Но на другой, дальней стороне я помнил стояли еле различимые берёзы, и оттуда исходил тихий берёзовый свет.
Словно бы сошлись когда-то два воинства сосновое и берёзовое лицом к лицу, но хлынувшее из недр земли озеро разделило их, и теперь они смотрели друг на друга издалека.
* * *
Дорога петляла, расходясь позаросшими колеями в разные стороны.
Тридцать лет назад здесь добывали торф: должно быть, часть этих путей осталась с прежних времён. Но работы давным-давно были прекращены. Тяжёлые грузовые машины поразъехались отсюда, а потом, надорвав моторы, заржавели. Конторы, считавшие прибыль, обанкротились навсегда.
Мы шли уже третий час, а озера всё не было; но я не слишком устал, и ни о чём не думал.
Иногда Кай прибегал ко мне, чтоб я мог почесать ему шею, и, удовлетворённый, отправлялся дальше.
Жадность его к запахам ещё не хоженного леса была почти удовлетворена, и теперь он куда чаще не стелился мордой по земле, а держал голову высоко, выискивая какие-то иные, сложно различимые интонации и оттенки.
Он, в который раз заметил я восхищённо, был совершенен.
Как и вся природа вокруг, Кай был идеален сам по себе, ни для кого. Его безупречность была лишена тщеславия и свидетельствовала лишь о точности творенья.
Между тем, солнечный свет начал подтаивать, и я почувствовал признаки наступления вечера.
Дорогу преградило павшее дерево, растопырившее у основания обсохшие, совсем короткие корни. Глубоко увязшее в дороге своим сучьём, оно дало мне понять, что здесь давно никто не проезжал.
Чертыхаясь, не слишком ловко я проскочил между высохших кривых суков, всё равно зацепившись полой куртки. Кай, не примеряясь, сделал следом легчайший, безупречный в исполнении прыжок, и потрусил дальше.
Та полянка, куда в стихийном круженье мы уткнулись с товарищами семь лет назад, никак не являлась мне.
«Дорога должна ведь привести куда-то» убеждал себя я, но тут же внутренне смеялся: большинство дорог в этом лесу, как тому и надлежало быть у русских людей, выглядели будто каракули. Не стоило искать в них смысла если он и был, то давно иссяк.
Лес стал безмолвен, и даже дятел не подавал о себе весть.
Дорогу перебежал ёжик.
Я окликнул Кая. Он охотно явился, но, быстро обнюхав свернувшегося ежа, сразу потерял к нему интерес.
«ну, ещё один поворот», предложил себе я в который уже раз, глядя на темнеющую дорогу.
«ещё до того дерева», подумал спустя полчаса.
«за той развилкой точно будет наша полянка», убеждал я себя снова, и даже произнёс вслух, втягивая густой воздух:
Я даже слышу запах воды.
Всякий раз я обманывался.
За очередным поворотом я всё слабей различал, что́ там впереди, и вместо обнадёживающих примет видел теперь лишь слабые силуэты то ли выползшего прямо на дорогу кустарника, то ли торчащей из мшистой земли бесприютной трёхрогой коряги, но на поверку представлявшееся мне всегда оказывалось не тем.
Кай, вдруг оборвав свой ход, сказал я строго. Пора домой. Дочка ждёт. Мы должны выпить с ней вечернего чая.
* * *
Обратная дорога по пути уже пройденному всегда проще.
Всё, что казалось незнакомым, теперь выглядело уже привычным.
Кай, уяснив все лесные мелодии, теперь больше держался дороги, которая по пути сюда была ему неинтересна.
Павшее дерево я уже перешагивал вот и обратно перешагну, тем более что со второй попытки это получилось у меня куда ловчей.
К своим немалым уже годам ни разу нигде не заблудившись, я без особых сомнений мысленно проложил маршрут, который обещал сократить мне дорогу домой минимум вдвое, но, скорей, даже втрое.
Сосновый лес был редок и скуп на другие деревья, оттого казался проходимым, а идти по мхам мне показалось не меньшим удовольствием, чем по старым колеям.
Я даже предположил, к чьему примерно двору приведёт меня дорожка.
«К доброй бабушке Екатерине Елисеевне и двум её душевнобольным дочерям!» чему-то улыбался я. То-то они удивятся, когда в сгустившейся уже темноте увидят, как из лесу к их дому выходит человек.
Я решительно свернул с дороги в лес.
Мхи оказались мягкими даже чересчур, что немного затрудняло движение: ставя ногу, я привычно рассчитывал на (пусть и относительную) устойчивость, но ступня вдруг уходила по щиколотку, и приходилось ловить руками колкие ветви, чтоб не упасть.
Заранее подбирая свободный, казалось бы, путь, я всё равно спустя минуту утыкался в огромное дерево, будто нарочно вышедшее мне навстречу. Казавшаяся прямой линия движения часто прерывалась и шла зигзагами.
В нашем лесу водились и волки, и кабаны, и медведи но едва ли стоило кого-то опасаться, тем более в компании с Каем. Мы источали уверенность, и всякий зверь держался от нас подальше, даже если и возносил чуткую морду вверх, удивлённый нашим явленьем. Вслушавшись и не находя запахов железа, звери успокаивались и вскоре забывали о нас: эти двое шли себе мимо, в сторону деревни.
Разгорячившись и чуть взмокнув, я снял капюшон и, хотя вернулись комары, мне нравилось тихое ощущение вечерней прохлады. Я двигался всё быстрей, и комары почти не настигали меня.
Почувствовав щекотку на бритой своей голове, я привычно хлопнул по макушке ладонью и тут же догадался, что это не комар, а совсем иной формы, твёрдое на ощупь, как гречневая крупа, насекомое.
«Клещ, что ли» подумал я неприязненно, и поднёс в щепотке к самому лицу то, что безуспешно пытался раздавить. Разглядеть насекомое в наступившей полутьме не вышло, и я просто отбросил его в сторону щелчком пальца.
Мхи сменили заросли папоротников.
Мы шли теперь шумно и отчего-то радовались этому шороху. Кай выглядел заинтересованным.
На голове я снова почувствовал насекомое. Повторно, хоть и не без брезгливости, поймал и приблизил к глазам.
«Лосиные блохи» догадался я, наконец.
Мы вышли с Каем на лосиную тропу и угодили в засаду блох!
Другая блоха, пустив вослед за собой тончайшую липкую паутинку, в тот же миг угодила мне на раскрытую шею, и ещё одна на лоб.
«Да чёрт бы вас побрал!» выругался я, поспешно обираясь.
Вернул капюшон на голову; тем более что, едва я остановился, комаров стало в разы больше, и жадный гул их покрывал даже шум раздвигаемых папоротников.
Спустя минуту капюшон пришлось поспешно снимать, оттого что очередная блоха пыталась закрепиться за ухом, а другая уместилась во впадинке под самым горлом.
Почти непрестанно я слышал, как они продолжают со всех сторон падать на мою одежду.
Извлекая очередную провалившуюся до самого живота блоху, я кружился волчком; справившись, начал оглядываться вспоминая, откуда шёл.
Да, оттуда.
И туда.
Лес становился гуще, и, что было даже огорчительно, овражистей.
Угодив в усыпанные сырою листвой углубления, я скользил и, выбираясь наверх, падал, отчего снова смеялся над собой пока ещё весёлым смехом.
«Тем радостней будет возвращение и слаще чай», говорил себе я, и верил своим словам.
Идти теперь приходилось куда медленней. Кай, заметил я, стал держаться ближе ко мне, хотя по-прежнему был невозмутим и деятелен.
На следующем участке лес шёл под откос и я всё чаще ловил ветви, чтоб не слишком разбегаться в трудных местах; «а то подломлю ногу, и буду как дурак ковылять потом до самого утра»
Остановившись, я попробовал прислушаться: в деревне нашей почти непрестанно лаяли собаки; но комариный гул заглушал всё.
Неисчислимое комарьё искало моего лица.
* * *
Вскоре лес в очередной раз сменил очертания и на пути возникли огромные, почти до пояса, мясистые, неизвестные мне травы, а сосен, напротив, стало меньше.
Кай пересекал траву, как крупная рыба, я видел только его спину.
Его нисколько не удивлял наш путь; он доверял мне.
Я шёл сквозь травы, едва касаясь их раскрытой ладонью, в другой же продолжал держать битый-перебитый букет.
Здесь перестала лепиться к лицу паутина лосиных блох; а о том, кто может таиться в этой траве, я не думал.
Змей у нас водилось предостаточно, но это ж надо было, чтоб судьба расстаралась и подгадала такую встречу; к тому же я был в плотных ботинках и в брюках из крепкой ткани.
Ни добрые, ни злые люди, Кай, не ходили здесь очень давно, поделился я громко. Быть может, лет сто.
Кай мельком взглянул на меня, но, так как хвост его свисал вниз, я не увидел за травой, ответил ли он мне.
Густые травы постепенно сменил кустарник, и я убеждённо сказал себе, что знаю его на вид те же дикие кусты росли за домом бабушки Екатерины Елисеевны.
«остался последний рывок: ставь, дочка, чайник на плиту».
Кусты оказались упругими и привязчивыми. Раздвинуть их, чтоб сделать шаг, стоило некоторого труда.
В очередном поединке я бросил свой букет, и работал теперь уже двумя руками.
Потом, решив, что обходить эти кусты будет проще, я сдвигался то влево, то вправо. Кай тоже перебегал с места на место он любил простор и полёт, а тут ему надо было подставлять бока и корябаться.
Усугубляло наше положение то, что в прогалах меж кустарником почва была кочковатой, как на болоте. И хотя земля между кочек не источала влагу, она всё равно была раздражающе мягкой несколько раз я уходил вглубь по самое колено.
Некоторое время я перепрыгивал с кочки на кочку, уже не находя это смешным, но надеясь, что вскоре эту дурную местность сменит новая. Сердце уже тосковало по мшистым опушкам и зримому простору хотя б на дюжину уверенных шагов.
Однако кустарник становился всё гуще.
«Ничего, повторял я себе. Ничего Скоро уже мелькнут меж кустов деревенские огоньки, и тогда»
Обходить кустарник не было уже никакой возможности: он рос повсюду.
Я продирался сквозь него.
Сначала с ощущением упрямой убеждённости.
Затем с чувством порывистой ярости.
Понемногу оно сменялось остервенелым отчаяньем.
Кай, не порываясь искать путей самостоятельно, дожидался, пока я выломаю прогал, и поспешно продвигался вослед за мной, изгибаясь белым гибким телом.
Кустарник тут же смыкался за нами.
Я был всерьёз обозлён но не ругался вслух, сберегая силы и бешенство.
Однако то, что казалось мне густым кустарником ещё минутой ранее, вскоре таковым уже считаться не могло. Если десять шагов назад мне приходилось выламывать суставы мстительным ветвям, чтоб сделать рывок вперёд, то теперь я, опутанный несчётным количеством древесной поросли, росшей словно бы ниоткуда и сразу везде, предпринимал настоящие усилия, чтобы просто сдвинуться.
Это была недвижимая, навек застывшая и вместе с тем буйная древесная суматоха, пытающаяся меня спеленать и укротить.
Я раскачивался в этой паутине, выискивая её слабое место.
Влево!.. Вперёд!.. Вправо!.. Влево!.. Вперёд!..
Зачем они так растут?.. Куда?.. в сердцах воскликнул я, поймав себя на том, что голос мой прозвучал не победительно, а жалобно.
Наконец, я понял, что податливых мест впереди не осталось.
Совершенно ослабив ноги, я без труда повис на обнимающих меня мягких сучьях и многочисленных побегах.
Оглянувшись назад, я увидел, что пройденный нами путь наглухо скрыт.
Преодолённые нами ветви не просто вернулись в привычное им положенье, но стремительно, пуще прежнего, переплелись и намертво склеились.
Даже звери сюда не ходили. Ты-то куда залез, человек?
* * *
Дебрь!
Я вспомнил слово, которое ещё час назад не означало для меня ничего.
И вот я встретился с ней, и забрался в неё.
На небе ещё теплился предзакатный последний свет, но вокруг меня лежала испещрённая чёрной вязью безропотная тьма.
«Что ж, как забрался сюда, так и выбирайся», велел я себе.
Рванулся напролом в обратный путь. Распахал щёку веткой, но даже не стал отирать кровь, с каким-то тихим наслаждением чувствуя её потёки. Шепча ругательства, гнул ветви, продолжая свой бесноватый танец.
Меня удерживали за руки. Вязали каждый мой шаг. Спутывали колени. Коротко и зло били по спине и под рёбра. А потом ещё, с оттягом, по затылку.
Но ничего, кроме собственной глупости, обидным мне уже не казалось.
С трудом различая туманистый, кисло светящийся прогал, с утроенной силой я проламывался к нему.
Что угодно: огромные, как шкура подземного зверя, мхи, самые хищные и высокие травы, папоротники, достающие мне хоть до подбородка, только бы не эта дебрь, дебрь, дебрь.
Почти уже рыча, я вывалился из плена.
Как же обрадовался теперь я этим кочкам, никак не сравнимым с тем бешеным хитросплетеньем, откуда я только что, не чая спасения, выбрался.
С кочки на кочку я поспешил а бесконечно верящий мне Кай следом к открытому пространству, которое пусть и непонятно куда вело, но привлекало хотя бы своей чистотой и открытостью.
Мы одновременно рухнули в чёрную жижу.
Я, тяжёлый, по самый пояс, а Кай, сноровистый и ловкий, только передними лапами. Вывернувшись всем телом, он тут же извлёк себя и вернулся на твёрдую поверхность. Даже в полутьме я разглядел чёрные гольфы, появившиеся на нём.
Без особых усилий, в приступе невероятной брезгливости вытягивая себя, уцепившись руками за ветви, выбрался и я.
Сырой, грязный дурак, угодивший в торфяное озеро, я, будто горячую, сбивал, скатывал со своих ног ослизлую грязь и полуистлевшие растения. Всего этого на мне оказалось удивительно много.
Ботинки были полны грязью и хлюпающей водой.
Чавкая, я побрёл в обратную сторону туда, где меж кочками пышно цвели мхи и расползался мелкий кустарник, самим своим видом говоривший о том, что под ним хотя бы имеется почва.
Присев на кочку, я снял ботинки, а затем и носки.
Выжав носки, положил их, разгладив, себе за шиворот, чтобы хоть немного высушить.
Вылил из ботинок жижу, а затем выскреб их руками и протёр нарванной тут же травой.
Лицо моё было в грязи и подсохшей крови.
Кай! позвал я спустя три минуты.
Он спокойно подошёл ко мне.
Сидеть, сказал я без нажима: просто шёпотом уронил слово.
Он сел.
Дай лапу, попросил я.
Он протянул лапу.
Дай другую.
Он перебрал ногами, словно выбирая, какая из лап другая, и выбрал верную.
Мир встал на место.
Кая не смущали ни темнота, ни наше здесь нахождение.
Ни тем более размышленья о том, зачем ему подавать лапу хозяину, пахнущему по́том и тиной, облепленному комарами, которых он уже не бил, а время от времени просто стирал ленивым движением, убивая сразу земляничную дюжину их.
Просить Кая найти наш дом не имело ни малейшего смысла: пока хозяин рядом, пёс доверяет выбор пути ему.
Если б я вдруг исчез в нём, спустя некоторое время, сработала бы древняя животная сила. Доверяясь только своему чутью, делая странные, но неизбежно ведущие к цели круги, к утру он оказался бы возле наших ворот, и улёгся бы там, смирно дожидаясь, когда откроют.
С рассветом, чуть виноватясь, он заскочил бы в открытую дверь, а на вопрос где этот, который был с тобой, взмахнул бы хвостом.
«Не знаю, где. Я остался один».
* * *
Надо было возвращаться назад к той дороге, по которой мы шли в поисках озера.
Достаточно покружив, я всё равно верил, что помню сторону, откуда явился.
При всём желании я не смог бы здесь заблудиться насмерть даже ухитрившись миновать искомую лесную дорогу. Спустя несколько часов, ну, в крайнем случае на рассвете, я бы всё равно вышел к реке, и вернулся б домой по руслу, исхоженному мной неоднократно.
Но сама эта история стыдила меня.
Если я не явлюсь вовремя, дочь, знавшая, что мы с Каем ушли в лес, начнёт волноваться. В полночь или чуть позже она пойдёт к соседям, и скажет, что пропал отец.
Люди у нас живут дельные, не склонные к сантиментам: они только пожмут плечами чудак-человек, одна колгота с ним
Выйти в ночи на крики и огни соседей, размахивающих фонарями: что могло быть унизительней!