Вам бы хирургу показаться, заметила я.
Э-эх, махнул ручищей Сева. У меня уже сто лет этот жировик!
Я нахмурилась: образование на жировик не походило. Неровное какое-то, плотное, спаянное с кожей. Но, вроде, подвижное, на чём и успокоилась.
А зря.
Вспомнить Севу пришлось ближе к лету, когда на адрес передали вызов по 03.
С кодом "С".
Каждый доктор знает: «Це» це звездец. Бывает, что просто оказия, но в ЦЕлом ничего хорошего, как ни крути.
Сева перевёз к себе жену. Или она сама приехала Жена оказалась красивой и очень мягкой. Прибралась во дворе и в доме, посадила в палисаднике цветы, отмыла, одела и привела в порядок Севу.
Кровь у него никак не останавливалась, пояснила Севина жена.
Кровь? переспросила я, чувствуя беду. Из носа?
Пойдёмте, сами всё посмотрите.
Выглядел Сева неплохо. Не портили его гордый вид даже образования на лице, коих зимой не наблюдалось.
Открой рот, скомандовала жена.
Ого! Две шишки прямо в толще щеки! Большие, плотные
Кровило одно из образований.
Тут я и вспомнила про апельсин на Севиной спине.
Апельсин, впрочем, уже вырос до маленькой дыньки и покрылся геморрагической корочкой. Рядом вылез ещё один.
Показывали хирургу? поинтересовалась я, немного офигев от масштабов оказии.
Конечно. И онкологу. Биопсию второй раз берут: в первый так и не поняли, что это такое.
Может, имеет смысл прикрепиться к нашей поликлинике? предложила я, уже понимая, что скоро Севе потребуется обезбол.
Да нет, мы у себя привыкли.
Севе поставили липосаркому спины. Но какой-то странной она оказалась, вездесущей. Сметастазировав по всей жировой клетчатке, она в считанные дни превратилась в саркому всего Севы. Шишки разных размеров и форм вылазали у него то там, то здесь. Севе рекомендовали паллиативную терапию по месту жительства. Это означало, что помочь ему уже не могли.
Уже через неделю, когда Сева на очередном вызове открыл калитку, я заметила, что на его виске вырос гриб. Натуральный гриб: с длинной ножкой и шляпкой. Из опухолевой ткани Сам Сева был эйфоричен и смешлив. Гриб нисколько его не заботил
Ещё через пару дней гриб вырос вдвое и закровил. Отчаянно и мощно. Севе пришлось вызвать «скорую». Хирург приёмного отделения, глядя на Севины диагнозы и интенсивность кровотечения, почесал голову и срубил гриб под корень, чем несказанно Севу обрадовал.
А общая картина оставалась нерадостной. Метастазы проросли всё тело Севы, прокравшись даже туда, куда залезть невозможно. Они росли и размножались не только под кожей, но и в лёгких, в мозгу, в печени
Переварить и принять это сложно, даже будучи врачом.
Одно дело читать, как раковая опухоль растёт, по книжкам. Другое видеть процесс собственными глазами, на живом человеке, в таких масштабах
Я откровенно боялась вызовов от Севы. Когда в листочке с адресами не было его фамилии, я благодарила Вселенную.
Ещё через пару недель Севе понадобился обезбол. Сразу наркотики. Трамадол его не взял, а НПВС он ел, как конфетки.
Сева лежал и стонал. На его похудевшем животе, где-то в районе печени, выделялся мощный метастаз, чуть ниже ещё один. Периодически Сева впадал в беспамятство, иногда рычал и агрился, иногда приходил в себя и отчаянно просил снять боль.
Только тогда, уже будучи в почти бессознательном состоянии, он согласился прикрепиться к нашей поликлинике.
Его прикрепления хватило на одну выписку мо**ина.
Больше Сева не мучился.
Этот загадочный и страшный случай до сих пор снится мне по ночам. Даже спустя десяток лет перед глазами то и дело встаёт образ весёлого Севы у калитки, с опухолевым грибом на виске
Кто знает, отчего заболевание приняло у него такую агрессивную форму?
Генетика? Может быть.
Иммунодефицит? Не исключено.
Просто не повезло?..
Иногда я думаю, что нужно было не оставлять его в покое, когда появился первый "апельсин".
Потом понимаю, что в тот момент уже было поздно.
Старый дом так и стоит у голого палисадника: покосившийся, мрачный, с пятнами фисташковой краски на фасаде.
В бурьяне неподалёку тонет старая Севина машина.
Теперь там никто не живёт.
Будем ждать исхода
Последнее субботнее дежурство перед отпуском.
Городские улицы жадно впитывают солнечные лучи. На асфальте танцуют первые жёлтые листья Воздух прозрачен, а небо сияет приторной голубизной. Грустная пора увядания и дремоты взяла верх.
Перед выходными что-то непременно идёт не по плану. То уйма вызовов, и ты мотаешься по подворотням до непроглядной темноты; то внезапное продление чьего-то больничного через врачебную комиссию на дому в семь вечера, то ещё что-нибудь интересное Что уж говорить о последнем дне перед отпуском!
Однако, это последнее дежурство, вопреки сложившимся в медицинских кругах приметам, было чрезвычайно благодатным на вызовы. Активных не предвиделось вообще. Да и по 03 всего-то четыре штуки, и все рядом. И три из четырёх с пустяковыми диагнозами, вроде кишечной колики
А вот четвёртый хм!
Участок по соседству с моим. Бабушка восьмидесяти двух лет. Диагноз скоряков: "Острый аппендицит. Кишечная непроходимость".
Это как же так? Почему «скорая» бабулю с таким серьёзным диагнозом не забрала? Неужели сама не поехала?
И телефона, увы, нет. А то можно было бы всё расспросить и дистанционно наставить бабку на путь истинный Рассказать, например, чем чреваты отказы от госпитализации в подобных случаях.
Двухэтажный старый дом в глубине переулка увит плющом. Снаружи чисто и даже помпезно: величественные окна, арки. Внутри настоящая машина времени, в мгновение ока перетащившая в самое сердце старых добрых советских деньков. Общага коридорного типа, распахнутые двери комнат. Ободранный пол. Уютный запах жареной курицы перемежается смрадом плесени. По стенам, меж старых шкафов, которые, как и полагается, поставить некуда, а выбросить жалко, тянутся ретро-гирлянды из лука, утрамбованного в капроновые чулки. Краска на стенах местами облупилась, обнажив клетчатый остов.
В коридоре меня ловит женщина лет пятидесяти. Вежливая, учтивая. Говорит, что их участковый врач ходила к ним чуть ли не всю неделю, ибо «скорую» они вызывают ежедневно. Госпитализацию, спрашиваю, предлагали? Да, мол, каждый день предлагает, уговаривает! На вопрос, почему не поехали в больницу, даёт расплывчатые ответы не по существу. Мнётся. Провожает в комнату.
И вот она больная. Послеинсультная бабуля. Понимает всё, но речи нет. И не совсем «бревно»: с поддержкой ходит в пределах комнаты, естественные нужды контролирует, и не "под себя". Четыре дня назад, со слов дочери (коей оказалась вышеописанная женщина) появились боли в животе, перестали отходить газы и стул. Рвоты не было.
Осматриваю. Бабка стонет от боли. Живот вздут, напряжён, симптомы раздражения брюшины как по учебнику. АД 90/60. Пульс 120. Понятно и ежу спасать надо бабульку. Самостоятельно ничего не разрешится.
Объясняю это дочери. Начинаю писать направление на госпитализацию, достаю телефон И тут же получаю в лоб: "Мы не будем госпитализироваться. Никуда я её не повезу!"
Объясняю ещё раз, доступным языком, чем дело кончится. Именно «кончится», а не "может кончиться". И снова получаю отказ.
Ну это же невозможно с ней после операции там сидеть
У всех случаются трудности. Все же как-то справляются. В крайнем случае, можно сиделку найти. Тем более, что она и без этого у Вас немобильная.
Ну нет, нет. Ей всё равно уже 82 года.
Всё понятно. Ну хоть отказ-то Вы мне напишете?
Напишу, давайте.
Беру письменный отказ. Направление всё же оставляю. Рассказываю, какая страшная вещь перитонит, как долго и мучительно от него умирают. Дочь спокойно выслушивает, хладнокровно отвечая: "Значит, буду ждать исхода". Настоятельно рекомендую вызвать «Скорую» и соглашаться на госпитализацию. Женщина снова отказывается.
Поймите меня просто, я же с ней там после операции замучаюсь!
Нет, не понимаю отвечаю я, закрывая дверь.
Сказать, что я пребывала в шоке ничего не сказать.
В те годы я совсем не видела решений. Не повезут же бабку силой, воправду.
Но 03 я всё же вызвала, с улицы.
Сейчас бы, наверное, вызвала 02
Вещий сон
Что триггерит МарьСанну?
Когда перед ней взрослый, адекватный и трудоспособный пациент. Трезвый, вроде бы, и руки не лапки Но жалобы за него излагает человек другой: обычно мама или жена.
Почему, ну почему кто-то берёт на себя право судить за другого, как ему будет лучше?!
И отчего тот, кого отчаянно спасают удушающей заботой, не возражает?!.
Другое дело, когда пациент возразить не может.
Или может. Но только матом
Шёл один из размеренных доковидных дней. Небо окутывало город спокойной синевой. Летнее солнце грело асфальт, разжаренная тимофеевка насыщала воздух аллергенами, во дворах звенели детские голоса Такие дни хоть и походили друг на друга, непременно были счастливыми. Ибо нагрузка падала в два, а то и в три раза.
Вызов мне достался всего один. На незнакомую фамилию. «Слабость», сигнализировала заметка от регистратора.
На адресе встретила приятная пожилая пара: мягкая, заботливая женщина и улыбающийся мужчина в роговых очках. Проводили на кухню. Усадили на чистенькую табуретку советского образца.
У него голова всё время кружится, засуетилась женщина. Давление постоянно под двести, а что пить не знаем. И что-то тяжело ему в туалет сходить
Пациент лишь глуповато улыбался, издавал странные звуки и кивал.
Может быть, пациент сам всё изложит? перебила я. Триггер, в общем, такой триггер
Оба резко помрачнели.
Не может он, разъяснила женщина. Потянулась к подоконнику и достала незакрытый больничный лист. Инсульт у него. Вот, нас только выписали!
Так стыдно мне не было никогда.
Серьёзным оказался Филипп Иванович, деловитым. Несмотря на глубоко пенсионный возраст, до последнего работал сантехником и был на хорошем счету в организации. Но однажды беда приключилась: сильно закружилась голова на рабочем месте. Потерял сознание, упал Очнулся гипс ой, реанимация!
Повезло Филиппу Ивановичу. Относительно. После сего происшествия сохранил он и ясность ума, и крепость тела, и бодрость духа, и способность к самообслуживанию.
А вот речь сберечь не удалось.
Почти.
Читать и писать кое-как, но получалось. Правда, бывало, Филипп Иванович не узнавал знакомых слов при чтении. Тогда он сильно сердился. И выдавал отборный мат единственное, что получалось выдать.
Супруга Филиппа Ивановича Зинаида Владимировна однако, понимала его с полузвука. С полумата. По интонациям. И стремилась позаботиться о нём так, чтобы тот не ощущал своего дефекта.
На приём они всегда приходили вдвоём. Но общаться с Филиппом Ивановичем мы старались без посредников.
Здравствуйте, говорила я. Пожалуйста, садитесь.
Привет! коротко отвечал Филипп Иванович, сияя неизменной улыбкой. А Зинаида Владимировна гордо краснела, замечая его успехи.
Как Вы себя чувствуете?
Во! Филипп Иванович показывал большой палец.
Что врёшь-то? вмешивалась Зинаида Владимировна. Не слушайте его, Мария Александровна! У него вчера давление поднималось! Мы чуть до «Скорой» не дошли
Гр-р-ры-хр-р-ры, возмущался Филипп Иванович, вскипая. А потом красноречиво выдавал: Б*я!
Так что, выпишите нам что-нибудь ещё продолжала Зинаида Владимировна.
Б*я?! повторял Филипп Иванович с возмущением.
Что злишься то? Вот разобьёт второй инсульт, мало не покажется! Объясните ему, Мария Александровна, что от давления инсульты случаются.
Э-э-эх Филипп Иванович обречённо качал головой и махал ладонью. Мол "пофиг, что с вас, с баб, возьмёшь".
Успехи делал Филипп Иванович. К выздоровлению шёл, к социализации. Сам брился, умывался, одевался. Хотел даже на работу вернуться после закрытия больничного листа. Отговорили и то хорошо.
Бывало, тащишься по участку умученная, а Филипп Иванович с понимающим видом стоит в кругу мужиков из ЖК «Стодвадцатка» и, кивая, слушает последние новости. А, заметив тебя, выдаёт коронное: "Привет!"
Давление мы ему скомпенсировали. Но на приём супружеская чета продолжала ходить с завидной регулярностью. Берегла мужа Зинаида Владимировна. Понимала, что может случиться и второй раз, и тогда уже может не повезти
Снится мне как-то сон.
Выхожу я на улицу, в бетонные джунгли родных дворов. Навстречу, со стороны леса, чешет Филипп Иванович. Счастливый и сияющий. В той же красной клетчатой рубашке, чуть расходящейся на пузике. И в гордом одиночестве.
А где же Зинаида Владимировна? удивляюсь я, поравнявшись.
Э-эх машет Филипп Иванович рукой в ответ. Тороплюсь, мол, не задерживай.
И продолжает путь: куда-то в сторону Лесного озера[3]
На следующий день я узнала, что Филипп Иванович умер.
Агрессивным каким-то он стал ближе к обеду, рассказывала потом Зинаида Владимировна. Засуетился, разволновался. Побросал всё, побежал в ванную. Намылся, побрился, надел чистую одежду и на диван сел. А через две минуты тихо умер. Я даже «Скорую» вызвать не успела.
Вскрытие показало, что настиг Филиппа Ивановича второй инсульт. Иногда так бывает. Злая игра статистики, ничего не попишешь.
Сильно сдала Зинаида Владимировна после смерти мужа. Будто забота о нём придавала ей сил. Словно был Филипп Иванович аккумулятором, поддерживающим её заряд и работоспособность. Сделалась Зинаида Владимировна медленной, грустной и заторможенной. Начались проблемы с речью: говорить получалось, но всё медленнее и медленнее. Неврологи лишь руками разводили: по КТ неизвестное нейродегенеративное заболевание; на бумажках ДЭП. Мексидолы, Пирацетамы и прочие отходы животноводства вроде Кортексина, ясен пень, эффекта не давали
В последний раз видела я её перед увольнением.
Для того, чтобы произнести обычную фразу, Зинаиде Владимировне требовалось две минуты чистого времени
Как она сейчас? Жива ли?
Что триггерит МарьСанну?
Когда всё-превсё прекрасно понимаешь. И чешется-то внутри от глобальной несправедливости. И бомбит-то не по-детски от желания поставить некоторых на место.
А вот сказать об этом ты не можешь.
Не всегда нам затыкает рот болезнь. Чаще обстоятельства.
Быть или не быть? Немым или говорящим?
Мастодонт
Александра Гавриловна Егорова, несомненно, была замечательным человеком.
Разве может быть недостойной заслуженный врач региона, жена депутата, образцовая мать замечательных детей (не завидую, к слову, детям её подруг), заботливая бабушка? Да и просто эффектная женщина, что всегда при параде и на каблучках?
Конечно, нет.
В две тысячи мохнатых Александра Гавриловна работала главным врачом. Но, увы дурная оптимизация железной поступью раздавила её поликлинику. Пришлось подчиниться другой, не менее гордой командирке, став сначала начмедом, а потом и вовсе заведующей отделением.
Скорее всего, это уязвляло Александру Гавриловну; ибо говорю совершенно искренне человеком она была умным и заслуженным. Но чувства собственного достоинства она не теряла. Публичное унижение не мешало ей гордо носить себя по коридорам, вколачивая мимопроходящих в пол тяжёлым взглядом чёрных глаз.
Поступь её была так же тяжела, как и взор.
Стоять Александра Гавриловна умела не только за себя, но и за своё отделение. Как львица с солнечной кудрявой гривой. Оттого терапевты её уважали и почти боготворили.
Своих она защищала, как мать детишек.
Своим прощались не только мелкие косячки, но и большие ляпы.
За своих Александра Гавриловна могла порвать и уничтожить любого: от рядового проверяющего ФОМСа, до министра здравоохранения.