Дипанкар, бабаджи.
Дипанкар. Он произнес это слово с большой нежностью, и Дипанкар вдруг почувствовал удивительный прилив радости. Дипанкар, говори со мной по-английски, пожалуйста, мне нужно выучить этот язык. Я очень плохо его знаю. Иногда слушать мои проповеди приходят иностранцы, поэтому я хочу научиться проповедовать и медитировать по-английски.
Господин Майтра больше не мог сдерживаться слишком долго он терпел.
Бабá, моя душа не знает покоя! Как мне быть? Подска-жите!
Санаки-бабá с улыбкой поглядел на него и сказал:
Я подскажу один безотказный способ.
Господин Майтра воскликнул:
Расскажите сейчас, пожалуйста!
Все очень просто. Твоя душа обретет покой.
Он провел рукой по голове господина Майтры спереди назад, задевая кончиками пальцев кожу лба, а затем спросил:
Полегчало?
Господин Майтра улыбнулся и ответил:
О да! А потом с досадой затараторил: Я твержу имя Рамы и перебираю четки, как вы и велели. Тогда на меня находит спокойствие, но потом в голову снова начинают лезть всякие мысли. Он изливал Санаки-бабé свою душу, не обращая никакого внимания на профессора. Мой сын он не хочет жить в Брахмпуре! Ни в какую! Вот опять продлил рабочий контракт на три года, с моего согласия но я ведь не знал, что он строит себе дом в Калькутте! Там он и останется, когда выйдет на пенсию. А мне что, ехать к нему в Калькутту, ютиться там, как бедному родственнику? Он уже не тот, что прежде. Мне очень обидно.
Санаки-бабá с довольным видом кивнул:
Разве я тебе не говорил, что твои сыновья не вернутся? Ты тогда мне не поверил.
Да, говорили. И что мне теперь делать?
А зачем тебе сыновья? Сейчас в твоей жизни настала пора санньясы самоотречения.
Но мне нет покоя!
Санньяса это и есть покой.
Господина Майтру эти слова не убедили.
Мне нужен какой-нибудь способ! взмолился он.
Я тебе подскажу, подскажу, принялся успокаивать его Санаки-бабá. В следующий раз.
Почему не сегодня?
Санаки-бабá осмотрелся по сторонам:
Лучше приходи в другой день. Когда захочешь.
А вы не уедете?
Нет, я пробуду здесь до двадцатого.
Можно, я приду семнадцатого? Или восемнадцатого?
Народу будет очень много, это ведь дни омовения при полной луне, с улыбкой сказал Санаки-бабá. Приходи лучше утром девятнадцатого.
Утром, хорошо. А во сколько?
Утром девятнадцатого В одиннадцать.
Господин Майтра просиял, узнав точное время обретения душевного покоя.
Непременно буду! приподнято сказал он.
А куда дальше пойдешь? спросил его Санаки-бабá. Дивьякара можешь оставить здесь.
Хочу посетить Рамджапа-бабý на том берегу. Я на джипе, так что поедем по четвертому понтонному мосту. Два года назад я у него уже был, и он меня узнал, представляете? А ведь до этого я не посещал его лет двадцать! Лагерь он тогда разбил прямо на воде, на плавучей платформе, и идти к нему приходилось вброд.
Памьять у ниво отлишная, пояснил Санаки-бабá по-английски, обращаясь к Дипанкару. Старый, очень старый святой. Худой как палка.
Ну вот, стало быть, сейчас я поеду к Санаки-бабé, сказал господин Майтра, вставая.
Санаки-бабá оторопел.
У него лагерь на другом берегу Ганги, пояснил, нахмурившись, господин Майтра.
Так ведь Санаки-бабá это я!
Ах да. Простите. А того как зовут?..
Рамджап-бабá.
Точно, точно, Рамджап-бабá.
С этими словами господин Майтра отбыл, а красивая Пушпа отвела Дипанкара в другую палатку, где на песке лежал соломенный тюфяк его постель на всю следующую неделю. Ночи стояли жаркие, поэтому одной простыни было вполне достаточно.
