На столе стоял четырехгранный венецианский фонарик с цветными стеклами и «светил во тьме».
Меня пригласили сесть. Лица сидящих за столом были окрашены каждое в свой цвет красный, зеленый, синий и желтый.
Хозяйка дома, обложившись древними фолиантами, составляла гороскопы для присутствующих.
Поздно ночью, провожая меня к двери, Галина Григорьевна, смотря через мои глаза в космические дали, медленно и внятно спросила:
Гриша, ты слышишь?
Я растерялся и молчал. Я абсолютно ничего не слышал, но у меня не поворачивался язык сказать правду.
Подождав минуту и немного расширив зрачки, предсказательница, к моему ужасу, не успокоившись, произнесла:
Гриша, а ты видишь?
Экспрессивная манера
В художественной школе я дружил с парнем на пару лет старше меня.
Приятель ходил в Строгановское училище на подготовительные курсы делать наброски с обнаженной натуры. Однажды он взял меня с собой.
Я боялся, что меня по малолетству, как в кино «до шестнадцати», не пустят.
Удовлетворенно посмотрев в зеркало на пробивающиеся усы, постарался одеться посолиднее. Прихватил большую папку с нарезанной бумагой и отправился в училище.
Войдя незамеченным в класс, забитый взрос-лыми легитимными счастливчиками, пробрался в задний ряд и приготовил художественные принадлежности.
В углу стояла ширма. В центре оставалось место с двумя рефлекторами, приготовленными обогревать модель.
Из-за ширмы неожиданно просто вышла абсолютно голая розовая молодая девушка.
Я понял, что пропал и меня вот-вот застукают: кровь, как ртуть у градусника, приливала к голове, неотвратимо достигая высшей отметки. Красный как помидор, я в отчаянии загораживался папкой. Иногда преступно бросая взгляд из-за своего прикрытия на «смутный объект желания», нервно водил ретушным карандашом по бумаге.
Улизнув благополучно в конце сеанса из Строгановки, не помня себя, добрался домой.
На следующий день показал наброски учителю в художественной школе. Преподаватель похвалил рисунки, особенно отметив интересную экспрессивную манеру.
Аферист
Приятель Володя Карп учился в цирковом училище.
Его мама говорила:
Ты вчера взял рубль. Сегодня взял рубль. Наверное, повел друзей в ресторан. Не будь таким же аферистом, как твой отец.
Отец-аферист был сапожником.
Будучи не в ладах с русским языком, мама называла цирковое училище «церковным».
Фазанье перо
Когда я учился в восьмом классе, в Москву из Ленинграда приехал мой кузен Саша Нахимовский.
Он был старше и показался мне все знающим и все испытавшим в жизни солидным человеком.
Саша выразил желание сходить в какой-нибудь московский ресторан, прихватив с собой девушек.
Не зная, откуда их взять, я дал задание старшей сестре Лере прийти с подругой в качестве таковых.
Готовясь к походу, я в школьном зоологическом кабинете выдернул красивое перо из чучела фазана и вставил его в найденную дома фетровую шляпу. Именно в таком виде, как мне казалось, приличествует идти в ресторан.
Мы направились в кафе с характерным для тех лет названием «Дружба», располагавшееся на Кузнецком Мосту.
Саша только что побывал на настоящем «Западе», в Вильнюсе, и рассказал о классном ресторане «Неринга», где свободно играют отличный джаз.
С тех пор я лелеял мечту побывать в необыкновенном городе.
В то время в «Неринге» играл мой будущий друг Володя Тарасов.
Томик Рильке
Спустя несколько лет, осуществив мечту, я по дороге из Вильнюса в Москву остановился в Ленинграде.
Саша вызвался мне показать, что делают ленинградские художники.
С вечера до утра мы перебирались из одной мастерской в другую. У многих не было телефонов, и мы сваливались как снег на голову. Никто не спал: кто работал, кто выпивал, кто сидел с друзьями, обсуждая проблемы мироздания. Все были нам рады и охотно показывали работы.
На прощание Саша подарил мне только что вышедший томик Райнера Марии Рильке, посоветовав обратить внимание на два прево-сходных перевода, сделанных Пастернаком.
В одном из стихотворений есть интерпретация библейского сюжета: борьба Иакова с Ангелом.
Позже, благодаря Рильке, в моих работах появился этот мотив.
Сын братьев Васильевых
Главным поставщиком дефицитной и запрещенной литературы был Саша Васильев, сын одного из двух братьев Васильевых, кинорежиссеров, создавших бессмертный образ Чапаева героя Гражданской войны и популярных анекдотов.
В отличие от своих коллег Саша читал все, что продавал, и был интересным собеседником.
Он пропивал все заработанные деньги, появляясь то в виде шикарно одетого господина, то опустившимся бродягой.
Давать читать книги за плату было одной из форм Сашиного бизнеса. Самыми дорогими были книги, изданные КГБ для внутреннего пользования с грифом «рассылается по специальным спискам».
В студенческие годы я скидывался с приятелями и брал у Васильева за пять рублей почитать Набокова или Джойса.
Дама «из бывших»
Я брал уроки французского языка у горячо любимой мной Лёли, Елизаветы Владимировны Алексеевой, актрисы, дамы «из бывших», внучатой племянницы Станиславского.
Елизавета Владимировна не в состоянии была проговорить на каком-либо языке больше пяти минут, постоянно переходя с русского на французский, с французского на немецкий и с немецкого на английский.
Она жила на улице Немировича-Данченко.
Иногда мы ездили в гости к ее родственнице, которая жила в Брюсовском переулке, послушать новую пластинку Жоржа Брассенса или Жака Бреля. Для этого нужно было пересечь улицу Горького, и Елизавета Владимировна пользовалась такси.
Когда мы садились в машину, дама «из бывших» предпочитала говорить с шофером по-французски.
Я каждый раз замирал, ожидая услышать в ответ «справедливое» хамство со стороны водителя.
У шофера срабатывал какой-то генетический механизм, и он сразу начинал говорить с Елизаветой Владимировной с почтением, как с барыней.
Дзампано
У Елизаветы Владимировны жил величественный высокий человек, носивший на шее шелковый шарфик, бывший актер Владимир Карлович Фромгольд.
Когда я впервые пришел в дом, она мне сказала:
Гришенька, вы не подумайте, что это мой любовник. Это мой домработник.
Домработник записывал в толстенькую тетрадку свои мысли об искусстве и любил поболтать со мной на кухне, под абажуром, о теориях Кандинского и Малевича.
Елизавета Владимировна разговаривала с Владимиром Карловичем исключительно по-французски. Владимир Карлович раздражался:
Лёля, говорите по-русски. Я не понимаю.
Не обращая внимания, она продолжала. В конце концов, возмущенный Карлыч громыхал:
Лёля, я же вам говорю, что не понимаю!
Счастливая Лёля заключала:
Видите, Гришенька, я же вам говорила, он настоящий трагический актер, талант, Дзампано!
Затерянный мир
У Елизаветы Владимировны была дача в Вишняках.
Дачу окружали хрущевские свеженькие новостройки. Подойдя к забору и отворив калитку, посетитель оказывался в затерянном мире. Ничто не говорило о том, что на дворе двадцатый век.
Тропинка к дому шла через старый, запущенный сиреневый сад, куда с трудом пробивались лучи света. В саду стояли скамейки и скульптуры.
Напротив, через дорогу, в конфискованном фамильном доме Алексеевых, располагался важный советский генерал.
Елизавете Владимировне власти великодушно оставили каретный сарай.
Лёля показывала семейные альбомы. С фотографий глядели благородные лица.
Все были расстреляны или погибли в тюрьмах.
Я всю жизнь этого ждала
Позже, живя в Америке, я попал в затерянный мир за океаном.
Затерянный мир помещался на Лонг-Айленде. Хозяйкой его была девяносточетырехлетняя Валентина Александровна, покинувшая Россию молоденькой девушкой во время Гражданской войны.
Дом было не отличить от подмосковных дач. Старушка умудрилась даже построить в саду деревянный сортир с дыркой.
Внутри дома помещалась Россия Валентины Александровны: многочисленные фотографии есаулов и казачьего хора, в котором пел покойный муж, иконы и портреты царя-батюшки.
В комнатах жили дачники, все русские.
Хозяйка носила шорты и возила квартирантов на железнодорожную станцию и в магазин. Тариф за извоз был довоенный один доллар.
Услышав, что в России пал коммунистический режим, Валентина Александровна прошептала сквозь слезы:
Я всю жизнь этого ждала.
Билетик парижского метро
Одно время я занимался французским языком со старичком-французом месье Жиру.
Лет за двадцать до этого старичок, обидевшись на Францию, решил перебраться в Страну Советов.
По-русски он говорить не научился. Круг общения был очерчен франкоговорящими знакомыми. Жил месье Жиру в крохотной квартирке у черта на куличках.
Француз время от времени извлекал из тайников свои ностальгические реликвии и с гордостью раскладывал на столе: билетик парижского метро, французскую почтовую квитанцию, десяток ярких открыток с изображением Монмартра и Лазурного берега.
Наконец, месье Жиру решился поехать на родину навестить сестру. По приезде он с ней поругался и через три дня вернулся обратно.
Вопросы бытия
В юности я жил вместе с родителями.
В своей комнате я устроил мастерскую. Ко мне приходили друзья, и мы ночи напролет обсуждали вопросы бытия, хорошо при этом выпивая.
В конце посиделок я прятал солидное количество пустых бутылок под кровать, оставляя одну на столе.
Утром приходила мама и удивлялась:
Гриша, вас было семь человек, и вы выпили целую бутылку вина!
Еще минутка
Моя бабушка была фармацевтом.
Лекарства никогда не выбрасывались. Коллекция хранилась в деревянном кухонном шкафчике.
Когда взрослые уходили на работу, а сестры в школу, я, оставшись один, извлекал медицинские сокровища из шкафчика.
Особенно меня привлекали глазные капли в пузырьках. На этикетках были изображены череп и кости с интригующей надписью «Яд».
Со мной было, видимо, что-то не в порядке: открывая притертую крышку и запрокинув голову, я вдыхал специфический, ни на что не похожий запах.
Еще минутка и я в мире ином.
Умру не умру
Много лет спустя детские забавы аукнулись.
Врач удалил мне зуб и прописал пить гнусный горький хлористый кальций.
В тот вечер я был приглашен на день рождения к моей близкой приятельнице, художнице Наталье Нестеровой.
Не страдая отсутствием аппетита, хорошо закусил, не забыв при этом и выпить.
Вернувшись домой часа в два ночи и вспомнив про пресловутый хлористый кальций, полез в вышеописанный шкафчик. Наполнив столовую ложку и зажав нос, залпом выпил лекарство.
В ту же секунду почувствовал, что свершилось что-то непоправимое. Все клеточки, жилочки и капилляры в теле в одну секунду парализовались.
Взглянув на пузырек, я к своему ужасу обнаружил, что выпил сорокапроцентный формалин, хранившийся в доме на всякий (видимо, на этот) случай с доисторических бабушкиных времен.
В мазохистском оцепенении, вспоминая знакомых со школы заспиртованных лягушек и младенцев с двумя головами из петербургской Кунсткамеры, я просидел несколько секунд.
Умру не умру?
Жить хочешь пей
Заставив себя встать, я, слегка ослабевший, пошел в родительскую спальню и разбудил отца.
Напуганный отец быстро оделся, и минут через пятнадцать мы были в Склифосовского.
Врач, узнав в чем дело, прежде всего спросил:
Ел?
Я подтвердил.
Выпивал?
Я кивнул (как потом узнал, алкоголь частично разрушает действие формалина).
Теперь пей, сказал он, поставив передо мной ведро, наполненное до краев водой.
Выпив полведра, я попросил пощады.
Жить хочешь пей, безучастно произнес эскулап.
Громко стучали зубы
Я оказался в отделении реанимации с пристроенной к руке капельницей.
После экзекуции и от пережитого меня била крупная дрожь. Громко стучали зубы.
Слева лежал человек, который, чтобы «добрать», хватил примусина. Справа старику, выпившему денатурата и закусившему стаканом, делали операцию, извлекая осколки.
Самое страшное зрелище представлял собой почерневший алкоголик, нажравшийся теофоса. Он так и остался там навсегда.
Я выжил.
Пуговицы на ширинке
В институте была военная кафедра, которая спасала от службы в армии.
Преподавал «войну» рябой подполковник, употреблявший характерное слово-паразит «проски» (читай «просто-таки»).
Перед экзаменом он мне сказал:
Придешь сдавать с бородой поставлю проски кол.
Мы приобретали профессию военного интенданта.
Перед экзаменом я почерпнул из учебника ценнейшие сведения: оказалось, тесемки на кальсонах у солдата хлопчатобумажные; у полковника вискозные, у маршала шелковые; пуговицы на ширинке, соответственно: пластмассовые, костяные и перламутровые.
Брежнев с какого года?
В студенческие годы в Казахстане, в кишлаке, я встретил старого чабана с выразительным лицом по имени Абдэ и предложил написать его портрет.
Мы договорились.
Чабан явился в соломенной шляпе и с орденом Ленина на груди.
Во время сеанса человек сорок внимательно следили за моей рукой: похож не похож?
Посмотрев на портрет, Абдэ сказал:
Убери морщины с лица.
Я возразил, объяснив, что портрет потеряет сходство.
Ты в конторе был? поинтересовался чабан.
Услышав утвердительный ответ, он сказал:
Брежнев-Косыгин видел? Так вот. Брежнев с какого года? Косыгин с какого? А морщины ни одной.
Если у вас падет верблюд
Продолжая путешествие, я оказался в поселке Кульсары.
В гостинице мне бросилось в глаза объявление:
«Граждане! Чума опасное заболевание»
Зайдя в столовую, я увидел второе:
«Если у вас падет верблюд без видимой причины»
Насторожившись, я поинтересовался, почему народ предупреждают о средневековой болезни.
Оказалось, только что кончился чумной карантин.
Горсть мелочи
В гостинице взволнованная дежурная, подбежав ко мне, сообщила, что летающий скорпион-медведка мечется в помещении, угрожая всех насмерть перекусать.
Соседом по комнате оказался «злой чечен», который, «наточив кинжал», убил из кровной мести земляка.
Я решил, что мне пора. Собрал манатки. Сел в автобус.
Вслед за мной зашел человек. Засунув руку в шамкающий рот, он извлек горсть мелочи и заплатил за проезд.
Я пулей вылетел на улицу.
Тайник
Я сидел в чайхане, в тени чинар, в городе Ургуте в Узбекистане и пил зеленый чай в ожидании плова.
Вокруг были горы. Рядом шумела быстрая река. Над чайханой сиял лозунг «Пусть живет в веках имя Владимира Ильича».
Я разговорился с соседом по столу. Собеседник, Абдуразак Турсунович, узнав, что я из «самой Москвы», не дал мне заплатить за еду и пригласил зайти к нему на работу, в райком партии. Из любопытства я согласился.
В кабинете, рядом с креслом Абдуразака Турсуновича, возвышался гипсовый бюст Ленина.
Ни слова не говоря, гостеприимный хозяин ловко приподнял полый бюст и извлек из тайника бутылку «Столичной».
Выпив водки, я неосторожно оставил свой московский телефон.
Сверкнув золотыми зубами
Вскоре в моей квартире раздался звонок.
Абдуразак сообщил, что находится в столице с двумя товарищами проездом в Болгарию и хотел бы подарить мне дыню.
Я пригласил гостей в ресторан «Метрополь».
«Товарищами» оказались две узбечки, одетые для заграницы в приличное джерси, из-под которого выглядывали пестрые национальные штаны. Обеих звали Гульсара.
Сверкнув золотыми зубами, девушки улыбнулись и принялись за еду.
После супа одна Гульсара заснула, другая включила оказавшийся при ней радиоприемник «Спидола».