В общем, лету конец.
Славка бодро шагал по тротуару, старался не наступать на трещины (тьфу, примета плохая), в кармане сжимал драгоценный подарок. Справа трехэтажные хрущевки, слева развесистая сирень, под ногами серый асфальт, пробитый зелеными побегами, над головой листва каштана, а сквозь листву синее невыносимо прекрасное небо. Хорошо!
Славка остановился и вынул ножик. Нет, ну до чего же законная вещь! Интересно, а если Славка открыл лезвие и положил его на ладонь. Лезвие покрыло четыре пальца и еще осталось сантиметра три, а то и три с половиной. На три сантиметра в сердце войдет! выдохнул Славка. И замер, пораженный догадкой: мать замуж собралась!
Как пить дать, замуж! А то с какой такой радости дядя Валера его ножами задаривает? Получается, в доме появился еще один жилец. Эх ты
Вообщето, дядя Валера неплохой: зря не пристает, мозги не компостирует, на прошлой неделе помог выстругать остов корабля Только непонятно как с ним жить: отца давно нет, Славка привык вдвоем с матерью. Что же теперь, чужой дядя станет воспитывать, дневник проверять и за оценки отчитывать? Во попал
Здоров, малек, раздалось над ухом.
Славка быстро сложил нож и обернулся. Сверху, как придорожный фонарь, нависал долговязый Корнеев, известный всему району хулиган и второгодник. Толстые губы растянуты в улыбке, не сулящей ничего хорошего, огромные уши оттопырены, как локаторы, сканирующие пространство на предмет приключений, глаза на выкате, как у Крупской и буйные черные кучеряшки на голове. Какойто жуткий клоун, а не человек.
Имени клоуна Славка не знал, а настоящая его фамилия Ярославцев. Он, вроде, страстно болеет за ЦСКА, и взял себе кличку по фамилии знаменитого форварда.
Рядом с клоуном терся Славкин одноклассник Игорь Дмитриев по прозвищу Митрюша, тоже малоприятный тип. Он при Корнееве, как Табаки при Шерхане. Скалится с радостным презрением.
Здоров, Славян.
Здоров, ответил Славка, как можно небрежнее.
Что в кармане? осведомился Корнеев.
Ничего, напрягся Славка.
Малек, чему тебя учит семья и школа? строго спросил клоун. Семья и школа учат, что врать нехорошо. Особенно, старшим. Не бзди, посмотрю и верну. Наверное.
Улыбка превратилась в угрожающую гримасу, и Корнеев протянул раскрытую ладонь:
Ну?
Славка вытащил нож. Корнеев, ловко перехватил руку и так сдавил запястье, что Славка ойкнул и разжал кулак. Нож оказался в руке захватчика. Корнеев подцепил лезвие ногтем и внимательно осмотрел добычу.
Законная вещь! резюмировал он и положил лезвие поперек ладони, Гляди, Митрюша, в сердце войдет на два сантиметра с лишком, а! Где взял, малек?
Славка мочал. Нож было жалко до слез, ведь даже повладеть толком не успел, но еще горше представлялся вечерний разговор с дядь Валерой:
Ну что, Славка, как дела?
Порядок, дядь Валер!
Нож не отобрали? Ну-ка, принеси его
Ох-ох За что человеку такое невезение?
Так я жду ответа на поставленный мной вопрос! строго сказал Корнеев с интонациями актера Куравлева.
Отец подарил, жалобно ответил Славка.
Отец протянул Корнеев.
Еще минуту он вертел нож в руках, потом сложил и великодушно изрек:
Подарок отца это святое, а на святое я не покушаюсь. Держи, малек. