Не знаю, сколько я проспала, но, когда проснулась, меня колотило от холода. Лиам задремал, упершись головой в окно его парик сполз набок, и теперь похрапывал. Я плотнее закуталась в шаль, завидуя его жилету, шейному платку и сюртуку легкому, но все же шерстяному, а также ботфортам высоким и с кисточками. На мне тоже было несколько слоев одежды, однако им не хватало плотности, свойственной мужскому костюму: сорочка, небольшое состояние в виде набитого монетами, поддельными банкнотами и аккредитивами кошелька, примотанного к моему стану, а поверх всего этого корсет, нижняя юбка, верхнее платье и шаль синтетическое подобие кашмирского узорчатого платка. Плечи прикрывало тонкое кружевное фишю[3]; на мне также были вязаные хлопковые чулки, элегантные перчатки из искусственной лайки и соломенная шляпка, а вот панталоны отсутствовали в обиход им предстояло войти уже в этом веке, но несколько позже.
Тьма понемногу рассеивалась. Я с изумлением уставилась в окно: в какой момент сельский пейзаж успел смениться городским? В институте мы разглядывали старые карты, полотна и гравюры; детализированные 3D-проекции, показывавшие город с высоты птичьего полета, светились на настенных мониторах. Но, несмотря на все время, потраченное на их изучение, ничто не могло подготовить меня к такому: запахам угольного дыма и растительности, скрипу коляски, цокоту копыт, стучавшему в ушах, как мое собственное сердцебиение, к еще чему-то вроде силового поля, будто Лондон был другой планетой, гравитация которой так и тянула меня к себе.
В Лондоне эпохи Регентства с человеком могло случиться что угодно: вас мог сбить насмерть экипаж с понесшей лошадью, вы могли заболеть холерой, лишиться состояния, неудачно заключив пари, или чести, по глупости сбежав с возлюбленным. Надеясь обойтись без опасных приключений, мы намеревались обосноваться в фешенебельном районе и заявить о себе как о богатых приезжих, что нуждаются в поддержке, друзьях и доходных инвестициях, все ради того, чтобы попасть в круги, в которых вращался Генри Остен, общительный лондонский банкир и любимый брат Джейн Остен. А уже через него, опираясь на знания о том, какие события поджидали семейство осенью, подобраться к самой писательнице.
Я устроилась поудобнее рядом с Лиамом, единственным источником тепла в холодной карете, чувствуя, как облегчение, которое я испытала, когда мы покинули «Лебедь», съежилось в комок тревоги обо всем, что ждало впереди. Меня мутило от поездки в подпрыгивающей коляске, от противного запаха плесени и лошадиного пота, от виселицы, мясного пирога и грубого трактирщика, которые все еще маячили перед глазами, и проект «Джейн Остен» уже не казался мне потрясающим. То, к чему я так стремилась, смахивало на тюремное заключение с отвратительной гигиеной, бесконечным притворством, угрозами для жизни. О чем я только думала?
Королевский институт узкоспециальной физики был не тем местом, которое могло бы вызвать интерес у человека вроде меня; я была весьма далека от его когорты исконных британцев работавших там аналитиков, ученых и шпионов. Узнала я о нем случайно в постели посреди Монголии.
Норман Инг, пусть и крайне ответственный коллега, и благородный во всех отношениях человек, был весьма болтлив. Он обожал секреты, но хранить их совершенно не умел, о чем стоило бы догадаться, прежде чем переспать с ним и обнаружить, что я превратилась в объект непристойных сплетен, гулявших среди волонтеров. Впрочем, меня это не остановило: после землетрясения Монголия была мрачным, холодным и неуютным местом, худшим из всех, куда я когда-либо вызывалась волонтером. Или лучшим если вашей целью было облегчение людских страданий, ибо здесь их имелось в избытке.
Однажды поздней ночью, расслабленный после совокупления, Норман рассказал мне о своем старом школьном друге, некоем докторе Пинге, ныне трудившемся в малоизвестном государственном исследовательском центре в восточной Англии.
Хочешь сказать, что в Исконной Британии Нет, это безумие. Ты выдумываешь.
Они освоили реальное перемещение во времени, повторил он. Ветер выл, остов юрты поскрипывал. Рейчел, они совершили прорыв. Люди этого пока не понимают, но однажды оценят. Когда обнародуют результаты, все подряд станут причислять себя к исконным британцам, даже чаще, чем сейчас. Китайцы простят им опиумные войны. Американцы ой, вы, ребята, уже извинились за независимость, я и забыл. Норман с его кембриджской ученой степенью и знатными предками, которые уехали из Гонконга еще до того, как тот в конце двадцатого века стал частью Китая, был исконным британцем, но вполне мог сойти и за иностранца.
Это же уму непостижимо. Невероятно.
Ты слышала о сервере «Прометей»?
Я зевнула не спала с самого рассвета.
Колоссальный источник энергии, суперкомпьютеры, что-то такое. Короче, то, чего в нашем мире и так было предостаточно.
Ты так говоришь, будто это нечто обыденное! Это событие прежде невиданного технологического масштаба! С достаточным количеством энергии и данных можно сделать расчеты для чего угодно, включая кротовые норы и поля вероятностей, а еще смоделировать все возможные варианты развития событий. И когда тебе по силам такое
Окей, давай представим, что это правда. И как же они используют такую умопомрачительную возможность?
Проводят исследования. Он произнес это таким напыщенным тоном, что я расхохоталась.
А поточнее можно?
Я не в курсе всех миссий. В темноте его лицо было неразличимо, но в голосе сквозила обида. Но об одной из планируемых расскажу из-за нее я об этом и вспомнил. Не знаю всех подробностей, но она касается Джейн Остен. Она считается важной исторической фигурой уж не знаю почему
Потому что она гениальна, перебила его я; Норман знал о моем восхищении Джейн Остен, все знали.
А еще потому, что она важна для Евы Фармер. Ты же знаешь, кто это?
Имя было мне знакомо, но с ходу увязать его с человеком я не смогла.
Одна из создателей сервера «Прометей». И, судя по всему, большая поклонница Джейн Остен. Она входит в научный совет института, а еще она Точно не знаю. Она важная птица. И лично заинтересована в проекте «Джейн Остен».
Я перекатилась набок, поближе к Норману. Верилось мне во все это по-прежнему с трудом, но стало интересно.
И там что-то связано с медициной. Им нужен врач.
Услышав это, я надолго замолчала; просто лежала, вслушиваясь в вой ветра, скрип каркаса юрты и шорох собственного дыхания. Что-то у меня внутри перевернулось: накатил ледяной озноб, будто кто-то провел холодным пальцем по моей ключице.
Норман, наконец я подала голос, представишь меня своему другу? К знакомствам исконные британцы относились крайне серьезно: нельзя было просто взять и заявиться туда, где никого не знаешь. Но теперь мир играл по их правилам.
Ритмичное покачивание кареты, хруст гравия, перестук копыт, ночные запахи, сон. Проснувшись, я увидела встающее солнце рассвет, усеянную лодками серебристую ленту, которая могла быть только Темзой, и мост впереди. На той стороне царила пастораль: мы проехали мимо фруктового сада, стада овец, большого кирпичного дома с полукруглой подъездной дорожкой. Потом застройка начала становиться плотнее, улицы сужаться, людей на улицах заметно прибавилось. Пыльный воздух был насыщен человеческими голосами и дребезжанием груженых повозок, которые заполонили дорогу вперемешку с неопрятными пешеходами, что брели, волоча на себе всякую всячину: тюки с одеждой, мешки с углем, свиные туши.
До чего чокнутой надо быть, чтобы решиться на путешествие в прошлое? Когда я отправилась в тысяча восемьсот пятнадцатый, мне было тридцать три года ни партнера, ни детей, только волонтерство там, где случались гуманитарные катастрофы: в Перу, на Гаити и совсем недавно в Монголии. В остальное время я работала в отделении неотложной помощи госпиталя Бельвью в Нью-Йорке, а отпуск любила проводить там, где можно было пройтись по горам или поплавать в ледяной воде, в тех уголках планеты, где такое все еще было доступно. Может показаться, что страсть к приключениям плохо сочетается с обожанием Джейн Остен, ее мудрости и остроумия, но во мне жило и то и другое. То, о чем ночью поведал мне Норман, Джейн Остен, путешествие во времени, именно этого я ждала всю свою жизнь. Сама того не зная, разумеется, ведь кто способен вообразить такое безумие?
Мы на месте, шепнул Лиам; я не заметила, как он проснулся. Он настоящий. Невероятно.
Вот теперь я начала узнавать здания: мы ехали мимо Гайд-парка в сторону Пикадилли, и впечатления просто захлестывали. Карета вывернула на большую площадь, где высилась статуя всадника, окруженная оградой, и располагался наш пункт назначения гостиница «Золотой крест». Мы на секунду притормозили перед мужчиной в ливрее, который спросил, что нам угодно, затем торопливо поднялись на один лестничный пролет, прошагали по тускло освещенному коридору и очутились в уединенной комнате отдыха с видом на площадь. Потом были горячая вода для умывания, бурные заверения, что Лиаму вот-вот подыщут брадобрея, и наконец-то завтрак.
Кофе принесли в высоком серебряном кофейнике, и его аромат оживил мой оптимизм касательно жизни в 1815 году. На вкус кофе был еще лучше: горячий, крепкий, как эспрессо, он смыл дорожную пыль, которая успела осесть у меня в горле. Я обхватила чашку обеими ладонями и затрепетала от удовольствия.
Лиам взял булочку и понюхал ее. Укусил.
Хм! Откусил еще.
Я тоже попробовала. Вкус был не сравним ни с чем, что мне прежде доводилось есть, и я жевала медленно, одновременно анализируя свои ощущения и получая удовольствие: тесто было еще теплым, с приятной эластичной текстурой, солоноватым и с ярким ароматом. Сдержав стон наслаждения, я сказала:
Может, мы просто попали в приличную гостиницу. И это большое везение, поскольку неясно, сколько еще времени уйдет на поиск постоянного жилья. Задумавшись об этой задаче, а заодно и обо всех остальных, я почувствовала, как моя эйфория, подпитанная хлебом и кофе, угасает. Непонятно даже, с чего начать.
Я сказала это просто так, безо всякой подоплеки, но Лиам ответил:
Думаю, с одежды. На пошив уйдет некоторое время. Он смахнул какую-то соринку с рукава. Трудно изображать джентльмена, располагая всего одной рубашкой.
В инструкции говорилось, что первым делом нужно сходить в банк. Это важнее. Пока мы не положим деньги на счет, нам придется носить их на себе. Команда проекта на этом настаивала.
Но мы ведь вольны импровизировать, подстраиваться под неожиданно возникающие обстоятельства. Как сымпровизировала ты, когда в «Лебеде» не нашлось свободных комнат.
Предпочесть походу в банк поход к портному это разве неожиданно возникшее обстоятельство? К тому же с тебя должны будут снять мерки ты ведь не пойдешь туда со всеми примотанными к себе деньгами.
Он встал и скинул сюртук.
Часть из них вшиты сюда под плечи. Но вот этого, конечно, нельзя будет не заметить Он расстегнул жилет и приподнял рубашку, а мне открылся вид на небольшой участок его упругого бледного, слегка волосатого торса. Я отвела взгляд в тот самый миг, когда он развернулся и бросил на стол такую же поясную сумку, как у меня, из шелковистой ткани, с крошечными застежками-молниями, увесистую и пухлую, начиненную хлопковой бумагой. Ты не против ненадолго поносить ее со своей? Швея не станет замерять тебе талию. Он был прав. В 1815 году крой платья подразумевал завышенную линию талии, и юбка, свободная и летящая, начиналась точно под грудью.
У меня столько под корсет не уместится.
Повисла пауза, а затем он сказал:
Это только на сегодня, на время похода к портному.
Не могу понять, почему ты считаешь, что отклониться от плана миссии это хорошая идея. Мне не по себе разгуливать по городу, таская на себе все наше состояние.
Заправив рубашку, застегнув жилет, все подтянув и разгладив, Лиам снова сел за стол и подпер рукой голову. Его брутальные черты нельзя было назвать привлекательными: слишком выдающийся подбородок, неизменно хмурое выражение лица и нос с небольшой горбинкой. Прежде чем попасть в научные круги, он где-то подрабатывал актером отчасти поэтому его и отобрали для миссии, но внешность у него была не та, что сама по себе двигает карьеру. Разве что глаза: я не могла не признать, что глаза у него были красивые изящной формы, ярко-голубые.
Мне тоже. Но мысль о походе в банк вызывает у меня те же чувства. Сегодня я не готов туда идти, Рейчел. Одежда не та, момент не тот, и мне нужно помыться.
Я молчала. Во время подготовки Лиам всегда держался холодно и официально, был вежлив, никаких эмоций не выказывал. Сейчас, кажется, он впервые за все время произнес что-то искренне и, пока я разрывалась между невольным сочувствием и нежеланием прицепить к себе еще одну пачку денег, сказал:
Это самое сложное из всего, что нам предстоит сделать, не считая знакомства с Джейн Остен если допустить, что вообще мы сумеем его добиться. Банк не должен усомниться в нас ни на йоту. Если нас сочтут фальшивомонетчиками, то закуют в кандалы и отправят в Новый Южный Уэльс. Или на виселицу. Шепотом он добавил: А ведь мы и есть фальшивомонетчики.
Возможно, не спешить с походом в банк было вполне разумно. Я бросила взгляд на стол на поясную сумку с деньгами и мысленно перечислила действия, которые требовалось совершить для того, чтобы спрятать ее на себе. Раздеться с посторонней помощью было бы проще, однако я колебалась. Но неуместная стыдливость наделила бы этот момент важностью, которой тот явно не заслуживал, не перегибаю ли я палку, стараясь следовать этикету 1815 года? Мою задумчивость развеял стук в дверь, и вопрос решился сам собой.
Это брадобрей, сэр; буду рад побрить вас, если спуститесь в холл.
Лиам встал, но взгляд от меня так и не отвел.
Сама справишься? Запри дверь. С этими словами он вышел.
С платьем проблем не возникло: мне удалось расстегнуть три пуговицы на спине, и я стянула его через голову. Затем выпуталась из нижней юбки и распустила корсет; передние и задние его детали были выкроены из простеганного льна и укреплены китовым усом; они сдавливали мне ребра и приподнимали грудь так, что та лежала по-дурацки горизонтально, а позвоночник превратился в жесткий стержень. Команда костюмеров сделала для меня модель со шнуровкой спереди, чтобы я могла справляться с ним сама, пока не обзаведусь камеристкой. Сумка с деньгами крепилась на уровне ребер поверх сорочки. Я пристегнула сумку Лиама чуть ниже и вернула корсет на место. Я зашнуровала его посвободнее, но пояс нижней юбки мне такой вольности не простил и не сошелся поверх моей недостаточно утянутой фигуры. Я сделала глубокий вдох последний на ближайшие несколько часов и перешнуровала корсет, на сей раз потуже.
Выйдя из гостиницы, мы застыли и заморгали от пыльного воздуха. Если к моменту нашего прибытия в Лондон не спала половина его жителей, то теперь бодрствовали все, производя несусветное количество шума.
Невдалеке в ожидании пассажиров выстроились в ряд несколько фиакров. Рядом, в грязных костюмах, скрестив руки на груди, стояли носильщики портшезов. Этот вид транспорта выглядел как маленькая одноместная кабинка на двух перекладинах, которую несли двое один спереди, другой сзади.
Пройдемся? предложил Лиам.
Я позавидовала его до блеска выбритому румяному лицу. Я помыла руки и ополоснула лицо, но от меня по-прежнему несло салоном почтовой кареты.
Заодно все рассмотрим.
Я согласилась, посмотрела не в ту сторону и ступила на дорогу. Лиам схватил меня за локоть, дернул обратно, и в ту же секунду передо мной промелькнуло нечто черное, нас окатило лошадиным духом мимо пронеслась высокая коляска, в которой сидел статный мужчина в ослепительно-белых брюках и черных сапогах, таких же лоснящихся, как и его конь. Настоящий денди эпохи Регентства!
Тут до меня дошло, что я могла погибнуть. Я представила себе открытый перелом, ампутацию, кровь и опилки, вонь гангрены в полутемной комнате. Меня бы похоронили здесь, в 1815 году, под крестом заслуженная кара за то, что выдавала себя за нееврейку, а позже Лиам навестил бы мою убитую горем мать и рассказал ей, как прошли мои последние часы на этом свете. Она знала, что я веду рискованный образ жизни, но смириться с этим так и не смогла.