх, что там было-то, господи помилуй! Их полдеревни слышало. С кулаками они друг на друга полезли и наговорили друг другу такого, что и сказать нельзя. С тех пор они, значится, даже и не здоровались, а там, где один ступал, второй на след его плевал.
Пока однажды не пришел ко мне домой Василис и не сказал, так, мол, и так. Меня обвиняет дядя Кицос, будто я петуха у него украл. Ходит везде и говорит, что я вор, хожу и у других тоже ворую, говорит, что подписи соберет, чтобы меня выслали, поскольку я преступный элемент. Такие дела вот. Я даже внимания не обратил. Говорю ему: Василис, даже не слушай. Он с самого начала тебя невзлюбил. Все же знают, кто ты есть и почему он так говорит. Брось ты! Ничего он тебе не сделает. Так просто брешет. Но надо ж такому случиться, что этот козел пошел, понабрал своих братьев, друганов и взаправду начал целое дело, чтоб собрать подписи, так что взбаламутил всю деревню. А Василиса все это заело уже, ему страшно было не то, что его в ссылку отправят, а то, что он и лица своего показать не смел в деревне. Василис-вор так сразу ребятишки начинали его дразнить. А это дело-то не шутка.
Пошел он, значится, к моему отцу, вот аккурат как за два месяца, как нам в армию уходить, и говорит ему: дядя Такис, сходи-ка, будь добр, к нему, скажи ему пару слов, тебя же он слушает. Потому как если он и дальше продолжит эту шарманку, я пойду и прирежу его. Он всерьез это говорил, потому что тот у него уже в печенках сидел. И говорит тогда ему батя: а тесть твой почему ему ничего не скажет, он же брат ему родной. Да не знаю, говорит он. Сказал-де он ему и раз, и два, так что и с ним разругался. Ну, говорили-говорили, ладно, сказал батя, пойду побеседую с ним. Он тоже испугался, как бы не вышла какая история. Но тот на своем стоит. Нет, говорит, отправлю я его в ссылку, потому что он вор и всякое такое. И говорит ему отец: эй, Кицос, послушай, что ты такое несешь? Даже если бы и украл он, что из-за одного петуха такой шум поднимать? Мы-то таких делов в свое время наворотили, что ты, что я. Помнишь, нам даже девушку в жены не отдавали, если мы не могли ничего украсть, а теперь ты такую бучу из-за ерунды поднял! А ежели это так тебя задело, скажи ему, пусть заплатит тебе, сколько надо, и пойдет себе подобру-поздорову, чтобы уже закончить это дело. Стыдно ведь. С таких подвигов вся деревня уже смеется. Ээх, он и с ним чуть в прах не разругался. Вернулся домой и говорит мне: не вышло, мол, говорит, всегда знал, что он баран, но не верил, что до такой степени.
Примечания
1
Гьяк, сущ., м. р. [gjak]. 1. Кровь. 2. (юр.) Родственные связи, обусловленные общим происхождением, кровное родство, родственник по крови (vs. по браку). 3. Убийство, совершаемое с целью отомстить, месть, возмездие. 4. Племя. [этим. арнаут. γκιακ < алб. gjak]
2
Название рассказа представляет собой первую строчку из известной любовной арванитской песни, которую исполняют обычно на свадьбах, народных праздниках или во время застолий. Эта песня бытует во множестве локальных вариантов во всех регионах Греции, где традиционно проживали арваниты. Димосфенис Папамаркос записал от своего отца, Димитриоса Папамаркоса, вариант села Малессина (район Локрида):
3
Побратим в арванитской культуре широко распространен феномен побратимства, это особый вид ритуального родства, которые заключался между мужчинами после исполнения определенных обрядовых действий. Связь между побратимами приравнивалась к родственной, так что побратимы имели одинаковые права и обязанности с кровными братьями (помогать в нужде или при опасности, принимать участие в решении семейных проблем и самое главное участвовать в кровной мести).
4
пришел мой черед ехать в Малую Азию Речь идет о призыве на службу в греческой армии во время Второй греко-турецкой войны (19191922)
5
Четы (от турецкого Çete бандиты) название турецких вооруженных отрядов разбойников, которые были особенно активны в начале ΧΧ века, они славились своей жестокостью и радикальными националистическими взглядами.
6
Филипп и Нафанаил устойчивое выражение в новогреческом языке, обозначающее неразлучных друзей. Этот образ восходит к упоминаемым в евангельских текстах апостолам Филиппу и Варфоломею (Нафанаилу), которые, согласно преданию, вместе проповедовали в городах Малой Азии.
7
отплачу тебе за полкрови сполна«Канун» свод древних законов и традиционных правил, которые регламентировали жизнь в арванитских общинах вплоть до недавнего времени. Главной отличительной чертой «Кануна» от других сводов обычного права является его официальная кодификация Лекой Дукаджини в XV веке. Этот факт придал ему статус полуофициального юридического документа. Вплоть до наших дней «Канун» действует в некоторых архаичных обществах Северной Албании, хотя в него и были внесены некоторые изменения, которые значительно повлияли на его изначальный облик. Одним из ключевых понятий, имеющих юридическое значение, в «Кануне» является «гьяк», то есть «кровь». Помимо всего прочего, он используется для обозначения «кровной мести», то есть вендетты, обязанность «отомстить кровью», а также как термин для определения юридического положения человека в рамках семьи или рода в целом. В случае убийства, даже непреднамеренного, семья жертвы имеет право и даже обязанность требовать отмщения за «кровь» члена своей семьи, пролив «кровь» убийцы или любого другого мужчины в семье. В некоторых случаях, например если убийство было непреднамеренным, может быть совершен выкуп «крови» путем денежного возмещения ущерба убийцей семье убитого. В случае убийства женщины, которая считается «половиной крови», согласно «Кануну», честь пострадавшей семьи восстанавливается исключительно с помощью денежного возмещения. Но это правило недействительно для преступлений сексуального характера (насилие): в этом случае честь семьи убитой женщины может быть восстановлена только пролитием «крови» убийцы. В арванитских общинах вопросы чести, связанные с «кровью», регулируются соответствующими предписаниями албанского «Кануна». Тем не менее арванитское обычное право никогда так и не было кодифицировано и не приобрело той юридической силы, которую имел «Канун» в албанских общинах. Следовательно, очень сложно проследить связи собственно арванитского и албанского свода правил, поскольку сходства в них могут объясняться как общим происхождением этих правил, так и параллельным развитием в двух сообществах, обладавших рядом общих характеристик.