Пушпа ушла проводить раджу Марха в шатер Санаки-бабы́.
Дипанкар сел и принялся за чтение Шри Ауробиндо, но ему не сиделось на месте: примерно через час он решил найти Санаки-бабý и не отходить от него ни на шаг.
Санаки-бабá оказался человеком практичным и заботливым, а еще жизнерадостным, энергичным и начисто лишенным диктаторских замашек. Время от времени Дипанкар осторожно его разглядывал. Санаки-бабá иногда задумчиво хмурил лоб. У него была могучая шея, как у быка, темная кудрявая поросль на бочкообразной груди и компактное брюшко. На голове волос почти не было, только задорный вихор на лбу и немного редких волос по бокам. Коричневая овальная плешка сверкала в июньском солнце. Иногда, внимательно кого-нибудь слушая, он забавно приоткрывал рот. Замечая на себе внимательный взгляд Дипанкара, он всякий раз ему улыбался.
Еще Дипанкару очень понравилась Пушпа: заговаривая с нею, он принимался яростно моргать. Она же, заговаривая с ним, всегда делала серьезное лицо и серьезный голос.
Время от времени в лагерь Санаки-бабы́ вламывался раджа Марха и всякий раз яростно ревел, если не обнаруживал святого на месте. Кто-то шепнул ему на ушко, что Дипанкар здесь на особом положении, и во время проповедей раджа сверлил его кровожадным взглядом.
Дипанкар пришел к выводу: раджа очень хочет, чтобы его любили, но не знает, как заслужить любовь окружающих.
11.10
Дипанкар плыл в лодке на другой берег Ганга.
Какой-то старик, брамин с отметкой касты на лбу, громко о чем-то разглагольствовал под плеск весел. Он сравнивал Брахмпур с Варанаси, описывал слияние великих рек в Аллахабаде, Хардвар и остров Сагар в дельте Ганга.
В Аллахабаде голубые воды Ямуны встречаются с коричневыми водами Ганги как Рама встречается с Бхаратой[49], с благочестивой убежденностью говорил он.
А как же третья река, Тривени? спросил Дипанкар. И с кем вы сравнили бы реку Сарасвати?
Старик с досадой посмотрел на Дипанкара:
А ты сам откуда?
Из Калькутты, ответил Дипанкар; злить старика в его планы не входило, и вопрос он задал из подлинного интереса.
Хм-мх! фыркнул тот.
А вы откуда? спросил Дипанкар.
Из Салимпура.
Где это?
В округе Рудхия, отвечал старик, нагибаясь и разглядывая свои изуродованные ногти на больших пальцах ног.
А Рудхия это где?
Старик недоуменно воззрился на Дипанкара.
Далеко? продолжал расспрашивать его Дипанкар, сообразив, что без наводящих вопросов тот не ответит.
В семи рупиях отсюда.
Все, приехали! завопил лодочник. Мы на месте! Вылезайте, люди добрые, купайтесь вволю и молитесь за всех! И за меня тоже.
Ты не туда нас привез! возмутился старик. Я уже двадцать лет сюда приезжаю, меня не обманешь! Вон то место! Он ткнул пальцем в вереницу лодок на берегу.
Тоже мне, полицейский без формы! с отвращением проворчал лодочник, но все-таки заработал веслами и подплыл к указанному месту.
Там уже купалось несколько человек: вода была им по пояс. Плеск и напевы купающихся сливались со звоном храмового колокола. В мутной воде плавали бархатцы и лепестки роз, размокшие листовки, солома, обертки от спичечных коробков цвета индиго и пустые свертки из листьев.
Старик разделся до лунги, явив миру священный шнур, протянувшийся от левого плеча до правого бедра, и принялся еще громче призывать паломников к купанию.
Хана ло, хана ло![50] вопил он, от волнения путая местами согласные.
Дипанкар разделся до нижнего белья и прыгнул в воду.
Вода не показалась ему чистой, но он все же поплескался в ней минуту-другую. По какой-то неясной причине самое священное из мест для омовений увиделось ему не таким привлекательным, как то, куда пытался пристать лодочник. Там ему даже хотелось нырнуть в воду с головой. Старик, впрочем, был вне себя от счастья и восторга. Он присел на корточки, чтобы целиком оказаться в воде, набрал ее в ладони и выпил, как можно более низким голосом и как можно чаще твердя: «Хари Ом!» Остальные паломники вели себя примерно так же. Мужчины и женщины радовались прикосновениям священной Ганги, как младенцы радуются материнским ласкам, и кричали: «Ганга Мата ки джаи!»[51]
О Ганга! О Ямуна! возопил старик, поднял сложенные чашей ладони к солнцу и стал напевать:
По дороге обратно он сказал Дипанкару:
Так ты впервые окунулся в Гангу с тех пор, как приехал в Брахмпур?
Да, кивнул Дипанкар, не понимая, откуда старик это знает.
А я вот каждый день совершаю омовения по пять-шесть раз, не без хвастовства продолжал старик. Сейчас ненадолго окунулся, а могу по два часа в воде проводить, и днем, и ночью. Мать-Ганга смывает с нас все грехи.
Видно, вам есть что смывать, заметил Дипанкар (фамильное ехидство Чаттерджи вдруг дало о себе знать).
Старик потрясенно выпучил глаза: что за неуместная шутка?! Святотатство!
А вы дома разве не купаетесь? с ядовитым упреком спросил он Дипанкара.
Купаемся, конечно! засмеялся Дипанкар. Но не по два часа подряд. Он вспомнил ванную Куку и заулыбался. И не в реке.
Не говори «река», одернул его старик. Называй ее Ганга или Ганга-Мата. Это не простая река.
Дипанкар кивнул и с удивлением заметил слезы в его глазах.
От ледяной пещеры Гомукх[52], что лежит в пасти ледника, до океана вокруг озера Сагар прошел я вдоль берегов Матери-Ганги, сказал старик. Даже с закрытыми глазами я понимал, где нахожусь.
Вы определяли это по языкам народов, что встречались вам на пути? смиренно спросил Дипанкар.
Нет! Я узнавал места по воздуху в моих ноздрях. Разреженный острый воздух ледника, хвойный бриз ущелий, запах Хардвара, вонь Канпура, ни с чем не сравнимые ароматы Праяга и Варанаси и далее, вплоть до влажного соленого воздуха Сундарбана и Сагара.
Он закрыл глаза и пытался воскресить в памяти эти картины. Его ноздри затрепетали, а недовольное лицо озарила умиротворенная улыбка.
В следующем году я опять совершу восхождение, сказал он. От Сагара в дельте Ганги к заснеженным пикам Гималайских гор, на ледник Гомукх, к открытой пасти ледяной пещеры на великой вершине Шивлинг Тогда круг замкнется, и я совершу полную парикраму[53] Ганги ото льда к соли, от соли ко льду. В следующем году, да, в следующем году соль и лед, несомненно, остановят порчу моей души!
11.11
Наутро Дипанкар заметил среди собравшихся в шатре несколько озадаченных иностранцев интересно, что они думают о происходящем, каково им? Они ведь ни слова не понимают из проповедей и бхаджанов! Впрочем, красивая, немножко курносая Пушпа вскоре подоспела им на помощь.
Панимаитьи, сказала она по-английски, идьея очьень проста: всье, что есть у нас, мы складывайем к лотосовым стопам Владыки.
Иностранцы оживленно закивали и заулыбались.
А сьечас я должна вам сказать, что скоро будьет мадитация на английском от самого Санаки-бабы́.
Однако Санаки-бабá оказался не в настроении проводить сеанс. Он болтал без умолку и обо всем подряд с профессором и молодым проповедником, причем все трое сидели на покрытой белой тканью платформе. Пушпе это не понравилось.
Заметив ее недовольство, Санаки-бабá сдался и провел-таки урезанную медитацию: закрыл глаза на пару минут и велел всем сделать то же самое. Затем произнес долгое «Ом». Наконец уверенным и безмятежным тоном, делая длинные паузы между фразами и чудовищно коверкая английские слова, произнес:
Река света, река любви, лека браженства Втянити насдрями фостух и пачуствуйти в сьебе вьесь мир и вирховное сащиство Теперь вы ащутити только льегкость и браженство. Чьувствуйти, ни думайти
Вдруг он встал и запел. Кто-то принялся отбивать ритм на табла, а кто-то застучал в маленькие цимбалы. Санаки-бабá начал танцевать. Увидев Дипанкара, он сказал:
Вставай, Дивьякар, вставай и танцуй с нами! И вы, дамы, вставайте. Матаджи, вставай, вставай.
Он поднял на ноги вялую пожилую женщину лет шестидесяти, и вскоре та уже вовсю отплясывала. Затанцевали и остальные женщины, а потом подключились два иностранца плясали они бойко и с большим удовольствием. Зажигательный танец увлек всех присутствующих, причем каждый танцевал сам по себе и вместе с остальными, благостно улыбаясь. Даже Дипанкар, никогда не любивший танцевать, закружился на месте под бой цимбал и таблы, вторя как одержимый имя Кришны, Кришны, возлюбленного Радхи, Кришны
Цимбалы, табла и песнопения умолкли, и танец прекратился так же внезапно, как начался.
Санаки-бабá благосклонно улыбался всем вокруг и потел.
Пушпа хотела сделать какое-то объявление, а перед этим окинула публику взглядом и сосредоточенно нахмурилась. Несколько секунд она собиралась с мыслями, а потом произнесла с легкой укоризной в голосе:
Сьечас у вас танцы, мадитации, санкиртан и проповедьи. И любовь. А потом вы вернетьесь на заводы и в офисы, и тогда что? Тогда бабаджи уже не будет с вами рядом физичьески. Поэтому ньельзя привыкать к танцам и духовным практикам. Если привыкнете, от них нет пользы. Нужно научиться принимать «сакши бхава», позицию свидьетеля, иначье какой в этом смысл?
Пушпа явно была не слишком довольна происходящим. Она объявила, что пришло время обеда, напомнила, что завтра Санаки-баба́ будет выступать в полдень перед огромной аудиторией, и подробно рассказала, как добраться до сцены.
Обед был простой, но вкусный: творог, овощи, рис и расмалай[54] на десерт. Дипанкару удалось сесть рядом с Пушпой. Все ее реплики казались ему безмерно мудрыми и предельно очаровательными.
Я раньше работала в школе, сказала она Дипанкару на хинди. Я была привязана к огромному количеству вещей и людей. А потом мне подвернулась эта возможность, и бабá сказал: «Давай, у тебя получится, ты сможешь все организовать», и я стала свободна как птица. Молодежь не глупая, убежденно добавила она. Некоторые религиозные деятели, садху, уничтожают нашу энергию. Им подавай больше денег, больше последователей, полный контроль. А с бабаджи я свободна. У меня нет начальства, никто мне не указ. Даже у чиновников ИАС, даже у министров есть начальство. Даже у премьер-министра! Он ведь служит народу.
Дипанкар усердно кивал.
Внезапно он ощутил неудержимое желание отречься от всего от Шри Ауробиндо, от особняка Чаттерджи, от работы в банке, от своей хижины под деревом бобовника, от всех Чаттерджи включая Пусика и зажить привольно, без начальства, как птица.
Вы совершенно правы, сказал он, изумленно глядя на Пушпу.
11.12
Открытка 1
Дорогой дада!
Лежу на соломенном тюфяке в палатке на берегу Ганги и пишу тебе письмо. Здесь жарко и шумно, потому что из репродукторов постоянно несутся бхаджаны, киртаны и всевозможные объявления, а еще гудят проходящие мимо частые поезда, но на душе у меня царит покой. Я нашел свой Идеал, дада. Еще в поезде, добираясь сюда, я чувствовал, что именно в Брахмпуре мне откроется, кто я на самом деле и в каком направлении должен двигаться дальше, и у меня даже появилась надежда, что здесь я найду свой Идеал. Но поскольку единственная девушка из Брахмпура, которую я знаю, это Лата, я волновался, как бы не она оказалась моим Идеалом. Отчасти поэтому я не торопился навестить ее родных и решил встретиться с Савитой и ее мужем Праном только после окончания Пул Мелы. Но теперь я спокоен.
Ее зовут Пушпа, и она воистину цветок! Но человек она серьезный; на свадьбе во время пушпа-лилы мы, наверное, будем забрасывать друг друга идеями и чувствами, хотя я готов осыпать ее лепестками роз и жасмина. Как говорит Роби-бабý:
что меня одного ожидала твоя любовь,
пробудившись, блуждая по мирам и векам
Правда ли это?
Что мой голос, губы, глаза во мгновение ока
в жизненных бурях приносили тебе облегченье
Правда ли это?
Что мой лоб, как открытую книгу, ты
читаешь и видишь бездонную истину
Правда ли это?
Однако мне для счастья довольно даже просто смотреть на нее и слушать ее речи. Мне кажется, я превозмог физическое влечение, вышел за его пределы. В Пушпе меня больше всего восхищает ее Женское Начало.
Открытка 2
Какая-то мышка скребется у моих ног, и минувшей ночью я проснулся от этого шороха и от собственных мыслей, конечно. Но это все «лила», игра Вселенной, и я рад предаться этой игре. Увы, первая открытка моментально закончилась, и я продолжаю на второй из двух дюжин открыток, которые ма уговорила меня взять с собой.
Да, кстати, прошу прощения за ужасный почерк. Вот Пушпа очень красиво пишет. Я видел, как она записала мое имя по-английски в журнал регистрации над моей «i» она вместо точки нарисовала загадочный полумесяц.
Как поживают ма, бабá, Минакши, Куку, Тапан и Пусик, как ты сам? Я пока что не успел по вам соскучиться и, думая о вас, стараюсь любить отстраненно и незаинтересованно. Я не скучаю даже по своей тростниковой хижине, где так любил медитировать или «мадитировать», как говорит Пушпа (у нее очаровательный акцент и теплая улыбка). Она считает, что мы должны быть свободны свободны, как птицы в небе, и я решил после Мелы отправиться в странствие по всему свету: по-настоящему познать свою душу во всей
Открытка 3
ее Полноте и Сущность Индии. Посещение Пул Мелы помогло мне уяснить, что истинный Духовный Источник Индии не Ноль, не Единство, не Дуализм и даже не Триада, а сама Бесконечность. Если б я знал, что Пушпа согласится, я позвал бы ее странствовать со мной, но она верна Санаки-бабе´ и решила посвятить ему всю свою жизнь.
А ведь я до сих пор не рассказал тебе, кто он такой. Это святой, баба`, в лагере которого я живу на песках Ганги. Господин Майтра привез меня к нему в гости, и Санаки-баба` решил, что я должен остаться у него. Он человек очень мудрый, ласковый и веселый. Господин Майтра рассказал ему о своем несчастье и непокое, и Санаки-баба` сумел облегчить его страдания, а позже обещал рассказать, как правильно медитировать. Когда господин Майтра ушел, бабаджи повернулся ко мне и сказал: «Дивьякар, он почему-то любит называть меня Дивьякаром, если я в темноте случайно стукнусь об стол, то виноват в этом будет не стол, а отсутствие света. В старости очень многое причиняет нам боль, а все почему? Потому что свет медитации не озаряет нашу жизнь». «Но медитация, бабá, дело нелегкое, сказал я. А вы говорите так, будто это проще простого». «А засыпать это просто?» спросил он. «Да», ответил я. «Но не для тех, кто страдает бессонницей. Вот и медитировать тоже просто, нужно только вспомнить, как легко тебе это давалось раньше».
Итак, я решил обрести былую легкость. Уверен, что найду ее на берегах Ганги.
Вчера я встретил одного старика, который рассказал, что прошел по всему
Открытка 4
берегу Ганги от Гомукха до Сагара, и я загорелся последовать его примеру. Быть может, я даже отпущу волосы, отрекусь от материальных благ и приму санньясу. Санаки-бабý заинтересовало, что баба` (как легко запутаться во всех этих «баба`х»!) судья Высокого суда, но однажды по другому поводу он сказал, что в конце концов даже те, кто живет в роскошных особняках, обращаются в пыль и в этой пыли купаются ослы. Его слова открыли мне глаза. Тапан позаботится о Пусике в мое отсутствие, а если не он, так кто-нибудь другой. Помню одну песню, которую мы пели в школе Джхил: «Акла Чоло Ре» Рабиндраната Тагора. В то время она казалась мне абсурдной, даже когда ее пели хором четыреста человек. Но теперь я и сам решил «странствовать один», это стало моей целью в жизни, и я без конца напеваю себе под нос эти строки (хотя Пушпа иногда просит меня перестать).
Здесь царит такой мир и покой! Ни намека на злобу, которую иногда вызывают в людях разговоры о религии (как, например, на той лекции в Обществе Рамакришны). Я подумываю показать Пушпе свою писанину на духовные темы. Если встретишь Гемангини, пожалуйста, попроси ее перепечатать мои заметки о Пустоте в трех экземплярах; копии, сделанные через копирку, пачкают пальцы, и я не хочу, чтобы Пушпа портила глаза, разбирая мои каракули.
Открытка 5
Каждый день здесь так много узнаешь, горизонты поистине бесконечны и с каждым днем становятся все шире. Прямо представляю, как над всеми песками Мелы раскидывается пул[55] кроны священного фикуса, подобный зеленой радуге, что встает над Гангой и соединяет южный спуск с северным пляжем, переносит души на другой берег и оживляет наш грязный серый мир своей обильной зеленью. Все поют: «Ганге ча, Ямуна чайва»[56] этой мантре нас научила госпожа Гангули вопреки недовольству ма, и я тоже пою ее вместе со всеми!
Помню, дада, как ты однажды рассказывал, что при создании романа ты вдохновлялся Гангой с ее притоками, рукавами и прочим, но теперь до меня дошло, что эта аналогия даже уместней, чем ты думал. Ибо, хоть тебе и придется взвалить на себя дополнительное бремя семейных финансов (поскольку я, увы, не смогу тебе в этом помогать) и на завершение романа потребуется еще несколько лет, ты должен расценивать это новое течение своей жизни как Брахмапутру. Пусть оно и ведет тебя в другом направлении, но рано или поздно оно своими путями, незримыми для нас, впадет в широкую Гангу твоего воображения. По крайней мере, я на это надеюсь. Конечно, я понимаю, как много для тебя значит творчество, но, в конце концов, что такое роман в сравнении с Поиском Истины?
Открытка 6
Теперь, исписав целую стопку открыток, я не могу решить, как их лучше отправить. Ведь если я пошлю их по отдельности представляешь, на Пул Меле есть даже собственное почтовое отделение! организовано все просто потрясающе, они придут в случайном порядке и только собьют всех с толку. Мою мешанину бенгальского и английского и так сложно разобрать, тем более писать неудобно стола нет, под открытку я подкладываю книгу Шри Ауробиндо и пишу. Но я боюсь, что тебя лишит равновесия моя весть о том, в каком направлении я решил двигаться дальше (а в каком совершенно точно не двигаться). Прошу тебя, попытайся понять, дада. Быть может, тебе придется взять на себя эти обязанности на годик-другой, а потом я вернусь и отпущу тебя. Впрочем, ничего не могу обещать, это не окончательный мой ответ, ибо каждый день я узнаю что-то новое. Как говорит Санаки-баба`, «Дивьякар, в твоей жизни настал переломный момент». И ты просто не представляешь, как очаровательна Пушпа, когда произносит эти слова: «Вибрации подлинных чувств рано или поздно сходятся в одной Точке Фокуса». Быть может, написав все это, я и не захочу ничего тебе посылать. Решу это позже или дело решится само собой.
Мира и любви всем вам и благословения от бабы`. Пожалуйста, заверь маму, что у меня все хорошо.
Всегда улыбайся!
Дипанкар