Ох, прости, пробормотал он.
Присев, я ощупала пол вокруг, нашла свечу, воткнула ее обратно в подсвечник и встала. Глаза почти приспособились к темноте: полукруглое окно над дверью пропускало свет уличных фонарей, которого хватало, чтобы ориентироваться в пространстве.
Все, пойдем. Я взяла его под локоть и потянула его в сторону лестницы, пытаясь оценить, насколько плохо дело.
Лиам не заметил первую ступеньку, повалился вниз и приземлился на четвереньки.
Упс. Кое-как он вернул себя в вертикальное положение.
Если хочешь, давай ползком. Возможно, так будет безопаснее: падать некуда.
Рейчел, милая, что же это за позор ползти по лестнице в собственном доме. Акцент его звучал иначе: восходящая интонация, мелодичные гласные. Он же вроде говорил, что родом из Лондона? Я не настолько пьян.
Ладно, держись за меня. Я предложила ему локоть, и он, помедлив, принял мою помощь.
В напряженной тишине мы пошли вверх по лестнице. Чем дальше мы отходили от фойе, тем вокруг становилось темнее; к третьему этажу, где располагались наши спальни, я уже шла на ощупь. Я проводила Лиама до его комнаты и подвела к кровати, он тяжело осел на нее и шумно вздохнул. У выхода я помедлила, гадая, достаточно ли ясно он мыслит, чтобы связно ответить на мои вопросы. Меня злило, что он безответственно напился, наплевав на все опасности Лондона, и все же я испытывала облегчение оттого, что он сумел их избежать.
Дальше сам справишься? спросила я. Тебе что-нибудь принести? Воды, например?
Он наклонился вперед и уронил голову в ладони.
Ты даже не поинтересуешься, как все прошло? В акцентах я не спец, но прозвучало это по-ирландски.
Удивленная, я прислонилась к дверному косяку.
Ну-у, и как все прошло?
Он снова выпрямился, в сумраке я различала только его силуэт.
Тотального провала, ожидать которого можно было с полным правом, не случилось.
Так что произошло? Что ты натворил? Помимо того, что напился.
Там была эта такая ваза с пуншем. Он сделал паузу. Опасное зелье. Спиртное не должно быть вкусным. Туда приехала пара его друзей. Включая доктора примерно моего возраста, который также учился в Эдинбурге. Лиам сделал паузу, чтобы до меня дошло сказанное. Он тихо засмеялся и успокоился не сразу. Который вспомнил, что видел меня на лекциях по анатомии!
Вау. Я шагнула обратно в комнату. Вот это везение! Он приехал туда уже в подпитии?
А потом кто-то предложил всем вместе поехать в театр. Но сначала выпить еще пунша. Пунша было столько, что планы насчет театра сошли на нет. Мы все говорили и говорили, а потом, уж не знаю как, мы с Остеном заболтались и дошли до Вестминстерского моста. Он ненадолго умолк, затем продолжил уже тише: Там было так красиво. Огоньки от лодок на воде.
Он затих, я тоже молчала, завидуя мужской свободе.
Как-нибудь и мы с тобой там прогуляемся, Рейчел, милая, сказал он и зевнул.
К сожалению, разгуливать по Лондону в темное время суток может только один сорт женщин шлюхи.
О. Этих там, кстати, было полно.
Еще одна пауза.
Ну так какой он? Расскажи в подробностях.
Он очарователен. Любимый брат Джейн Остен разве может он не быть очаровательным? Впрочем, сама увидишь, потому что нас пригласили отужинать вместе на следующей неделе.
Правда? Нас обоих? Поверить не могу. Ужин это было серьезно; я бы вполне довольствовалась и меньшим: утренним визитом, приглашением на чай.
Да я и сам не верю.
Я похолодела.
Но это ведь случилось? Он действительно пригласил тебя? Нас?
Пригласил, внезапно насторожившись, подтвердил Лиам.
Так почему ты тогда не рад? Не понимаю.
Я рад. Он принялся стягивать сапоги. Так рад, что даже не могу Господи Он сдался. Обычно это Дженкс делает.
Я нехотя подошла.
Давай сюда свою ногу.
Я ухватила его сапог и дернула, а он повалился назад на кровать. Смесь любезности и интимности момента смутила меня, потому что это был Лиам будь на его месте кто-то менее чопорный, вышло бы смешно.
За эту услугу мне доплачивают сверху, пошутила я, подразумевая свою врачебную деятельность, но внезапно осознала, что мы только что обсуждали шлюх.
Тут его сапог соскользнул, и я, потеряв равновесие, плюхнулась на пол с ним в руках. На секунду мы оба ошарашенно затихли, а потом зашлись приглушенным смехом, помня, что слуги уже спят.
Ну, может, семьдесят пять процентов, подумала я.
Глава 3
3 октября
Дом 23 на Ханс-плейс
В день ужина я приняла ванну и дольше обычного раздумывала, во что бы нарядиться, впрочем, перемерять все свои вещи не стала. Я успела обзавестись тремя вечерними платьями, но нравилось мне только одно из белого шелка в едва заметную крапинку, простого кроя, я залюбовалась им в лучах полуденного света, которые отражались от зеркала в моей гардеробной. Благодаря Грейс, ловко управлявшейся с папильотками, волосы у меня были собраны в аккуратный пучок на затылке, а вместо привычных буйных кудрей лицо обрамляли скромные завитки. Кожа смуглого оттенка, карие глаза, высокий лоб, узкий подбородок, большой рот, нос с горбинкой. Мне всегда нравился мой нос, но в тот день я рассматривала его особенно пристально и задавалась вопросом, который прежде не приходил мне на ум: не откровенно ли еврейская у меня внешность? И, что куда важнее, заметит ли это Генри Остен? Я прищурилась и вгляделась в отражение, пытаясь увидеть то, что видят незнакомцы. Карибское происхождение, экзотическое и подозрительное, было полотном, на которое люди могли спроецировать собственные догадки: мавританка, мулатка, сефардка, еще кто-то. Изучая свою внешность, я пришла к выводу, что мое прикрытие это контекст, а создает его Лиам. Высокий, бледный, угловатый, он выглядел как британец и к тому же убедил Генри Остена, что он джентльмен, в противном случае нас не пригласили бы на ужин, а я буду представлена как его сестра.
От сегодняшнего вечера зависело очень многое. Кто-нибудь более осмотрительный испытывал бы страх, но я была в предвкушении. Даже несмотря на то что от волнения у меня начал подергиваться глаз, а поездка в тряском фиакре на запад, в Челси, казалась дорогой в клети на виселицу. Лиам вел себя тише обычного и, скрестив руки на груди, смотрел в окно фиакра с отсутствующим видом.
Помни, сказал он, когда мы выехали на овальную площадь Ханс-плейс, будь приветлива, но держись скромно.
Это еще что значит?
Ладно. Уговор.
Он скривился.
И, если ты не против, можешь оставаться в образе подольше, даже когда мы одни? Негоже будет дать маху, если что-то застигнет тебя врасплох. Иногда твоя речь звучит очень по-американски. Вот как только что.
Я всматривалась в его длинное лицо, пытаясь постичь, что за ум скрывается за ним. Акцент у меня был эталонный; если и есть у врачей определяющая черта, так это умение заучивать и воспроизводить по команде. Я слышала голос Мэри Рейвенсвуд у себя в голове, ловила себя на том, что использую ее словарный запас и манеру строить фразы как мысленно, так и вслух, не задумываясь. И это было до того странно, что иногда я испытывала непреодолимое желание приправить свою речь медицинским жаргоном, ругательством, американизмом или словечком на идише, он же лингва франка[12] Нью-Йорка, чем угодно, лишь бы не раствориться окончательно в образе героини Джейн Остен.
Хорошо, сказала я с безупречной дикцией. Благодарю, что напоминаешь мне о моем долге.
Казалось бы, разговор в ту ночь, когда Лиам вернулся домой после встречи с Генри Остеном, должен был нас сблизить. Но он больше не возвращался к тому моменту, а я считаю, что сказанное в подпитии нельзя использовать против говорившего да и что такого он вообще тогда сказал? Ничего особенного. Это было скорее нечто на уровне чувств, а чувства штука эфемерная.
Галстук у Генри Остена был белоснежный, он окружал его шею пышными крахмальными воланами само совершенство, а не галстук; пока Лиам представлял нас друг другу, я любовалась игрой света и теней в его складках. Необходимо ли рукопожатие, решала женщина, так что я подала ему руку нужно было удостовериться, что он действительно существует, до того невероятным казался этот момент. Его кожа была гладкой и мягкой, ладонь приятно теплой; моя рука утонула в его руке, и он крепко сжал ее, так, будто имел полное на это право. Это мужчина, который знает, чего хочет, подумала я и ощутила смутный трепет. Возбуждение? Сигнал тревоги?
Знакомство с вами большая честь для меня, мисс Рейвенсвуд. Не выпуская моей руки, он поклонился, нивелировав официальность жеста заговорщицкой улыбкой. Среднего роста, ладного сложения, одетый с иголочки, без парика и с выдающимся носом, как на портретах всех Остенов, он выглядел именно так, как я его себе и представляла, точная копия моей фантазии. Может, даже лучше. Ваш брат рассказывал, до чего вы неподражаемы и пленительны И, вижу, он не преувеличивал.
Его ясные карие глаза смотрели на меня в упор, и у меня возникло чувство, что меня оценивают украдкой, в джентльменской манере, но все же оценивают, и я ответила:
Стало быть, вам повезло больше, ибо о вас он не поведал мне ни слова, несмотря на все мои просьбы.
На следующий день после первой их встречи Лиам, вялый и с запавшими глазами, сказал лишь, что ужин прошел отлично (в переводе с языка девятнадцатого века: они напились до беспамятства), и повторил, что Генри Остен очарователен и что нас обоих пригласили на ужин.
Генри бросил взгляд на Лиама тот лишь вскинул бровь и пожал плечами, не отрицая выдвинутых мной обвинений, а затем отвернулся и принялся рассматривать большой раскрытый атлас, который лежал на ближайшем столе.
Ваш брат сама деликатность, не правда ли? Он просто не желал сообщать вам правду: «О, этот мистер Остен, он просто старик, ужасный брюзга и одной ногой уже в могиле, однако мы должны ему потрафить, ибо сэр Томас-Филип снабдил нас письмом»
Для меня уже вполне очевидно, что ничто из сказанного к вам не относится, сэр.
Distingué[13], скажем так. На французском все звучит куда безобиднее.
Вам хорошо знакома Франция?
Так же как и всем в наши дни. Моя дорогая супруга, взгляд, который он так с меня и не сводил все это время, соскользнул на камин, затем вернулся ко мне, училась там, и первый ее муж, бедолага, был французом. Заметив, что я напряглась, он добавил: Видите ли, он был граф. Казнен на гильотине. Ужасно.
О, до чего же скверно. Я повернулась в сторону, куда он посмотрел, и уперлась взглядом в миниатюру, стоявшую на каминной полке между фарфоровым спаниелем и шкатулкой для свечей. Это ее портрет? спросила я, хотя и так знала ответ.
Элиза Хэнкок в юности: большие темные глаза, остренький подбородок, озорная улыбка и пышная прическа по моде восемнадцатого века. Мастерица частной переписки и светская кокетка. Когда она овдовела, за ней начали ухаживать сразу два кузена. Преуспел в итоге Генри, а его старший брат Джеймс, священник, остался не у дел. Что, вероятно, стало причиной некоторой натянутости в их отношениях, несмотря на то что в семье Остенов все друг друга очень любили.
Ее нет уже два года. Он снял миниатюру с полки и передал мне.
Я всмотрелась в портрет.
Соболезную вашей потере. Я перевела взгляд на него и по тому, как он торопливо вскинул лицо, поняла, что он рассматривал мою грудь. Которую, в его оправдание, не заметить было трудно: по моде 1815 года акцент в вечерних нарядах делался на декольте корсет нескромно выталкивал грудь вверх, но, в отличие от повседневных образов, ту не прикрывали фишю или короткий жакет-спенсер.
Удивленная и слегка пристыженная, я, кивнув, вернула ему портрет и оглядела гостиную, отчаянно надеясь придумать новую тему для беседы. Комната, представшая передо мной, имела продуманно-обшарпанный вид: разнообразная мебель в кожаной обивке, стопки книг и дорогого вида турецкий ковер, впрочем, довольно истертый.
Ваш дом очень удачно расположен, здесь решительно пастораль. Район Челси в то время был скорее деревней и к Лондону не относился. Вы давно здесь живете?
С виду увлеченный атласом, Лиам в разговор не вмешивался. Но именно в этот момент оказавшись в выгодном положении за спиной у Генри, он посмотрел на меня и с улыбкой кивнул. Он насмехается над моими навыками ведения беседы или это знак одобрения? Почему он не приходит мне на помощь?
Почти два года, но я хорошо здесь обжился. Надеюсь, что переезжать отсюда мне придется нескоро.
Генри поселился здесь после смерти Элизы, видимо, потому что хотел избежать печальных ассоциаций, связанных с предыдущим домом. Я знала, что переехать ему все же придется и довольно скоро. Когда его банк разорится, он лишится этого дома вместе со всем его содержимым и навсегда покинет Лондон. Никаких больше званых ужинов, походов по театрам и визитов родственников, живших за городом: он примет сан и до конца жизни будет нуждаться в деньгах. Знать, что ждало его в будущем, было странно; это чувство навевало горечь и некую меланхолию.
Ах, вот и остальные. Он повернулся на звук голосов, донесшихся из холла. Сегодня очень скромный прием; надеюсь, вы не против. Только мистер и миссис Тилсон они мои соседи и практически родня мне, моя лондонская семья. Настоящие мои родственники провинциалы до глубины души. Кроме моей сестры Джейн она жила бы здесь, если бы могла.
До чего необычно, сказала я. И почему же?
Он, кажется, не ожидал такого вопроса.
Она обожает наблюдать за людьми, а здесь их большое разнообразие.
Вы не думали перевезти ее сюда после смерти вашей супруги? спросила я меня снедало любопытство, но вопрос был все же слишком личным, чтобы задавать его тому, с кем я только что познакомилась. Поэтому я добавила: Но я что-то увлеклась предположениями. У нее, вероятно, есть собственный дом, которому нужна хозяйка.
Она не замужем, сказал он. Но да, она живет с нашей матерью и еще одной сестрой в Гемпшире, так что дом у нее есть. Мне бы и в голову не пришло вырвать ее оттуда с корнем, да и остальные воспротивились бы. Впрочем, она довольно часто здесь гостит и скоро приедет снова. Возможно, вы и сами захотите с ней познакомиться.
Я склонила голову набок, надеясь, что он говорит всерьез, но тут в гостиную вошли Тилсоны, и ответить ему я не успела.
Они были примерно одного возраста с Генри, но выглядели старше. Мистер Тилсон был благодушен, румян и пышнотел. Когда мы сели ужинать, я изумилась тому, сколько он ест. В один момент его тарелка была полна, через миг уже пуста, но ел он при этом спокойно, не торопливо и не жадно. Миссис Тилсон была бледна и худа и вид имела изнуренный как и подобает той, что пережила одиннадцать родов. Ее младшему ребенку было около двух лет.
Когда нас представили друг другу, они не проявили ни холодности, ни теплоты: тогда я впервые столкнулась с тем, что позже привыкну считать стандартными манерами английского дворянства, и впервые заподозрила, что Генри отличается от большинства.
Он и Лиам продолжили беседу за ужином. Подзуживаемый Генри, Лиам рассказывал исполненные самоиронии байки о том, как мы добирались сюда с Ямайки: как нас трепали шторма и морская болезнь, как мы едва не попались в руки пиратов, как нас практически обобрали хозяева трактира на пути из Бристоля, где мы высадились на сушу, как ошеломили нас масштабы и великолепие Лондона. Лиам все вещал и вещал, расслабленный, искренний, чуть ли не наивный, но в то же время смешной, а я только диву давалась, насколько недооценила его талант к импровизации.