ГЛАВА 3
Стать свободной. Простить себя. Простить отца. Стать счастливой. Чтобы Коря навсегда ушел и больше не приходил. Уйти от Романа. Полюбить Романа. Родить ребенка. Стать счастливой матерью. Все забыть. Чтобы мама не болела. Чтобы у меня появился друг, который был бы в меня влюблен, но оставался всегда просто другом. Чтобы мама оказалась не моей мамой. Влюбиться. Стать здоровой.
Все мои тетради в сумочке, листочки бумаг, заметки в айфоне и начатые вордовские документы были исписаны моими запросами. Я писала их и стирала, составляла списки, редактировала и направляла их к адресатам психоаналитикам, коучам, Деду Морозу, самой себе, папе. Годами я писала и стирала, писала и стирала, готовила письма и не отправляла. Я ждала от психологов, что они помогут сделать мне запрос. Я принимала психоанализ, потому что он не требовал делать прямой запрос. Мне сказали, что начать психоанализ можно просто поточным рассказом о чем угодно, с любого момента и говорить пятьдесят минут не переставая и после очередной сессии аналитик тебя исцелит. Ведь аналитик это сверх компьютера, который сопоставляет все сказанные тобой слова и их последовательность, выявляет в словах архетипы и символы, вытаскивает из снов разгадки, а потом помогает тебе нырнуть на самое дно океана. А если не хочется нырять, он выпишет тебе волшебный препарат, ты выпьешь его и проснешься новым человеком.
Если не получается, не беда! Психоанализ долгая терапия. К Фрейду и Юнгу ходили десятками лет. Психоанализ это процесс, а не результат. Вода точит камень. Я работаю над собой, не замалчиваю свои проблемы и честно посещаю терапию. Я отдаю на нее время и деньги, я делаю домашние задания, веду блокнот: я делаю все, что могу. В таком забвении прошло больше десяти лет. И вдруг я, наконец, сформировала запрос.
Мне захотелось после этого просто убежать, выключить телефон и весь последующий год отмечать, хвалить себя, поздравлять себя с победой, плакать, обвинять себя в том, какая я сука. Мой запрос это квинтэссенция нелюбви. Но с другой стороны, главное ведь запрос, и, когда ты его озвучиваешь, мозг начинает подбирать решение сам собой. Если запрос означат желание все исправить, это значит, что хеппи-энд моих сессий с Софией мой чистосердечный монолог: «Мне тридцать два года, и я всех люблю. Я психически здорова. Мои отношения с родителями гармоничны, и у меня нет открытых гештальтов и комплексов, связанных с отцом. Мне так жаль, что я сделала аборт, но я свободна от чувства вины, потому что тогда я не могла поступить иначе, и я прощаю себя за это. Мой муж любит меня, я люблю его тоже как человека, как мужчину, я благодарна ему за поддержку, за партнерство, и я абсолютно свободна в дальнейшем продолжении брака: я могу остаться с ним, если я захочу, и смогу расторгнуть брак, если посчитаю так лучше, оставшись с ним друзьями. Я была с ним замужем, потому что хотела этого, и мои отношения с отцом здесь совершенно ни при чем. Как я заблуждалась, когда испытывала отвращение к плоду! Я даже не знаю, кого я теперь хочу больше мальчика или девочку! Мальчик будет носить лучшие гены моего рода: у него будет математический талант, склонность к точным наукам, мужество и умение побеждать. Девочка будет хозяюшкой или капризной красавицей. Я хочу и мальчика, и девочку! Изнасилование давно в прошлом, я его пережила, и его больше нет со мной. Да, это болезненный опыт, но все, что нас не убивает, делает сильнее. Я больше не держу в себе зла на этих заблудившихся людей на низких вибрациях, их нет в моем настоящем времени. Они уже наказаны кто физически, кто юридически, остальные кармически. Но я не упиваюсь мыслями о наказании и мести, их просто для меня нет. У меня нет ночных кошмаров, и Коря покинул меня. Он не был таким уж и страшным, я его выдумала, я его и забыла. Мне помогли препараты, а нетрадиционная терапия, осознанная на пути осознанности и принятия, лишь закрепила действие химических соединений на духовном уровне. Я совсем не склонна к саморазрушению. Я хочу жить долго и не боюсь смерти, не думаю о смерти и принимаю естественную смерть как часть жизни. У меня нет никаких навязчивых мыслей о сексуальности, потому что я принимаю свою здоровую сексуальность и направляю ее в то русло, которое приносит мне благо личное и семейное счастье. Я не хочу изменять своему мужу, потому что мне не нужен такой сексуальный опыт, но даже если я изменю, я не буду считать, что сделала что-то ужасное, и готова буду проработать это. Мне больше не нужна терапия. Доктор, я вам очень благодарна. Я счастлива».
Так? Я не верила в это. Запрос это приговор, какая я мразь и что с этим справиться невозможно. Мне захотелось исчезнуть, и я съежилась. София была вправе убить меня, и я этого заслуживала. Я призналась себе в трусости, так как мое признание была переполнено обвинениями в адрес других, в основном в адрес мужчин, но я ненавидела и свою мать. Я совсем не чувствовала себя ректором собственного же математического колледжа в Великобритании, я смотрела на Софию, как маленькая девочка, ожидающая кары. Но она лишь едва заметно улыбалась мне и предложила взять мне лист бумаги и цветные карандаши. Что? Арт-терапия? Вот прямо сейчас, банальная арт-терапия, как по четвергам в муниципальном психоневрологическом стационаре? Как в психологических группах для подростков, где все рисуют красками, пока куратор сидит в кафетерии, а потом раздает по два предложения каждому? А потом я наклеила бы свои рисунки на стену и хвасталась маме с папой, какая дочка художница? Вы серьезно?
София сказала, что мы будем рисовать мандалу. Мне мешал мой опыт и знания, моя чрезмерная для девушки начитанность про психотерапевтические методы и тесное знакомство со всеми течениями. Мандала казалась мне интересной и мистичной когда-то давно: какой-то цветной запутанный круг с узорами, такой красивый и личный, и что если его нарисовать, случится волшебство. Но когда я сталкивалась с рисованием мандалы в самых разных местах, она обесценилась. Я все больше и больше превращалась в скептическую невротичку, осознающую материальность своего тела. Все мои желания и ощущения были продиктованы телесностью. Мне было легко заболеть, меня легко было убить и трахнуть, потому что я была телом, самкой, биовидом, девочкой, девушкой, женщиной, животным, вещью. Никто не говорил, что это была простая для обладания вещь и безопасная в использовании. В составе этой вещи было много ядов, и она умела убивать сама. Ее можно было любить, можно было ненавидеть, ей можно было пользоваться согласно инструкции, как, например, это делал мой муж, оставаясь всегда в зоне безопасности. Эта вещь злопамятна и где-то самолюбива, она любила удовольствия, но боялась их получать. Как вещь могла нарисовать что-то кроме просто рисунка красками на бумаге? Вещь могла произвести только вещь, без всяких скрытых символов.
Бессознательное? Бросьте. Мозг слишком сложная нейронная масса, память непостоянна и несовершенна, нервная система это клубок. Мужчины любят придавать своей нервной системе божественные свойства. Мужчины по своей сути дикари и носят в себе не только похотливые инстинкты древних туземцев, но и дремучие представления о мире. Они мистифицируют все вокруг себя, так любят тешить своих внутренних детей и желание переспать с собственной матерью, что выстраивают чрезмерную систему сублимаций. Вся архитектура, мировая литература, история, наука, искусство, абстракционизм, театр, секс, религия, наркотическое опьянение, в результате чего шедевры мировой музыки, математические открытия, мода, культура, все это просто материя, порожденная мозгом дикарей-мужчин. Они придумали бога и богинь, патриархат и матриархат, считают себя сверхлюдьми и не готовы признавать свои болезни и смертность такими, какие они есть.
Если бы даже, предположим, скрытые символы бы были и было бы что-то большее, чем плоть, и творчество было бы сверхъестественным, оно бы не тиражировалось, как типовой продукт. Мандалы рисовались по всему миру, примерно по одной и тоже схеме, в одних и тех же психологических школах, по одним и тем же лекалам. Они были однотипны, как бигмак или шампунь для волос: есть для жирных, ломких или от перхоти. Масс-маркет за пару евро, салонные профессиональные шампуни за десять-пятнадцать евро или селективные медицинские, стоимостью под полторы-две сотни. Также и с мандалами и всеми этими закорючками на бумаге, которые мы позаимствовали от дикарей, их можно рисовать с детьми в раскрасках или проходить дорогостоящие индивидуальные кружки рисования с тибетскими монахами, суть не меняется. Мы тешим свою плоть через повторение одного и того же, мечтая, что мы обретем вечную жизнь или найдем философский камень.
Но в тот момент я была слишком открыта для всего, что бы мне ни предложили. Я испытала чувство очищения, искренности, победы над собой и абсолютного доверия к человеку напротив меня. Это чувство граничило с истерикой и ощущением полной беззащитности, поэтому я бы согласилась на все, что мне сказали. Мозг отключил критическое мышление. Я была готова принять любой препарат без инструкции, съесть что угодно, переспать с кем угодно, выйти из окна, подписать любое соглашение, не читая. Я доверяла Софии, и я уже не могла мыслить системно и взвешенно. Я взяла карандаши и начала пытаться нарисовать идеальный круг. Я поискала циркули или линейки в стойке с пишущими принадлежностями и не нашла, посмотрела заплаканными ошарашенными глазами на Софию, она продолжала на меня смотреть с пониманием, не переставая ненавязчиво улыбаться. Я хотела ее спросить: «Не будет ли циркуля», а она наблюдала за моей реакцией, предсказывая мое поведение. Она была благодарна за то, что я все вот так рассказала, в первые же пять минут? Она гордится, что я ей так доверяю? Она любит свою работу?
Я уникальная, особенная, сложная, травмированная или одна из сотен богатых женщин, приходивших сюда каждый день с одним и тем же нытьем? Моя проблема была открытием для Софии и вызвала у нее по-настоящему человеческую жалость и восторг в моей искренности и смелости? Ей тогда захотелось обнять меня, как ребенка, и просто долго гладить по голове, прижимая к груди, и только терапевтическая этика велела ей с ее отстраненной мифической улыбой заставлять меня рисовать кружочки?
Я сначала нарисовала маленький кружок в центре, от которого собралась развивать рисунок дальше. В его центре я изобразила ель, ту самую, под которой я молилась Богу в поисках папы, и папа нашелся. Момент моего счастья. На стволе елки я придумала дупло, там хранилось все, что было до того момента с самого рождения, из этого дупла я и родилась. Ранее, на сеансах регрессии, я пыталась вернуться в состояние рождения. Я не внушаема гипнозу, поэтому я буквально тужилась, заставляя сознание визуализировать свои ощущения перинатального периода, как я собираюсь выйти из матери наружу. Я увидела страшный багряный туннель и собственный дикий крик непреодолимого ужаса. Я-плод умирала, я-человек рождалась абсолютно беспомощной, уязвимой, насквозь зависимой от матери. После того как я сделала аборт, я постаралась забыть все, что связанно с родовыми регрессиями.
Нет, на самом деле сначала я была маленьким древесным существом, шишечкой или белкой. Я родилась из дупла, превратилась в девочку и жила под елочкой. Меня кормили звери, и у меня никогда не было мамы. Глубоко под землей жил Коря, и сначала я его не боялась, так как еще никого не видела и не могла понять, что он был страшным. Потом, когда я увидела первого человека на Земле папу, и он был таким красивым, я пошла за ним. Я увидела себя в зеркале, и я тоже была красивой, и тогда я поняла, что Коря очень страшный, неправильный, непропорциональный, как маленький младенец-старичок. Он хотел затащить меня под землю и жить со мной, а я хотела быть на планете с отцом. Папа привел меня домой к маме. Когда она готовила обед, на самом деле я тогда с ней первый раз познакомилась. И она была тоже красивой, только прятала свою красоту. Почему мама не красилась дома? В фильмах мамы всегда накрашенные, даже когда никто их не видит.
Я поместила центральный круг с елочкой во второй круг побольше. Там прошло все мое детство с рождения из дупла до моих шестнадцати. Мне захотелось его раскрасить в бело-розовое кружево, в цвет моего платья на выступление в школьном театре, когда я играла принцессу для папы. На меня тогда смотрели много людей, родители всех учеников класса. Там были и мои родители. Я хотела, чтобы они выглядели лучше всех, как король и королева, а я их принцессой. Но родители других детей выглядели как будто величественнее. Не всех, но были пары, от которых исходила энергия важности и красоты. Нет, мои родители были настоящими королями, просто более серого королевства! Математика королева наук, а мои родители математики, строгая академическая готика атрибут нашего королевства. Но на выступлении я была в розовом и наслаждалась своей ролью. Я часто потом надевала это платье, пока из него не выросла. Я сшила своей кукле такое же платье.
Я нарисовала третий круг. Это мое студенчество. Мы ходили с отцом в один и тот же вуз, там он преподавал статистику, а я училась. Мама тогда уже работала дома и посвящала себя больше домашним делам. Все мои подруги были богаче меня. Наше королевство оскудевало, а я стала совсем красивой девушкой. Я начала носить яркие короткие платья и научилась делать себе эффектный макияж. Я перевоплощалась от невинной девушки в роковую красотку, и я научилась наслаждаться своей внешностью. Я начала нравиться мужчинам, и у меня появилось много подруг и друзей. Моему первому платоническому мужчине было чуть больше тридцати лет, когда мне было восемнадцать. Он заезжал за мной в университет на джипе, и я была уверена, что выйду за него замуж и стану богатой невестой. Отец становился подавленным, его раздражал мой жених. Он был уверен, что я с ним спала и поэтому получала подарки. Ревность отца забавляла меня, мне казалось, что он любил меня еще больше, поэтому я лишь подогревала его миф о том, что я уже спала с мужчиной. Мама все больше упрекала папу в нашей финансовой несостоятельности, что, мол, выбрал удел преподавателя и упустил все коммерческие и карьеристские возможности. У родителей начался кризис, и я так и не знала, любила ли мама папу, но нарастающий ком недовольства и раздражения пугал меня. Я мечтала, чтобы у нас все было хорошо. Я напрямую никогда не «накидывала» на папу из-за денег, но мне хотелось, чтобы мой папа был богатым и сильным.
Отец был строгим преподавателем, его боялись и уважали студенты, это компенсировало его авторитет, но было мало для принцессы. Время конфетно-букетного периода моего жениха подходило к концу, он больше не готов был ходить со мной за ручку и целоваться в джипе, он хотел большего, но я с ним так и не переспала. Я до сих пор не могла ответить себе на вопрос, хотела ли я этого с ним, была ли я в него влюблена или мне просто хотелось быть в обществе состоятельного приятного мужчины на «Гелендвагене».
Но почему-то до сих пор своим первым мужчиной я называла именно его. Я сидела в итальянской кафешке недалеко от университета с подружками, когда вошел он. В том кафе многое было в первый раз: первые суши с дешевым белым вином, первые сигареты, первый странный поцелуй с девушкой, когда я первый раз была достаточна пьяна. Мой первый «Б-52», о который я чуть не сожгла себе волосы. Затем мой второй «Б-52». И третий. И шестой. Я вышла в туалет, чтобы меня вырвало, и напоролась на своего первого мужчину. Я была пьяная и красная от стыда, когда сама упала к нему на плечи. Он что-то мне говорил и предлагал, а я с хохотом от смущения и радости, что он обратил на меня внимание, выскочила на улицу и подняла руку. Одна за другой останавливались «девятки», а он все же догнал меня и усадил в свой джип. Мы целовались, припарковавшись у подъезда моего дома, и я тогда уже была готова ко всему, но все же выскочила из машины и пошла домой, оставив ему номер телефона. Тогда мне казалось, что напечатать свой номер на его телефоне было намного сексуальнее, чем просто продиктовать.