Значительную ценность для нас представляют недавно рассекреченная нормативная документация Политбюро ЦК КПСС, обеспечивавшая работу института Сталинской премии, и лауреатские списки с личной правкой Сталина, хранящиеся в РГАНИ (Ф. 3. Оп. 53а)153. Свои пометы он обычно вносил цветным карандашом (в основном синего, но иногда и красного цвета; реже коричневого или зеленого), внимательно просматривая отмеченный подчеркиванием или галочкой документ целиком и оставляя некоторые страницы нетронутыми. Однако страницы, относившиеся к кинематографии и литературе (две особенно привлекавшие Сталина номинации), буквально испещрены сталинскими маргиналиями: он вносил в списки новых лауреатов, стрелками или путем надписывания менял степень присуждаемой премии, выражал свое несогласие, оставляя на полях пометы вроде «Нет!», «Вон!», «Откл» или «Ха-ха» и т. д. Сохранившаяся в РГАНИ документация интересна и со статистической точки зрения, так как весьма точно фиксирует степень интенсивности сталинского участия в делах институции. Машинописные листы довоенного и военного периодов почти не содержат помет Сталина154 (куда чаще можно обнаружить в этих материалах правку Молотова), тогда как в послевоенное время его вмешательство в работу Комитета по маргиналиям прослеживается вполне определенно155. Кроме того, содержатся в материалах фонда и рукописные списки иногда заготовленные секретарями (тогда рядом с фамилиями стоял галочки), но чаще составленные лично Сталиным в ходе обсуждений присутствовавших на заседаниях Политбюро чиновников. Тем не менее анализ этих документов не позволяет установить, являются ли эти правки жестом личной воли Сталина или результатом коллективных обсуждений на закрытых заседаниях Политбюро. Однако свет на официально не задокументированные подробности этих «разговоров» проливают несколько сохранившихся мемуарных свидетельств людей, участвовавших в подобных обсуждениях.
Воспоминания, оставленные входившими в круг сталинских приближенных К. М. Симоновым156 и Д. Т. Шепиловым157, представляют собой ценнейшие свидетельства, которые позволяют нам судить о характере и объеме влияния Сталина на принятие решений о присуждении наград, а также воссоздают атмосферу неформальных заседаний, где эти решения принимались. Однако их мемуары весьма фрагментарны, хоть и крайне точны: Шепилов присутствовал на подобных заседаниях только в 1948 (26, 31 марта и 11 июня) и 1949 (19, 22 и 31 марта) годах, а Симонов обрывочно отразил в своих записях обсуждения 1947, 1948, 1950 и 1952 годов, по большей части сосредоточившись на освещении близких ему вопросов литературного толка. Мемуары Симонова отличаются большей последовательностью, тогда как Шепилов очень часто объединяет случаи разных лет в единое повествование. Так, например, он пишет о ходе дискуссии в Политбюро:
Сталин все продолжал выяснять, добавлять, корректировать:
А Первомайского выдвинули? А может быть, Костылева за «Ивана Грозного» передвинуть на 2‐ю степень? Я думаю, Якобсону за «Два лагеря» (так Сталин назвал пьесу А. Якобсона «Борьба без линии фронта») можно дать 1‐ю премию. Грибачеву за «Колхоз Большевик» можно дать премию. Только образ парторга в поэме не развернут.
Александр Фадеев предложил включить цикл стихов Николая Тихонова «Грузинская весна» на 2‐ю премию. Сталин (смеясь):
Вот это удружил другу. Я предлагаю включить Тихонова на 1‐ю степень158.
Между тем обсуждение Костылева, Якобсона, Грибачева относится к весне 1948 года, а кандидатура Тихонова обсуждалась весной следующего года (тогда поэт и получил премию первой степени за цикл стихотворений «Грузинская весна»).
Беглые дневниковые заметки, содержащие ценные сведения об организации литературного производства сталинской эпохи (в т. ч. о процессуальных нюансах выдвижения кандидатов на премии), оставил В. Я. Кирпотин159. Многие факты, связанные с присуждением Сталинских премий писателям, в мемуарах упоминает И. Г. Эренбург160. Отрывочные, но очень ценные сведения также можно обнаружить в дневниках и воспоминаниях Вс. Вяч. Иванова, В. А. Каверина, А. Н. Рыбакова, К. И. Чуковского161. Эти отнюдь не многочисленные мемуарные свидетельства в известной мере дополняют и обогащают полученные из анализа сталинских помет в лауреатских списках выводы множеством нюансов и оговорок, но не изменяют характер этих выводов принципиально. Очевидно, что особое участие Сталин, который приходил на заседания Политбюро наиболее подготовленным из всех162, проявлял в вопросе присуждения наград в номинации художественной кинематографии163 (о чем подробно пишет Шепилов164) и, что оказывается наиболее важным для нашей темы, в литературной номинации. К. Симонов вспоминал, что
Сталин имел обыкновение <> брать с собой на заседание небольшую пачку книг и журналов. Она лежала слева от него под рукой, что там было, оставалось неизвестным до поры до времени, но пачка эта не только внушала присутствующим интерес, но и вызывала известную тревогу что там могло быть. А были там вышедшие книгами и напечатанные в журналах литературные произведения, не входившие ни в какие списки представленных на премию Комитетом165.
Д. Шепилов приводит 13 примеров вмешательства Сталина в обсуждения списков номинантов в области литературы и еще пять случаев, когда он внес коррективы в итоговые лауреатские списки от секций живописи, скульптуры, архитектуры и музыки. Тогда как практически все приводимые в мемуарах К. Симонова случаи, повторимся, ориентированы именно на историко-литературную проблематику. Еще одним частым гостем этих неформальных заседаний был председатель (с декабря 1939 по январь 1948 года) Комитета по делам искусств при СНК СССР М. Б. Храпченко, чье объемное эпистолярное наследие, к сегодняшнему дню опубликованное166, также может служить серьезной фактической опорой в написании истории института Сталинской премии по литературе. Кроме того, множество частных «сюжетов» и случаев, прямо или косвенно сообразующихся с нашей темой, могут быть описаны и охарактеризованы с опорой на корпус активно публикуемых с конца 1980‐х годов эго-документов167 (в том числе членов Комитета, писателей-лауреатов и других участников литературного процесса позднесталинской эпохи), неоднократно становившихся предметом детального историко-литературного рассмотрения168. Еще одним ценным источником могли бы стать не только полноценные теоретико-литературные или критико-публицистические работы169, но и беглые заметки170, которые в записных книжках оставил А. Фадеев, с 1946 года (после смерти предыдущего председателя И. М. Москвина) возглавлявший Комитет по Сталинским премиям и являвшийся неизменным участником заседаний Политбюро. (Однако множество архивных материалов личного характера по-прежнему остаются закрытыми и недоступными для исследователей.)
Особенно ценными источниками являются отмеченные Сталинской премией тексты, печатные экземпляры которых содержат информацию о тираже и стоимости. Обращение к их системной библиографии171 во многих случаях может служить надежным доказательством или опровержением гипотез и выводов, распространившихся в историко-литературных описаниях и мемуарных источниках172.
Таков в кратком освещении приблизительный, но отнюдь не полный круг источников и материалов, необходимых для создания научной истории института Сталинской премии по литературе.
Между «относительно хорошим» и «абсолютно хорошим»: Комитет по Сталинским премиям в поисках «выдающихся произведений»
Подробное последовательное изложение истории института Сталинской премии по литературе предполагает отнюдь не шаблонную реконструкцию хода обсуждений в рамках Комитета (комментированную публикацию хранящихся в архиве стенограмм) и/или построение хронологически организованной «летописи» принятых решений, но такую организацию материала, которая не только восстанавливала бы траекторию движения того или иного литературного произведения в бюрократических структурах Страны Советов, но и проливала бы свет на мотивы его выдвижения на премию. Кроме того, такое описание должно одинаково тесно взаимодействовать с контекстами внутри- и внешнеполитической истории, истории культурных институций и их контактов, теории советского официального искусства, литературной критики, публицистики, мемуаристики и другими, более локальными, сегментами культурной истории позднесталинского периода. Очевидно, что установка на исследование подобного характера не может быть полноценно реализована в рамках избранного нами монографического формата, поэтому разумно будет сперва сосредоточиться на подробной характеристике тех изначальных принципов, которыми эксперты руководствовались при обсуждении литературных произведений и последующей их рекомендации на присуждение Сталинской премии.
Первое заседание Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства состоялось 16 сентября 1940 года в МХАТе СССР им. Горького. Началась работа в 13:30. Помимо председательствовавшего В. И. Немировича-Данченко, на нем присутствовали 24 члена Комитета173: А. В. Александров, Н. Н. Асеев, И. Г. Большаков, В. А. Веснин, Р. М. Глиэр, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. К. Гулакян, А. С. Гурвич, И. О. Дунаевский, Е. М. Кузнецов, С. М. Михоэлс, А. М. Молдыбаев, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд, Р. Н. Симонов, И. Я. Судаков, А. Н. Толстой, А. А. Фадеев, М. Б. Храпченко, Н. К. Черкасов, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер. Отсутствовали на заседании 14 членов Комитета174: пятеро из них (К. Ж. Байсеитова, А. М. Герасимов, А. П. Довженко, С. Д. Меркуров, И. М. Москвин) по болезни; четверо (У. Гаджибеков, А. Е. Корнейчук, А. А. Хорава, М. А. Шолохов175) по занятости; еще пятеро (Г. Ф. Александров176, Я. Купала, И. К. Луппол, А. Г. Мордвинов, Х. Насырова) отсутствовали без предупреждения. Секретарем Комитета назначена сестра Е. С. Булгаковой О. С. Бокшанская секретарь дирекции МХАТа с 1915 года и личная ассистентка Немировича-Данченко с 1919 года.
Именно на этом заседании были предварительно определены принципы работы Комитета (позднее они довольно существенно изменятся в виду принятия Советом народных комиссаров 20 декабря 1940 года постановления 2600 «Об изменении порядка присуждения Сталинских премий»177, которое не только увеличит количество премий в разных номинациях, но и значительно усложнит работу экспертов, расширив допустимый период создания номинируемых произведений с 9 месяцев 15 дней до «последних 67 лет»). По причине занятости А. Я. Вышинского, с которым Немирович-Данченко долго не мог встретиться лично, заседание задержалось (по всей видимости, изначально его проведение планировалось в летний период), обусловив, таким образом, потребность в четко аргументированных и, главное, быстрых решениях членов Комитета (впоследствии Комитет не сумеет отойти от «штурмовщины» в вопросе ознакомления с номинированными произведениями, что повлечет закономерные обвинения в субъективности выносимых решений и беспринципности работы секций). Встреча председателя Комитета с заместителем председателя Совнаркома была необходимой, так как множество вопросов, связанных с порядком работы Комитета, попросту не были прояснены. Об этом Немирович-Данченко, предварительно попросив представителей прессы «не печатать того, что мы пока не найдем нужным», сказал в приветственном слове на первом заседании: «Потом от вас посыпались разные вопросы и затем, наконец, удалось с ним (с Вышинским. Д. Ц.) встретиться. Когда я получил от него ответы и вас известил, тогда можно было начинать»178. И уже затем он сообщил ответы правительства на основные вопросы, касавшиеся организации дальнейшего порядка работы:
Кандидатуры представляют сами члены Комитета, общественные организации, а не сами авторы. Так, например, поэма, роман их определяют соответствующие организации. <> Авторы, которые спросили у нас, куда направлять, были осведомлены именно в этом смысле; т. е. организация просматривает [произведение] и
рекомендовать отказывается
[решают рекомендуют они или отклоняют эту кандидатуру].С одной стороны, премия за выдающееся произведение; а есть такое выражение «выбор из них наиболее выдающихся». Разъяснение такое, что выдается не за относительно хорошее, а за
абсолютно хорошее
.<>
Премированию подлежат произведения, законченные за время с 1 января по 15‐е октября 1940 года. Те, которые появляются после 15 октября, отходят на 1941 год. На основании этого я просил, чтобы в 1940‐й год входили произведения, уже появившиеся с 15 октября прошлого года, но на это получил совершенно категорический ответ: нет, только с 1 января 1940 года. <>
Члены комитета могут рекомендовать произведения, еще не исполненные или еще не выставленные. Тогда Комитет поручает отдельным членам или секции дать окончательное суждение.
<> Конечно, необходимо образовать из членов Комитета секции. <> Первая по литературе, вторая по театру и кино, третья по музыке, четвертая по изобразительному искусству: архитектуре, скульптуре и живописи.
<> Комитет может присуждать данную премию режиссеру или даже актеру, или коллективу.
<> Оценка и присуждение премий за работы в области театрального искусства и кинематографии производятся как на основании представленных материалов (пьесы, сценарии, макеты и т. д.), так и на основании имевших место показов кинофильмов и театральных постановок179.
На вопрос А. Б. Гольденвейзера о том, подлежит ли рассмотрению произведение члена Комитета, выдвинутое им самим, Немирович-Данченко, во многом предопределив не только своеобразное «местничество», «протекторат» в вопросе распределения премий, но и групповую (или даже «клановую») борьбу внутри секций180 (вопрос о которой, наряду со многими другими, был поднят В. С. Кружковым в адресованной Маленкову восьмистраничной справке Отдела художественной литературы и искусства ЦК ВКП(б) о работе Комитета по Сталинским премиям в области искусства и литературы181 от 27 мая 1952 года; об этом далее), ответил: «в Комитете находятся самые выдающиеся представители в области искусства. Почему же они должны быть лишены права на получение премии?»182
Большинство обсуждаемых на первом заседании вопросов имели сугубо организационный характер и в основном касались установления зоны ответственности для каждой из четырех образованных секций: один из магистральных «сюжетов» заседания связан с тем, в какой из секций (музыкальной или театральной) будет рассматриваться опера183, дискуссия велась и по поводу того, какое произведение может считаться оконченным184. Большинство возникавших по ходу обсуждения сложностей были связаны с частой невозможностью практического соблюдения зафиксированных в постановлении критериев. Множество нюансов, обнаруживших себя при предметном подходе к вопросу, попросту не были учтены авторами документа, регламентировавшего работу Комитета; решение частных вопросов целиком возлагалось на отдельные секции. Развивая наметившийся спор об «оконченности» произведения, принципиально важное замечание в связи с премированием литературных текстов, определившее особое положение Сталинской премии в системе литературного производства, сделал А. Н. Толстой: