По ламинату расползаются коричневые лужицы. На месте, где сидит собака, комья грязи. Что ж, было бы здорово, если бы Глеб её ещё и помыл.
Я хочу взять зонтик, но поблизости его не оказывается. Чертыхаюсь. Но у меня нет времени его искать. Стараясь громко не хлопнуть, закрываю дверь. Подъезд всё такой же светлый и дружелюбный, голубые стены сливаются с белым потолком, и я думаю, что вот так и должно выглядеть настоящее небо. Голубой. Белый. Небо. Облака. Лёгкие. Нежные.
Я кидаю стаканчик от кофе и пустой пакет в урну и вызываю лифт. Зелёные цифры бегают по серебристому экрану. Один. Два. Три. Тройка задерживается, мигая раза два, высаживая пассажира. Четыре. Пять. Я стараюсь не моргать, когда шестёрка начинает оживать. Вот она распрямляется, вот протягивает руку, опускает голову, и вот зрителям улыбается уже не шесть, а семь. Двери с тихим жужжанием раскрывают створки, и я захожу внутрь. Неторопливо лифт начинает падать.
Мне приходится вызвать такси. Дождь всё-таки начался. И кажется, будто сегодня он ещё сильней, чем был вчера. Попробую добраться пешком точно заболею. А денег на лекарства не осталось. Пересчитывая кучку мелочи, я молюсь, чтобы её хватило хотя бы на поездку.
Машина приходит почти сразу же. Белый Isuzu Gemini 1995 года. Я даже не сразу соображаю, что это за мной. Старая и сильно потёртая, машина, тем не менее, создаёт хорошее впечатление: видно, что за ней старательно ухаживают.
Я сажусь за водителем. Тот представляется и, уточнив адрес, тихо трогается с места. Звон бьющихся капель становится все ясней и ясней: долетая до стекла, они умирают, разбрызгиваясь по всей поверхности. От сильного ветра и из-за движения машины они соскальзывают и, скатываясь справа налево, срываются, улетая в неизвестное пространство. Друг за другом они совершают одну и ту же эту ошибку.
Я смотрю, как за окном стремительно проносятся парк, в котором я был всего пятнадцать минут назад, и различные здания. Неточные, размытые сквозь залитое дождём окно, они превращаются в смесь серых оттенков. Лишь здание печати выделяется на их фоне, удивляя своим ярко-оранжевым цветом.
Я вспоминаю, что одна девушка, которая выпустилась на год раньше меня, устроилась туда работать. Становится интересно: а взяли бы туда меня? Я плохо представляю, что там нужно делать, но, думаю, справился бы. Помню, когда я был ещё совсем мелким, мы с Бруно хотели сделать собственную детдомовскую газету. «Мы станем знаменитыми, уверял меня он. Все будут приходить и рассказывать нам свои новости, а мы их будем записывать».
Идея была провальной с самого начала. У нас и ручки-то не всегда находились, а карандаши береглись больше одежды, так что, чем бы мы «печатали» свою газету, я не представляю. Мне было не больше десяти, но уже тогда я понимал, что ничего путного у нас не выйдет. Интересно, чем сейчас занимается Бруно? Может, он тоже работает в этом оранжевом здании и выпускает газеты? Хотя кто их сейчас читает
А может, всё-таки стоило его послушать? Попробовать, набраться опыта? Вдруг бы вышло! Были бы сейчас он, Лена и я какими-нибудь состоятельными редакторами
Становится смешно от этой мысли.
Я прошу остановить на углу улицы: пекарня находится около узкой части дороги, и развернуться там водителю будет сложно. Таксист предлагает всё же довезти меня до конечной точки, но я отказываюсь, отдаю деньги под его участливое: «Промокнешь же, парень» и быстро выскакиваю из машины. Бежать и прятаться от дождя не хочется, но я заставляю себя идти быстрей.
Замок открывается сразу, и я проскальзываю в помещение. Меня тут же окутывает запах выпечки. Лёгким шёлком он ниспадает на мою голову, лицо, плечи. Ещё ничего не разогрето, но аромат исходит не от булок он в стенах, в потолке, в столах и стульях, в прилавке, в стёклах, во мне. Он уже вросся. Стал неотъемлемой частью окружающего мира.
Я зажигаю свет признак того, что пекарня заработала, и открываю кассу. По инерции я разогреваю вчерашнюю выпечку, выставляю всё на прилавок и начинаю замешивать новое тесто. Сам я пеку редко обычно мне привозят готовые продукты, но иногда, когда мне особенно скучно, я делаю маленькие булочки или пиццы. Большего здесь и не сделаешь. Хоть и подразумевалось, что всё должно быть «с пылу с жару», на деле тут нет почти никакого оборудования и никаких продуктов.
Я дёргаюсь, когда слышу внезапный звон колокольчиков над дверью. Мягкое тесто подпрыгивает вместе со мной, застревая между пальцев. Стройная высокая леди в сером костюме приветливо улыбается. Я с недоверием оглядываюсь на часы. Восемь двенадцать. Женщина неспешно проходит к правой витрине. Лёгкое цоканье её туфель отражается от пола и разносится по воздуху, смешиваясь с запахом выпечки. Её русые волосы мокрыми прядями спадают до плеч. Я вижу, как с самых их кончиков стекают струйки воды, расползаясь маленькими лужицами на воротнике. Но посетительница, кажется, даже не замечает этого.
Мне хочется спросить, почему она тут в такую рань, почему не на работе, а если она только едет туда, то почему не торопится и не переживает за мокрую одежду, но я молчу.
Женщина вдруг ахает и, взмахнув руками, улыбается шире.
Это то, что я искала!
Я с любопытством протягиваю шею, желая понять, что её так восхитило. Подойдя ближе ко мне, она объясняет:
Ко мне сын приезжает, а он обожает манник с творогом. Я его печь не умею.
Тут женщина опускает взгляд, будто стыдится такой ужасной оплошности.
И никак не могла его нигде купить. А Гарри должен приехать уже сегодня! Я даже не знала, что тут есть пекарня. Вот мне повезло!
Она смотрит на меня и улыбается. Я киваю в ответ.
Так Вам манник?
Женщина кивает. Я прохожу к нужной полке и начинаю упаковывать товар. Краем глаза я вижу, как она рассматривает меню, которое у нас написано на чёрной доске на стене, что висит за кассой. На манер, как это делают в кофейнях.
Кто это всё писал?
Посетительница поворачивается обратно ко мне и указывает на меню.
Я.
Мне становится не по себе, так как я думаю, что она вот-вот сделает мне какое-нибудь едкое замечание. У меня корявый почерк, и я не уверен, что написал все названия верно.
Вы красиво пишете.
Эти слова меня поражают. Я перевожу взгляд на список, но там начерчены всё те же кривые закорючки, что и вчера. Мне кажется, что женщина смеётся, и опять поворачиваю голову в её сторону, чтобы в этом убедиться, но она смотрит уже в окно. Я так и не понимаю, была ли это издёвка или всё-таки нет. Хочется верить, что нет. Мне приятно. Наверное, стоило бы сказать «спасибо», но я просто киваю. Глупый жест: женщина всё равно его не видит.
Я называю цену, чтобы вернуть её внимание, и протягиваю заказ. Покупательница, кажется, о чём-то задумалась её плечи немного дёргаются, когда она слышит, что её зовут. Предлагаю женщине переждать дождь тут, в пекарне, но она отказывается. Я слышу, как звон от её каблуков затихает, и мне опять становится интересно, куда она направляется.
Коридор чистый. Слишком чистый для этого здания. Ни подтёков, ни отковырянной штукатурки. Незнакомая девушка ведёт меня вперёд, крепко держа за руку. У неё коричневые волосы и смуглая кожа. Я смотрю на маленьких голубых дельфинчиков, которые булькают и резвятся на её платье. Они совсем крохотные, и рядом с ними я кажусь себе взрослым и сильным. Я бы даже мог их съесть! Но я этого не сделаю: пусть живут. Мне нравится, как они плавают по ткани платья.
Я осматриваюсь вокруг. Не плавают ли они ещё где-то? Но стены просто жёлтые. И пол просто жёлтый. А потолок просто белый. И мебель везде тоже белая. Я расстраиваюсь. Мне хочется, чтобы тут было больше красок. Больше дельфинов и растений. Девушка иногда поворачивается и смотрит на меня. Что, интересно, она хочет? Проверяет, не сбежал ли я? Но она же держит меня за руку. Небольно, но ладонь уже затекла.
Я хочу высвободить пальцы из её хватки, но боюсь, что на меня накричат. Взрослые всегда кричат по пустякам. Девушка улыбается мне. Я тоже ей улыбаюсь. Но вообще я не понимаю, почему мы улыбаемся друг другу, ведь ничего смешного и весёлого не происходит. Вот если бы она дала мне сейчас мою красную машинку, которую у меня Вовка отобрал в воскресенье, вот тогда я бы точно улыбнулся. Потому что по машинке я скучаю. Если мне ещё кто-нибудь её вернёт, то я буду долго-долго улыбаться. А может, даже и посмеюсь. Но не как дурак, а немного, чтобы прилично.
Комната, в которую меня заводят, тоже белая. Но стол, за которым сидит мужчина, красный. А стул у него чёрный. И цветы у него есть. На подоконнике.
Привет.
Здравствуйте.
Перед столом стоит девочка. У неё светлые кудрявые волосы и горбатый нос. А глаза у неё болотные. Но вообще она красивая. И сарафан у неё красивый, только вот без дельфинчиков. Девочка, наверное, тоже меня рассматривает, потому что зрачки её бегают, а пальцы неловко перебирают друг друга. Я тоже начинаю нервничать. А она, замечая, что я замечаю, что она изучает меня, начинает нервничать ещё больше. И я начинаю нервничать ещё больше. И я так уже нервничаю, что ничего не вижу и не слышу. А почему я нервничаю, я не знаю. Наверное, люди просто так нервничают, чтобы не забывать, как это делается.
И когда я уже нервничаю как мастер с чёрным поясом по нервничанию, я слышу, как мне говорят, мол, эта девочка моя сестра. Но этого не может быть! У меня нет сестры. И братьев нет. И родителей. У меня есть только я. Так я им и говорю. Но мужчина в ответ возражает.
Я смотрю на девочку ещё раз и думаю, что мы совсем не похожи. У неё и волосы чуть темней, и ростом она выше. А глаза у меня как трава, а не как болото. А она, наверное, точно так же думает про меня.
ДЕНЬ 2 (воскресенье)
Что ж, давайте согласимся, что мир был бы слишком хорош, если бы мы легко просыпались рано по будням и могли спать допоздна по выходным.
Сощурившись, отказываясь открывать глаза полностью, я указательным пальцем дважды бью по экрану телефона, пока тот наконец не подсвечивается. На фоне бушующего моря Айвазовского большие белые цифры недружелюбно показывают «05:03». Не желая верить в такую жестокую реальность, я несколько секунд не отрываю взгляд от цифр, надеясь, что время вот-вот изменится. Сегодня же воскресенье, мой единственный выходной! Организм, за что?!
Я снова закрываю глаза, кладу телефон обратно под кровать и переворачиваюсь лицом к стене. Мысли сонно плавают, перетекая с одной стороны в другую и обратно. Ни на чём конкретном не сосредотачиваясь, я всё равно о чём-то думаю, не думая при этом вообще.
Будто впадая в транс, то ли засыпая, то ли нет, я никак не могу опустошить голову. Мне кажется, я провожу в такой мутной полудрёме ещё час. Но вновь с неохотой кидая прищуренный взгляд на часы, я вижу «05:27». Хочется недовольно взвыть, но сил хватает лишь на разочарованный выдох. Вставать с кровати совсем нет желания. Только спать, спать, спать, спать
Из коридора доносится лай Грина проснулась и требует идти на прогулку. Вот кто спать вообще не любит! Когда она успела выйти из комнаты? Я вновь переворачиваюсь, меняя бок. С собакой нужно гулять. Всегда.
И ей, разумеется, нет дела до того, что ты хочешь поспать! Одни проблемы Но сегодня лай Грины не заставляет меня вставать. Когда угодно, но не сегодня, не в воскресенье. В воскресенье мучается Глеб. По лицу расползается приятная улыбка.
Несмотря на свою щуплость, Глеб любит спорт. Каждый вечер он пробегает по три круга по кольцевой тропе в ближайшем парке. Сумасшествие! Я не могу даже до магазина дойти. Где сосед только находит силы? По воскресеньям же Глеб бегает утром. Давнейшее одолжение, что он мне сделал. Бегать утром, заодно выгуливая собаку.
В последнее время я всё чаще задумываюсь о том, что мужчине просто меня жалко. Помогает не во имя доброты помогает из жалости. Так ли это? Я пытаюсь себя отговорить. Нет, конечно, не так.
С силой зажмурившись, я запрещаю себе о чём-либо думать, избавляя голову от хаотичного мусора непонятных размышлений, и резко, чтобы не успеть поменять решение, сажусь, открывая глаза. Поспать всё равно не выйдет лучше уж встать.
Когда я захожу на кухню, мой сосед уже сидит за столом. На плите шипит и гавкает сковородка с омлетом, разбрызгивая капли подсолнечного масла по всей комнате. Повар из Глеба ужасный.
Грина тоже уже на лапах. Она крутится около мужчины, смотря то на него, то на возмущающуюся сковородку. Когда я прохожу вглубь, собака лишь мельком обращает внимание на посторонний шум и опять разворачивается к газовой плите.
Ты что-то рано сегодня.
Глеб удивлённо смотрит на меня ведь даже по будням я встаю позже. Я в ответ лишь пожимаю плечами.
Сам не понимаю, чего это я так.
Сон был беспокойный. Не помню, чтобы мне сегодня что-то снилось, но такое ощущение, что мозг всю ночь работал на полную.
Когда я последний раз нормально спал?
Я могу сегодня сам её выгулять.
Я киваю на Грину. Честно говоря, гулять с ней я не хочу от слова совсем, но раз я встал, то должен это сказать. Заставлять Глеба всегда возиться с собакой вроде как неправильно. Я надеюсь, что он откажется от моего предложения.
Да, это было бы здорово.
Сосед с улыбкой машет головой. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Я тоже улыбаюсь и надеюсь, что это выглядит достаточно правдоподобно: да, конечно, Глеб, я тоже рад погулять с собакой, почему нет.
Я сажусь за стол, оказываясь напротив плиты и Глеба, и невольно смотрю на омлет.
Прости, там только на одного я не думал, что ты так рано встанешь. Обычно по воскресеньям ты дрыхнешь до десяти.
Я вскидываю руку: мол, ничего страшного. Жирный кусок из яиц продолжает угрожающе шипеть, и я задумываюсь, не подгорел ли он вообще. Наверное, отсутствие второй порции это даже хорошо. К тому же в холодильнике должен быть творог.
Мне приходится хорошенько перерыть все продукты. Когда я спрашиваю о пропаже у Глеба, тот лишь пожимает плечами. Наконец я вижу небольшой белый свёрток за помидорами. Хотел бы я удивиться, как творог там оказался, но понимаю, что и я, и Глеб не самые аккуратные люди, так что у нас может быть всё. Рядом с творогом пакетик изюма. На секунду я замираю. Взять этот пакет, запереться в комнате, съесть всё разом. Хватит ли этого количества? Я передёргиваю головой, отгоняя наваждение. Нахожу полуторапроцентное молоко Глеб пьёт только такое и делаю себе завтрак.
Творог сладкий, но я всё равно насыпаю в тарелку ещё две ложки сахара. Мы молчим. Мужчина, кажется, о чём-то задумался. Омлет уже вовсю прыгает и орёт, разнося по кухне запах гари, но Глеб даже не смотрит в его сторону. Я думаю окликнуть мужчину, но потом решаю выключить плиту сам.
Я уже начинаю есть, когда тот наконец обращает внимание на происходящее.
Вот блин!
Глеб растерянно осматривается, будто не понимает, что произошло.
Спасибо.
Он аккуратно подходит к еде и так же аккуратно перекладывает содержимое сковородки на тарелку. Я вижу, как вместе с омлетом выливается струйка жёлтого жира или масла, и меня начинает мутить. Соседа это, однако, совсем не пугает. Он садится на прежнее место и как ни в чем не бывало начинает поглощать горелые жирные яйца. У меня появляется желание поскорей уйти, так что я начинаю есть быстрее.
Слушай
Глеб оставляет в покое тарелку и поднимает взгляд на меня.
Ты же сегодня опять будешь раздавать листовки своего HelpHeaven?
Я киваю.
Как всегда. Я вроде пока ни разу не пропустил эту работу. Подработку.
Мужчина криво улыбается и потирает плечо.
Ну да, ну да. Деньги сами собой не появятся, понимаю.
Он секунду молчит, о чём-то размышляя, но потом продолжает:
Хотя я, если честно, парень, не пойму. Ты же говорил, что художникам и музыкальным группам у вас там проще деньги добыть. Чё ты листовки-то раздаёшь?