На подлете к Челюскину запросили посадку и объяснили причину, диспетчер подтвердил, но тут же добавил, что медпункт закрыт, а врачей уже давно нет. Оставалось возвращаться на ледокол, где хоть и был врач, но не акушер, и к тому же он наотрез оказался переквалифицироваться хотя бы всего лишь на один раз. Едва успели повернуть, как раздался тот же тихий голос диспетчера: «А она транспортабельна? На старте пассажирский рейсовый самолет на Москву, который можем задержать. Сколько вам осталось долететь?» Отделались десятью минутами, хотя оставалось лететь все двадцать. Приземлились почти у трапа самолета, заполненного пассажирами, которые уже махали руками через иллюминаторы. Выскочившие пилоты помогли женщине влезть в самолет, отправив туда же и барахло. «А билет?» спросила она. «Без него полетишь!» ответил кто-то из экипажа. Полетели назад и сообщили на станцию о передаче больной на самолет, приблизившись к ней, но не рискуя больше садиться на единственный камень. Считая свою задачу выполненной, возвращались к своему подвижному дому с чистыми сердцами и чувством выполненного долга.
Пришли в восточный сектор Северного морского пути, ибо там хватало работы и самые болевые точки по обеспечению проводки арктических конвоев находились именно здесь, по пути освободившись от судов каравана, направившихся в порты своего назначения: Хатангу и Тикси. Ледокол занимался разрушением отколовшихся припайных полей в районе мыса Ванкарем, где непреодолимым препятствием для караванов обоих направлений являлась образовавшаяся тяжелая перемычка из припайного льда.
Вскоре снова пришлось действовать в режиме скорой помощи: в эфире прозвучала просьба о помощи с малого портового ледокола «Ерофей Хабаров»: «У женщины кровотечение, нужна срочная медицинская помощь». Вот уж поистине женский полярный день устроили. После подтверждения ледокола полетели искать его малый аналог. Обнаружив того в туманной мгле, выяснили, что сесть на него практически невозможно, учитывая незначительные размеры, и единственным, но очень рискованным местом для посадки оставалась кормовая палуба с кнехтами, утками и прочими мешающими приземлению устройствами. Но делать нечего, нужно спасать еще одну душу, может быть, жертвуя своими. Попросили завалить кормовой флагшток с флагом и убрать с палубы выскочивших зевак. Пришлось вновь спрыгивать с подвисшего вертолета и жестами указывать точное место пилоту-миллиметровщику. Сразу же запихнули кровоточащую бабу внутрь кабины и начали взлетать, но тут еще обнаружили вышедший из меридиана гирокомпас, а без него как без глаз, даже верное направление в тумане определить невозможно.
Оказывается, беда приходит не только вдвоем, но и втроем, а дальше как Бог пошлет. Куда лететь, в какую строну неизвестно. Висящий туман не добавлял бодрости ни на йоту. Пришлось выбрать единственное решение: лететь на низкой высоте, не теряя из виду береговую черту, иногда снижаясь до десятка метров, когда природный поводырь почти терялся из виду из-за густеющего тумана. Но на этот раз судьба уберегла, и смогли почти вслепую добраться до мыса Шмидта. У диспетчерской службы аэропорта неожиданный прилет неизвестного геликоптера вызвал явно не дружелюбную реакцию, но в итоге все разъяснилось и тетку сдали.
На выходе из здания столкнулись с летчиками, принявшими роженицу. Те обрадовались и спросили ее фамилию и имя, но вертолетчики, недоуменно переглянувшись, в унисон ответили: «Не знаем!» что вызвало общий задорный смех, будто избавились от непосильной ноши. Все поняли, что они люди и совершили благородный поступок не из какой-то собственный выгоды, а лишь по человеческому участию, невзирая на грозившие им опасности, произошло сближение родственных душ.
Оказывается, женщина родила мальчика на Диксоне, а на обратном пути из Москвы привезли ей в подарок корзинку клубники на рейсовом самолете.
Глава 8
Геннадий Иванович Антохин родился в 1949 году в городе Красноярске, на одной из величайших рек мира Енисее-батюшке, в семье железнодорожников. И даже более чем в семье: весь их род каким-то образом походил на династию, подобно московским наследственным кланам определенных профессий, так прекрасно описанных Владимиром Гиляровским. С тех пор у него осталось какое-то подспудное влечение к паровозам и их более поздним последователям. Бывая в Санкт-Петербурге, Геннадий непременно посещает музей железнодорожного транспорта и, смотря на паровозы, замершие на вечной стоянке, вспоминает давно ушедшее детство. Кстати, кроме близких членов семьи, к клану железнодорожников принадлежали даже родственники, проживающие в Кемеровской области.
Гена с детства пристрастился к книжкам, открывающим дверь в другой, большой мир: мореплавателей и пиратов, охотников и золотоискателей, индейцев и ковбоев, скачущих на необъезженных мустангах. Но у него и в мыслях не было ничего, что могло бы связать его с дальними плаваниями, и даже могучий Енисей не привлекал внимания и не входил в планы, связанные с выбором будущей профессии. В Красноярске и без того хватало институтов, более приземленных. Политехнический для него являлся самым надежным прибежищем, если придется отступить. Занимаясь в секции бокса при институте и заняв второе место в крае среди юниоров, он был бы завидным студентом, только пожелай. Спортсмены высокого уровня являлись визитной карточкой вузов, и за такими абитуриентами шла самая настоящая охота.
Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта, привлекающий профессиональной приемлемостью, находился всего лишь в двенадцати часах езды поездом. Мысли школьного выпускника раздваивались между двумя институтами, и он никак не мог выбрать свою будущую альма-матер. Но жизнь гораздо сложнее кажущейся простоты и тем интересна и непредсказуема. В 1965 году прибыл на побывку вроде бы родственник, хотя и десятая вода на киселе Валерий, внук бабушки Агафьи, у которой отец и мама жили на квартире, пока не построили свой дом, и за годы стали самыми настоящими родственниками, ибо не так уж и редко бывает, что кровные родственники становятся едва ли не врагами и даже не здороваются друг с другом. Вот и понимай родственные узы как хочешь, и, скорее всего, они зависят от духовной близости и стремления делать хорошее, ибо давно известно, что человек дающий получает большее удовлетворение, чем берущий (конечно, и здесь возможны варианты).
Валера прибыл из города Сучан (нынешний Партизанск) Приморского края, и хотя там моря нет, но выглядел он под стать умудренному морскому волку, да и служил стрелком-радистом на бомбардировщике морской авиации, но это не играло никакой роли морская форма компенсировала все. Молодой, красивый молодость всегда красива, c двумя лычками старшины второй статьи, а скорее всего, младшего сержанта, ибо военно-морские звания лишь у корабельного состава военно-морского флота, с расстегнутой верхней пуговицей бушлата, откуда выглядывала полосатая тельняшка, он будто приворожил Геннадия, и тот следовал за ним повсюду, замечая, как девки зыркали, а некоторые откровенно пялились на Валеру, гордясь своим вновь обретенным другом и чувствуя свою причастность к морю. От него-то и узнал Гена о Владивостоке и пароходах, которые тот видел только сверху, пролетая над ними в своем бронеколпаке стрелка-радиста.
Произошло мгновенное перерождение, напоминающее обычный силлогизм, когда из двух суждений рождается третье. Закончив школу, выпускник с новеньким аттестатом зрелости отправил документы в Дальневосточное высшее инженерное морское училище имени самого известного исследователя приморских территорий от Посьета до Охотска адмирала, а тогда еще капитана первого ранга Геннадия Невельского, к тому же полного тезки, что, в свою очередь, на чисто интуитивном уровне подтверждало правильность сделанного выбора, то есть произошла та самая закономерная случайность, смысл которой может не пониматься вовсе или же его осознание приходит гораздо позже.
Время учебы пролетело незаметно, хотя иногда казалось, что оно остановилось, особенно долгими зимними ветреными ночами, чем славен полуостров Эгершельд, где находились корпуса училища. В особо ветреные дни не каждому курсанту младших курсов, еще не вышедшему из мальчишеского возраста и не набравшему соответствующего веса, удавалось открыть входную дверь под напором морозного ветра с Амурского залива. Но были бы кости, а мясо нарастет, и масса прибавится. Уже после окончания учебы и работы на судах пароходства, обладая определенным опытом и пониманием происходящего, считая себя настоящим мореходом, в апреле 1975 года, в конце второго заслуженного профессионального отпуска после работы вторым помощником капитана на теплоходе «Камчатка» из серии немецких «Повенцов», финансовые проблемы начали поджимать. Обычное состояние среди молодых семей морского базирования: уходя в продолжительный отпуск и получив приличную сумму, которую нужно распределить на месяцы, ощущали себя едва ли не Крезами, расходуя деньги налево и направо, но вскоре они заканчивались, и приходилось последние месяцы экономить и отказывать себе во многом, что вызывало частые размолвки в семьях, нередко заканчивающиеся разводами.
И вдруг вызов в отдел кадров: инспектор Геннадий Орлов предлагает поехать в Финляндию на приемку нового судна. Неожиданное предложение прозвучало как гром среди ясного неба. «На приемку в Финляндию? Что может быть лучше? Конечно, если это не шутка». Орлов, по своей привычке исподлобья поглядывая, заполняет какие-то бумаги и добавляет: «Какие шутки? Одно название чего стоит: «Адмирал Макаров». Да, не какой-нибудь тисенок «Глухов». «А какого типа?» Пауза и короткий, как выстрел, ответ: «Ледокол».
Снова пауза, на этот раз немая и еще более продолжительная, и взрыв чувств человека, не ожидавшего ничего подобного после столь привлекательного предложения кадровики умели работать. «Какой, на фиг, ледокол? Не собираюсь всю жизнь среди моржей и белых медведей провести!!!» «Никто тебя силой держать не будет. Не понравится уйдешь, не ты первый, не ты последний, резюмировал инспектор. Капитан Абоносимов просит направить нормального и сообразительного второго помощника». «Это я нормальный и сообразительный?» «Вроде бы да», помолчав, заметил инспектор. У молчаливого и немногословного Орлова такие слова, редко слетающие с его языка, означали признание и похвалу. Геннадий хорошо знал это, и что-то заставило его снизить тон и призадуматься. Что именно, он и сейчас не знает, а тогда и вовсе. В результате весь его пыл быстро утих, и несколько оправдывающимся голосом он сказал, что посоветуется с женой. «Иди, советуйся», добавил вслед инспектор.
Жена также отреагировала неодобрительно, вспомнив знакомых, работающих на заграничных пароходах, с оттенком спрятанной в глубине души зависти, но бурной сцены не устроила и на том спасибо. Выслушав мнение супруги, Гена все сделал наоборот направился к Орлову: «Выписывай направление!» тем самым поставив точку в своей судьбе, определив ее будущее направление на многие годы. Выбор сделан, и «снявши голову, по волосам не плачут». Кто бы мог знать в те далекие годы, что повернется так, как произошло в жизни. При том что хватало дней, недель и месяцев, когда хотелось забыть все и вернуть назад, словно в кошмарном сне. Но именно в этом и закаляется настоящий характер и преданность однажды сделанному выбору. А настоящую, непредвзятую оценку, как итог жизненного пути, каждый проводит сам.
Никогда в жизни Геннадий не пожалел о том выборе, сделанном чисто интуитивно, без долгих раздумий, оценивающих копаний и сравнений, все-таки не на базаре. Влюбился в Арктику, льды, ледоколы даже жена ревновала. По мере приобретения опыта и накопления знаний росло моральное удовлетворение и мастерство, а за ними подтягивалось и материальное благополучие.
В 1984 году у Геннадия Антохина в Красноярске умер отец. Глубокая горечь заполнила сердце сына, пронеслись быстрые и далекие годы, проведенные вместе, и нелегкая участь, выпавшая на его долю. Возникло чувство глубокой вины перед отцом, давшим ему жизнь, что так мало уделял ему внимания, никогда не задумываясь о бренности жизни и внутренне взирая на жизнь родителей как на бессмертие: пока есть мы, будут и они. Но рано или поздно усвоенные с детства непререкаемые убеждения рассеиваются, и каждый человек сталкивается с горькой правдой жизни.
Его ледокол находился на дежурстве у мыса Шмидта, и подвернулся ледовый капитан, который смог подменить Геннадия, спешащего на отцовские похороны. Оказавшись в поселке уже к вечеру, отправился в кассу за билетом, но время было не рабочее, дверь в помещение была закрыта на ключ, а касса, как позже выяснилось, еще и опломбирована. Казалось, на этом все, но добрые люди нашли и привезли кассиршу без ключа, который она то ли потеряла, то ли где-то забыла, и пришлось взламывать дверь, а затем пограничное начальство прислало бойца, штыком вскрывшего замок кассы, и в итоге Геннадию все же удалось взять билет до Норильска на какой-то военно-транспортный самолет, куда гражданским путь закрыт. Но отзывчивость к чужой беде объединяет людей и позволяет нарушать законы и инструкции, попросту не обращая на них внимания. Давно замечено самобытное чувство, объединяющее людей, обитающих в Заполярье, особенно если кто-то попадает в беду. И эта душевная добродетель наиболее характерно проявляется в суровых арктических условиях; жестокие условия жизни, климатическая обстановка, будто специально созданная для моржей и белых медведей, и безлюдье способствуют объединению людей, чутких, сострадающих и отзывчивых к чужому горю.
Из Норильска в Красноярск улететь было проще, и он успел!
Глава 9
Занимательные случаи происходили и на бытовом уровне в столице приснопамятного края. В Магадане, как и во всех областных и краевых городах, выходила местная центральная газета «Магаданская правда». Тогда в каждом областном или краевом центре была своя «правда». Для работы в ней прибыл из Москвы молодой лощеный журналист Юрий Тепляков, окончивший факультет журналистики столичного университета, одновременно являясь нештатным корреспондентом второй по значимости газеты Советского Союза (естественно, после «Правды») «Известия». Полагая, что он осчастливил своим появлением самое захолустное захолустье, вел себя соответственно, и московский гонор так и чувствовался во всех его движениях. Но он глубоко ошибался относительно Магадана, не сращивая историю и действительность. В редакции работали многие известные в свое время журналисты, бывшие гулаговские заключенные, оставшиеся по тем или иным причинам в Магадане и остро владеющие пером, которым лучше на зуб не попадаться и готовые в любой момент опустить появившегося гордеца на грешную землю, особенно когда тот, сам того не ведая, словно кролик перед удавом, направляется к ним в пасть. Вот тут-то они и позабавились, превратив жизнь пришельца в сущий ад. Как тот ни пытался, наконец-то осознав, к каким волчищам попал, вырваться из круга, со всех сторон обнесенного красными флажками, но ничего не получалось, и Юрий все чаще подумывал о бегстве в златоглавую. Его сдерживало лишь, как посмотрит на него газетное начальство: вполне возможно, поставит крест на его несбывшихся мечтах о дальнейшей карьере, для которой магаданское захолустье лишь ступенька к успеху.
Николай Бубнов, будучи в курсе злоключений Юрия, обратился к тому с предложением взять его с собой на ледовую разведку. Сначала журналист принял это предложение за очередную каверзу или развод, но, когда гидролог объяснил свое намерение, с радостью согласился. На следующее утро они были на аэродроме, вскоре взлетели над застывшим морем, направляясь навстречу теплоходу «Березиналес» под командованием капитана Н. С. Белошапкина, идущего из Японии c оборудованием на Колыму. Журналист прилип к иллюминатору, не в силах оторваться от впервые увиденного неповторимого сурового пейзажа. Когда же Николай предложил ему поговорить с капитаном судна, то и вовсе обомлел, лишь спросил: «А можно?» Сколько неподдельной радости прозвучало в его коротком вопросе, полностью исчезла уже приевшаяся нотка снобизма, лицо стало совсем ребячьим.