Я неохотно встала из-за стола. Впрочем, недаром же пословица говорит: «Утро вечера мудренее» (а уж ночи такой безумной и подавно!). Посмотрим, что мне утро намудрит.
А ты что будешь делать? спросила я, все еще не решаясь выйти из кухни.
Как что? удивился он. То же, что и обычно рядом сидеть, тебя хранить. Может, пройдусь пару раз по квартире, чтобы размяться, но всего на несколько минут. Он тоже встал. Ну, идем, идем. Чем раньше ты уснешь, тем раньше мы все узнаем.
Так мы и отправились в спальню: я впереди, неохотно переставляя ноги; он за мной, словно подгоняя меня. У кровати я в нерешительности остановилась. Халат снимать нужно. Фу, черт, вот же неловкая ситуация! Да ладно, я ведь всего на пару часов прилягу можно и в халате. Я быстро юркнула под одеяло. Господи, да я же совсем замерзла! Надо же даже не заметила. Под одеялом тепло, уютно, а если еще и калачиком свернуться
Татьяна, сними халат. В нем ты не отдохнешь как следует, послышалось от окна у дальней стены.
Ну, ты посмотри! Может, он мне еще расскажет, как посуду мыть: по часовой стрелке или против? И главное возразить-то ему нечего: узел от пояса мне уже в бок впился. Я сжала зубы, чтобы не огрызнуться, развязала пояс и завертелась под одеялом, вывинчиваясь из халата. Вытащила его и бросила, не целясь, на стул.
Теперь доволен? все-таки не удержалась я.
А ты? На фоне окна я не видела ничего, кроме силуэта, но голос его дрогнул. Ах, ему весело! Вот не буду отвечать! Мне ведь, по-моему, спать положено в целях эксперимента. Вот я и буду спать сейчас только на бок перевернусь И то, что я к окну повернулась, не имеет к нему никакого отношения мне просто на правом боку засыпать удобнее
Слушай, расскажи мне что-нибудь, пока я засыпать буду. Может, у нас совсем немного времени осталось.
Что тебе рассказать? тихо отозвался он от окна. Смеха в его голосе больше не слышалось.
Ну, не знаю. Что это вообще за работа такая людей хранить? Что тебе, например, в ней не нравилось? Спохватившись, я быстро продолжила: А потом что тебе в ней нравилось.
Не нравилось? Он немного помолчал. Ну, это довольно просто. Больше всего мне не нравилось, когда ты в себя уходила, и я не мог до тебя достучаться. К счастью, такое случалось всего несколько раз когда у тебя случались серьезные неприятности. Ты словно пряталась, но не за стенку или в нишу какую-нибудь ты как будто под мутную воду уходила. Знаешь, как бывает: очертания просматриваются, и движение вроде какое-то есть, рябь на воде видна. Но толком ничего не видно и не слышно. И не выловишь тебя не видя в этой мути, на поверхность не вытащишь.
Что-то мне не нравятся эти разговоры. Спасибо хоть аллигатором не назвал! Врет он все! Ну бывали моменты, когда я себя чужой всему человечеству ощущала, но это же не значит, что меня в крокодилы нужно записывать!
А что нравилось?
Нужно подумать.
От возмущения я даже глаза открыла. Чтобы меня пресмыкающимся в грязную воду затолкать, ему думать не нужно было. А вот чтобы о чем-то хорошем рассказать конечно, тут нужно напрячься, поразмыслить, в памяти порыться.
Хм. Странно, вновь заговорил он, и в голосе его прорвалось какое-то веселое удивление. Ты знаешь, это тоже не сложно. Это тоже были моменты, когда ты уходила в себя но как-то иначе. И случалось такое намного чаще. Особенно в транспорте. У тебя лицо в такие минуты становилось какое-то светлое, что ли. По твоему лицу ведь можно примерно догадаться, о чем ты думаешь. Так вот, видно было, что ты думаешь о чем-то не ежедневном. Ты словно вверх куда-то взлетала туда, где небо чистое, и солнца много и такими мелкими тебе оттуда все проблемы казались. Когда ты так думала, у меня душа, на тебя глядя, радовалась.
Вот это уже лучше. В этом описании у меня хоть лицо появилось не крокодилья морда. С другой стороны, в чистых, солнечных небесах парят, в основном, орлы и грифы разные тоже, в общем, хищники. Правда, и ласточки тоже Эта мысль мне больше нравится. Ладно, остановимся на ласточке, парящей в поднебесной выси и размышляющей о бренности наземного мира. Господи, хоть кто-то не возмущается тем, что я постоянно думаю. Всю свою жизнь, со всех сторон я слышу, что в жизни нужно делом заниматься, а не думу думать. И вот надо же! кто-то заметил, что люди, размышляя, светлеют.
Я, кстати, после разговора с Франсуа тоже к лицам в транспорте присматривалась. Мне они тоже задумчивыми показались. Я, правда, не обратила внимания, насколько светлыми они были в тот момент. Может, и были. Нужно будет еще понаблюдать. Почему бы и нет? Ведь в небесах-то места не одной ласточке хватит. Может, ходят вокруг меня, ездят со мной в маршрутках, стоят со мной в очереди в магазине такие же мыслители, которым думать интересно. И может, их даже много. И может, за каждым из них кто-то наблюдает. И этому кому-то нравится то, что он видит на их лицах
Не успев додумать эту мысль до конца, я уже спала.
Глава 8. Новые грани
Когда тело мое слилось с окружающей средой, я не стал закрывать глаза. Я не знал, сколько у меня осталось секунд, прежде чем все это исчезнет. И Татьяна, и эта крохотная кухня, в которой я уже начал чувствовать себя, как дома, и все предметы в ней, знакомые до боли. Но мне не хотелось терять ни одной из этих оставшихся секунд; мне хотелось видеть все вокруг себя до самого последнего момента. После которого я окажусь под взыскующим взором контрольной комиссии. Ох, и взыщется же с меня! И за все ошибки совершенные, и за самоуверенность непревзойденную, и за отсутствие проницательности, и особенно за потерю бдительности в самом конце
Куда это она? Почему я все еще ее вижу? Я быстро оглянулся по сторонам. Вроде все на месте. Я вдруг почувствовал, что все так же держусь руками за подоконник твердый такой, холодный. Совершенно реальный. Меня что, не отозвали? Может, до них еще не дошли Татьянины слова? Или им время требуется, чтобы обработать полученный сигнал? Сам я с подобной ситуацией слава Богу! никогда еще не сталкивался; говорить же с другими теми, кто ее испытал было как-то неловко. О такой катастрофе не то что рассказывать, думать даже не хочется. Теперь я это точно знаю.
Татьяна подошла, пошатываясь, к диванчику и села на него, чуть не свалившись с угла. Я дернулся было, чтобы поймать ее, но вовремя спохватился. Мне уже все равно: одним грехом больше, одним меньше После того, что она меня увидела, еще один физический контакт не намного усугубит список моих прегрешений. Но вот если ее поддержат невидимые руки Ей, наверно, «Скорую» вызывать придется. И так уже сидит, обхватив голову руками из стороны в сторону раскачивается и мычит что-то без слов.
Может, можно еще как-то спасти ситуацию? Пусть даже не для меня мне уже ничего не поможет. Меня, конечно, заменят; и тому, следующему, объяснят, что случилось. Придется уж ему постараться, чтобы сгладить впечатление. Впрочем, он меня мало волнует: придется значит, постарается, работа такая. Но ей-то сейчас каково? Глядя сейчас на нее, я очень явственно увидел, почему нам лучше держаться в тени. Ей ведь, наверное, кажется, что она с ума сходит. Ну, конечно: посреди ночи, в закрытой квартире неизвестный человек, который к тому же тут же исчез. Немудрено решить, что с головой что-то не в порядке.
А может, я еще успею навести ее на мысль, что, мол, просто померещилось в темноте? Так я, конечно, и этому, следующему, задачу облегчу ну, и черт с ним! Мне не жалко, а Татьяна скорее в себя придет. Пусть свет включит, чаю попьет, увидит, что все вокруг по-прежнему Успокоится, поспит до утра, а там сама над своими фантазиями посмеется.
Она медленно встала и направилась к двери в коридор. Щелкнула выключателем. Глаза мне резануло ярким светом я автоматически прищурился. Да она же дрожит вся! Неужели я ее так напугал? Нужно как-то ее успокоить. Да еще и в одной ночной рубашке! А если воспаление легких? Она ведь сама к врачу не пойдет а сообразит ли тот, следующий, что она заболела, вот вопрос. Его ведь в подробности сегодняшних перипетий посвящать не будут в целом ситуацию обрисуют, и хватит.
О, халат надела. Интересно, она все еще меня слышит или сама заметила, что продрогла? Да неважно, главное что оделась.
Возвращаясь на кухню, Татьяна замерла на пороге, настороженно оглядывая все вокруг. Несколько раз взгляд ее задержался на мне или, для нее, на том месте, где я был. Она напряженно хмурилась, словно пыталась найти разумное объяснение своему видению. И найдет она точно найдет: тучка на луну, например, набежала; или птица перед окном пролетела, бросив тень на подоконник А то, что видение бросило короткую фразу это результат разыгравшейся фантазии.
Мне вдруг стало очень тоскливо. Так и останусь я в ее памяти тенью на подоконнике? Так и запомнит она мои последние слова: «Я никто» не зная, сколько раз до этого слышала меня? Так и будет дальше жить возможно, даже не заметив, что у ее внутреннего голоса сменился тембр? У меня защемило в груди. А дальше еще лучше. Однажды жизнь ее закончится, и если ничего в ней не переменится она придет к нам и даже ведь не узнает меня. А я сам-то ее узнаю?
Как же все же хочется, чтобы она меня увидела не в темноте, по-настоящему! Может, запомнит, хоть ненадолго. Поразмышляет какое-то время над этой загадкой природы. В самом-то деле, она ведь меня уже заметила завеса тайны уже и так приоткрыта! Что мне терять-то? Мне нечего, а ей? Совсем ведь перепугается. При свете, правда, впечатление должно быть не такое ошарашивающее. И я не буду двигаться. Так ей будет спокойнее.
Эх, была не была. Я встряхнулся, чтобы принять свой обычный облик и ничего. Ничего не изменилось. Я глянул вниз, на свои руки-ноги, туловище и ничего не увидел. Защитные рефлексы оказались сильнее меня. Глубоко внедрилась мне в сознание мысль о том, что человек не должен видеть своего ангела-хранителя. Кстати, не только потому, что такое видение может напугать его до полусмерти. Главная причина нашей невидимости состоит в том, что человек должен жить свою жизнь сам, не надеясь на поддержку потусторонних сил.
А вот это уже вызов. Никакие рефлексы даже самые основополагающие не окажутся сильнее моей воли. Нужно просто сосредоточиться. Я собрался с силами и начал восстанавливать часть за частью свое тело в прежнем виде. Так, контур рук на подоконнике, кажется, забрезжил
Татьяна подошла к плите и принялась готовить кофе. Вот этот факт все и решил. Рефлексы рефлексами, но все же главная цель моего пребывания здесь состояла в том, чтобы останавливать ее перед совершением опрометчивого поступка. А пить кофе в два часа ночи это не просто опрометчиво, это уже полный идиотизм. Потом она до утра не заснет, а работать как? Да еще будет бродить все это время по квартире такого нафантазирует! Поскольку я все еще почему-то остаюсь здесь, и на смену мне никого не прислали, так кому же, как не мне, удержать ее от этой глупости? Так я и уговорил себя, что мои желания вполне совпадают с обязанностями. Ей ведь внушать сейчас разумные мысли уже поздно сейчас средство намного сильнее потребуется, чтобы оторвать ее от зелья этого наркотического. Значит, я имею полное право перейти к чрезвычайным мерам вновь ей показаться. Не шевелясь. А поскольку она меня уже видела Для нее это уже не будет таким шоком, как в первый раз; да и мне за это нарушение уже и так отвечать придется.
На этот раз материализоваться оказалось намного проще вот что значит уверенность в правомерности своих действий. Увидев краем глаза, что тело мое вновь приобрело видимость, я еще крепче вцепился в подоконник (чтобы ни один мускул не шевельнулся) и принялся пристально смотреть ей в спину. Вот так и нужно не отрывать от нее глаз. И вовсе не хочу я понять, каким она меня увидит я просто слежу за ее реакцией, чтобы если дело пойдет совсем плохо вовремя исчезнуть. Вот именно, я просто добросовестно исполняю свои обязанности в чрезвычайных обстоятельствах.
Она резко обернулась и навстречу моему взгляду распахнулись огромные в пол-лица глаза. Так же широко раскрытые, как и тогда в темноте, на пороге кухни. Она тоже не шевелилась, даже глазами меня не окинула, ни одна черточка в лице ее не дрогнула. Но мне все же показалось, что она мгновенно меня рассмотрела всего меня, с головы до пят. Когда у человека так глаза раскрываются, у него обзор, наверное, до ста восьмидесяти градусов расширяется. Но реакции на лице никакой. Ни испуга, ни удивления, ни любопытства, ни ужаса. Напряженная маска. Хотя нет, пожалуй напряженно-думающая маска. Ну, конечно: стоит и думает, что я сейчас сделаю и как ей на это реагировать.
Я еще внимательнее всмотрелся ей в глаза. Может, хоть там что-то мелькнет. За кого же она меня приняла? За бандита? Но ведь молчит почему-то, и не бежит никуда. Ни в коем случае не шевелиться она малейшее мое движение может воспринять как нападение. А может, она все еще думает, что я ей кажусь? Стоит и ждет, что я сейчас опять пропаду, как тогда, после признания своего ничтожества? Хм. Она меня уже и видела, и слышала что мне мешает заговорить с ней еще раз? Заодно и проверю, сколько раз нужно дернуть за бороду контрольную комиссию, чтобы у них терпение кончилось.
На плите что-то зашипело. Она вздрогнула, моргнула и повернулась ко мне спиной. Я чуть было не глянул туда же, но вовремя спохватился: ни на что не отвлекаться глаз от нее не отрывать. Не исключено, что только она меня до сих пор здесь и держит. Честно говоря, в этом шипении не было для меня ничего необычного. Сколько раз я слышал его по утрам, когда у нее сбегал кофе.
Она сняла с плиты турку, выключила газ, перелила кофе в чашку, вытащила сахарницу. Вымыла турку, насыпала в чашку сахар, взялась за тряпку. Задумалась. Затем открыла воду и принялась мыть плиту. Нет, это просто невозможный человек! Позади нее стоит нечто непонятное, возможно, бандит-убийца-психопат а она отвернулась, плиту надраивает и ухом не ведет! И плечами еще туда-сюда поводит!
Разделавшись с плитой, она тщательно размешала сахар в кофе и только после этого вновь повернулась ко мне. И словно ожидала меня увидеть. Словно готовилась к этому зрелищу, натирая плиту до зеркального блеска.
Она чуть прищурилась, поджала губы и медленно протянула ко мне руку, прикоснувшись к плечу. Почти сразу отдернула ее, но не отшатнулась, не съежилась от ужаса. На весу потерла большим пальцем об остальные, словно чувствительность в них проверила. Вскинула бровь. И так же медленно опустила глаза от моего лица к полу. И тут же как-то вся взъерошилась. Господи, а там-то что такое? На лицо ноль внимания; а ноги ей, видишь ли, не угодили! Нет уж, пусть лучше мне в глаза смотрит.
Татьяна, я тебе не кажусь, решился я, наконец, открыть рот. Пропадать так с музыкой; может, успею все-таки хоть о чем-то ее спросить. Чтобы было, о чем подумать, когда меня на штрафные работы отправят.
Как я и предполагал, глаза ее тут же взлетели к моему лицу. Она снова напряглась, пристально глядя мне в глаза, словно вновь и вновь прокручивала в голове мои слова, пытаясь найти в них некий скрытый смысл. И вдруг на лице ее забрезжила первая настоящая эмоция отчаянное, бесшабашное веселье. Господи, да что же тут смешного? Точно решила, что все еще спит, и во сне ей призрак явился. Это же мечта человечества: столкнуться с посланцем неведомого и задать ему сакраментальные вопросы о смысле своего существования и о жизни после смерти. Лучше бы они себя об этом почаще спрашивали. А то извольте задать им направление действий, а они потом всю жизнь будут жаловаться, что слишком трудную задачу перед ними поставили.
Татьяна хитро прищурилась, и губы ее сложились в плутоватую полуулыбку. Я вспомнил, что она так же улыбалась, размышляя над предложением Франсуа. Я тогда еще обрадовался, что ему явно не понравится ее представление об этих предполагаемых разговорах. Вот именно: не рой другому яму. Я что-то тоже занервничал. Вот сейчас возьмет и спросит меня, что ждет ее в ближайшем будущем. И что мне тогда цыганку-гадалку из себя изображать: «На распутье ты стоишь, золотая моя, и счастье ждет тебя невиданное, если сможешь опасности, во тьме пока скрытой, избежать»?