Все равно до утра не заснет? Это соображение я отмел сразу. Заснет как миленькая это уж я беру на себя. Какой муравейник? У нее в голове муравейник? Да у нее всегда в голове муравейник! Под железобетонным куполом не пробьешься! А я, значит палка, которой этот муравейник разворошили? Ах, я еще и не палка, я дубинка Замечательно. Первое ее соображение мне уже душу согрело. Пора перейти ко второму.
Боится? А что это она заерзала? На первый аргумент красок не пожалела, а на втором одним словом обошлась и сразу к третьему перескочила. И тараторит, как заведенная, и опять я во всем виноват. Что-то здесь не так. Опять тайны? Нет, ну где справедливость, а? Почему я могу вести игру в открытую, а она снова юлит? Нет-нет-нет, так не пойдет. Давай, Татьяна, все выкладывай, ты сама об аргументах своих заговорила.
Она замялась, сосредоточенно разглядывая свои руки, потом вздохнула, поджала на мгновенье губы и, подняв на меня глаза, тихо, но отчетливо проговорила: Я боюсь, что если выйду сейчас из этой кухни не говоря уже про то, чтобы спать лечь ты все-таки исчезнешь.
У меня вдруг возникло ощущение, что я превратился в воздушный шар, который гелием надувают. Вот он раздувается, раздувается, и все легче становится, все выше взлетает Она действительно не хочет, чтобы я уходил. Внутри меня бушевало ликование, растягивая до невозможных пределов эту оболочку. Она действительно не хочет, чтобы я уходил. Мне уже давно не было так легко на душе. Она действительно не хочет, чтобы я уходил. Теперь что бы со мной ни сделали это воспоминание навсегда останется со мной. Она действительно не хочет И я не хочу. Теперь ни за что не хочу. Может, в этом и кроется разгадка? Я с самого начала в подоконник вцепился, чтобы меня от него не оторвали. Теперь же простым приказом они не обойдутся им за мной отряд быстрого реагирования высылать придется. А в этом случае без явного насилия мы не обойдемся. Может, они на открытый конфликт идти не хотят? Или на открытый конфликт, свидетелем которому окажется она? Не буду же я до конца своих дней за ее спину прятаться! Фу, от одной мысли омерзение. Не будет же она до конца своих дней сидеть в этом доме, следя за тем, чтобы я не исчез! Придется эту теорию проверить.
Тогда тебе тем более нужно пойти спать, медленно проговорил я.
Она подозрительно прищурилась: Почему?
Я попытался объяснить ей свою мысль в общих чертах мол, если придется, я все равно уйду, а так она проснется, подивится загадочному сну и вернется к своей обычной жизни но она меня перебила. Зря я ей рассказал, что не знаю, о чем она думает. Она мои слова мне же в лицо и бросила: не могу я знать, что ей нужно и что ей лучше. И тут же ехидно поинтересовалась, что я еще придумал исключительно для ее блага.
А вот это уже обидно. Я ведь действительно о ней думал. Мне этот эксперимент, скорее всего, ничего хорошего не принесет; а вот ее он возможно! избавит от более чем неприятной сцены. Впрочем, мне тоже не нравится, когда она уклончиво говорит. Ладно, перейдем от общих черт к подробностям. Но только сначала нужно ее утихомирить. Ага, скажу, что она оказалась права.
Так, лестью ее не возьмешь. У нее тоже память хорошая не забыла, как я отмахнулся от ее идеи.
Я рассказал ей о том, что насилие у нас не принято. Что мы добровольно принимаем на себя охрану того или иного человека и добровольно отказываемся от нее, осознав, что не справились с задачей. Что явно не подходит к моему случаю, поскольку уходить добровольно я не намерен.
Я не стал вдаваться в подробности слишком глубоко. Я не стал говорить о наших экстренных ситуациях. Придет ее время сама обо всем узнает. Насилие у нас не приветствуется это правда. В большинстве случаев. В подавляющем большинстве случаев.
Отбросив неприятные размышления, я перешел ко второй версии: меня не отозвали, поскольку она все еще меня видит. Что не сможет продолжаться вечно. А значит, рано или поздно, но я все равно буду вынужден уйти.
Она сама поняла, в чем состоит проблема.
Так что же мне теперь вообще не спать? растеряно пробормотала она.
Вот именно, мрачно сказал я. Я смотрел, как у нее поникли плечи, голова, лицо и вдруг заметил, что и сам сижу, сгорбившись, опустив голову и судорожно так же, как и она сжав перед собой руки. Ее руки были совсем рядом с моими. Я мог бы попытаться разжать их, сделать так, чтобы из них ушло это напряжение Нет. Мы сейчас говорим о ее обычной жизни. Я напомнил ей, что в ее обычной жизни есть масса моментов, когда она просто не может меня видеть. И тогда В общем, нам лучше проверить мои версии прямо сейчас.
Как? тут же отозвалась она.
Я начал со второй, печальной, вероятности: утром она просыпается меня нет. Мне не хотелось заканчивать ею этот разговор. Татьяна, конечно, тут же взвилась, но я не стал ее слушать и перешел к первой, более оптимистичной картине: утром она просыпается и застает меня на месте. Мне самому понравилось, как это прозвучало. Если так и случится, значит, я сам по себе имею какую-то ценность; я (не просто зонтик от неприятностей, а я сам) со своими мыслями и желаниями, со своим видением правильности и неправильности в мире.
Она молча смотрела на меня. Сначала с недоверием. Прищурилась подозрительно, бровями подергивает, губы в узелок поджала, в глазах напряженная работа мысли читается. Опять размышляет подвох в моих словах ищет. Вот же Фома неверующий! И вдруг тяжелые раздумья сменились на лице ее такой детской обидой, что у меня опять в груди защемило. Что же это она совсем ничего хорошего от окружающих не ждет?
А ты действительно постараешься остаться? неуверенно спросила она.
Вот-вот, не верит она мне. В меня уже поверила, но не мне. Мне что, письменное подтверждение своих намерений ей оставить? Я представил себе, как задаю этот вопрос вслух и снова чуть не рассмеялся. Нет, так я шутить не буду; кто ее знает, вдруг она мои слова всерьез воспримет. Лучше ее сейчас раздразнить; пусть рассердится только бы не смотрела на меня с таким несчастным видом.
Из твоих слов я делаю заключение, что ты против этого не возражаешь. Она тут же гневно выпрямилась и засопела носом. Хватит. Я продолжил, вложив в свои слова всю убедительность, на которую был способен. Я очень постараюсь. А теперь идти спать. У тебя есть еще часа четыре, а завтра Да нет, какое там завтра сегодня мы все увидим. Ну, давай, не тяни время опять проспишь.
Она, наконец, встала и направилась было к двери. На пороге кухни она, однако, остановилась и бросила на меня через плечо недоверчивый взгляд. А ты что будешь делать?
Я посмотрел на нее с удивлением. Интересно, что я ангел-хранитель пока еще могу делать?
То же, что и обычно, рядом сидеть, тебя хранить. Но потом я честно добавил, что могу на пару минут оставить ее без внимания, чтобы ноги размять. Впрочем, сегодня особой роли не играет, где я буду находиться, пока она спит. Главное, где я окажусь, когда она проснется. Я решительно встал: Ну, идем, идем. Чем раньше ты уснешь, тем раньше мы все узнаем.
Она медленно пошла в спальню, словно раздумывая, как бы еще оттянуть момент эксперимента. Я шел за ней по пятам, чтобы она не свернула куда-нибудь в гостиную, например, чтобы проверить, выключен ли телевизор. С нее станется что-нибудь придумать.
В спальне она сразу же направилась к кровати, я же неторопливо пошел к окну. Нарочито медленно чтобы она успела снять халат и нырнуть под одеяло. Я-то ее в таком виде не раз видел, но ей, наверно, неуютно. Что-то быстро она улеглась. И ворочаться начала, словно никак удобное положение найти не может. Подойдя к окну, я обернулся. Так и есть.
Татьяна, сними халат. В нем ты не отдохнешь, как следует. А ведь насколько все же легче, когда я могу сказать ей, что она неправа, вместо того, чтобы вталкивать ей в голову разумные советы. И надеяться, что она их услышит. И ждать, что она им последует. Если последует.
Она яростно засопела и принялась вертеться под одеялом, стаскивая с себя халат. Несколько минут титанических усилий и он полетел примерно в направлении стула. И, конечно, упал рядом. Потом подниму мне не привыкать.
Из-под одеяла донеслось ворчливое: Теперь доволен?
Я чуть не расхохотался. А ты? Несмотря на мрачно-туманное будущее, по лицу у меня все шире расползалась улыбка. За эти три года Татьяна не раз удивляла меня, но сегодня она показалась мне абсолютно другим человеком. Я никогда не был уверен в причинах ее взбалмошных поступков: то ли она рассердилась на что-то, то ли обрадовалась чему-то, то ли затаилась перед опасностью, то ли вообще делает что-то, думая о совершенно ином. Но сегодня, когда она заговорила, из нее просто хлынул фонтан эмоций который попеременно то сбивал меня с ног, то приводил в бешенство, то наполнял бурным восторгом. Не могу сказать, что ход ее мыслей стал мне более понятен она вздрагивала, когда должна была радоваться, и сияла, как новая копейка, когда должна была испытывать ко мне презрение но говорить с ней оказалось еще интереснее. Мне вдруг захотелось взмолиться, чтобы у меня не отнимали так быстро эту возможность. Я ведь так и не успел ни о чем толком спросить ее
Слушай, расскажи мне что-нибудь, пока я засыпать буду. Может, у нас совсем немного времени осталось. Похоже, она тоже не исчерпала все свои вопросы. Что же она хочет услышать? А, о моей работе. А почему именно о том, что мне в ней не нравилось? Ах, и о том, что нравилось, тоже! Очень на нее похоже: начнем с неприятного, чтобы затем подсластить пилюлю.
Что же мне больше всего не нравилось? Ну, тут двух мнений и быть не может: вон хотя бы случай с французом все еще свеж в памяти. Я заговорил о том, как мне было плохо, невыносимо плохо, когда она закрывалась от меня то ли с головой ныряя в депрессию, то ли заползая в свою внутреннюю раковину. Я попытался описать ей то состояние беспомощности, которое сводило меня с ума, ощущение своего полного бессилия.
Она молчала, но от кровати до меня вдруг докатилась волна напряжения. Ну что ее опять возмутило? Я ее, что ли, в болото это моральное загонял? Нет, так не пойдет. Она под речи мои успокаиваться должна, засыпать, а не в пружину сжиматься для броска. Нужно мне слова получше подбирать.
А что нравилось? Голос ее прозвучал натянуто, и уж никак не сонно.
Нужно подумать. Откровения оставим на потом (если свершится чудо!), а сейчас мне нужно ей сказку на ночь рассказать.
Она вдруг сердито заворочалась, фыркнув пару раз. Так и есть: возмущается но тихо. И на том спасибо.
Так, что же все-таки мне больше всего нравилось? Ну, много чего так сразу и не выберешь, с чего начинать. Больше всего? Странно. Я вдруг поймал себя на мысли, что больше всего мне нравилось наблюдать за Татьяной в транспорте. А ведь в эти моменты она тоже в другой мир уходила только в верхний мир. И почему-то тогда меня не волновало, что я до нее достучаться не могу. Я рассказал ей о том, какое замечательное лицо было у нее в такие моменты, как светились у нее глаза, как радостно мне было просто смотреть на нее Я чуть не добавил, что готов был бесконечно смотреть на нее в такие минуты, что много раз представлял себе, как она смотрит на меня такими лучистыми глазами, а на губах ее подрагивает легкая улыбка
Стало тихо. Как-то безмятежно тихо. Глянув в сторону кровати, я увидел, что Татьяна уже спит и на лице ее играет та самая светлая улыбка. Вот и слава Богу! Значит, под конец нашел я таки нужные слова, если заснула она, улыбаясь. А я, пожалуй, не стану сегодня никуда выходить из этой спальни. Если и превратился я в больной зуб, который нужно вырвать, чтобы он все остальные не перепортил, то последним, что я здесь увижу, будет это сияющее тихой радостью лицо, которое мне так нравится.
Развернув стоящее у письменного стола кресло, я уселся в него лицом к кровати, уперся локтями в колени, подпер руками голову и продолжил смотреть на спящую Татьяну.
Глава 9. Бесконечные вопросы
Утром я проснулась сама. До будильника. Что-то не так. Очнувшись в полной тишине, первым делом я подумала, что вот опять проспала. Небо за окном уже серело. Я глянула на светящийся циферблат будильника, стоящего на тумбочке у изголовья кровати: без четверти семь. Ого. До подъема еще пятнадцать минут, а я уже сама проснулась. Ах, да, я ведь вчера очень рано спать легла. Это что я почти двенадцать часов проспала? Вот это да. И снилось что-то замечательное
Снилось? На меня вдруг обрушилось приключение прошлой ночи. Неужели всего лишь приснилось? Я рывком села на кровати, дико озираясь. У окна никого, кресло у стола пустое, справа, между кроватью и шкафом Да там и стать-то толком негде. Может, под кроватью?
Я скатилась с кровати, запутавшись ногами в одеяле, потерла ушибленный бок и, став на четвереньки, заглянула под кровать. Никого. Да какой псих под кроватью прятаться будет? Я села прямо на полу, прижав колени к груди и обхватив голову руками. Неужели этот странный полуневидимка был всего лишь сном? Таким ярким, таким отчетливым Я вспомнила его пристальный взгляд, его безумное признание, его голос то бесконечно-терпеливый, то кипящий от ярости Вот только лицо его припомнить я так и не смогла; сколько я ни напрягала память, оно как-то ускользало. Может, именно с его лица и начал стираться этот сон из моей памяти?
И так мне грустно стало. Я подняла голову, пытаясь представить себе, что же могло спровоцировать столь невероятный сон и вдруг взгляд мой упал на стул, стоящий у стола. Халат на стуле. Мой халат. Вечером я точно халат не надевала я даже в ванную, где он обычно висит, не заходила. Просто разделась и рухнула в кровать. Вот во сне я за халатом ходила это я помню. И тут же я вспомнила, как под утро снимала его, изворачиваясь под одеялом, и потом швырнула его на стул. Неужели не промахнулась? Так значит, мне все-таки все это вовсе не приснилось? Или я вдруг лунатиком сделалась, а сказать-то мне об этом и некому? Вот бродила ночью по квартире, халат надела, затем сняла его, на стул бросила и ничего этого не помню. Да нет, помню, и не только это.
Так, спокойно. Что я еще помню из своих ночных действий таких, от которых след должен был остаться? Вот. Кофе я варила, и он еще даже сбежал. Значит, нужно пойти на кухню и посмотреть на плиту. Нет, плиту я, кажется, вымыла. А чашку? На стол я ее точно переносила, и кофе пила вкус помню божественный а вот в мойку я ее ставила? По-моему, нет.
Я вскочила на ноги и в два прыжка оказалась в коридоре. На улице уже почти совсем рассвело, и прямо из коридора в сером утреннем свете я увидела стол на кухне. На котором стояла чашка. Моя кофейная чашка. Почти в центре стола.
Замерев на месте и уставясь на эту чашку, я стояла в коридоре в одной ночной рубашке и лихорадочно размышляла. Похоже, мне это все-таки не приснилось. Куда же он тогда подевался? В спальне его не было. Может, пройтись решил как он там сказал: ноги размять? Я прислушалась. Полная тишина.
Эй, тихо позвала я, чувствуя себя полной идиоткой. Ты где?
Ни скрипа, ни шороха. Помнится, он обещал далеко не уходить. Может, на кухне опять спрятался? А чего ему теперь-то прятаться? Мы ведь вчера все выяснили, я ведь даже попросила его больше не исчезать и он обещал, что сам никуда не уйдет; и до, и после того, как об эксперименте этом дурацком заговорил
Эксперимент. Я вдруг почувствовала, что замерзла. Он говорил, что его могут забрать. Насильно. Против его воли. Но ведь насилие у них не принято так он, кажется, сказал?
Я медленно, маленькими шажками направилась в кухню, прислушиваясь к каждому шороху. Ну что он дурака-то валяет, в самом деле? Что за прятки с утра пораньше? Войдя на кухню, я быстро оглянулась вокруг себя. Чашка на столе, и в ней еще кофе остался на донышке. И тряпка почему-то в мойке я в жизни своей ни разу ее там не оставляла (вот к этому меня мать железно приучила!). И никого. Я подошла к окну и, внезапно ослабев, привалилась к подоконнику точно на том же месте, где впервые увидела его.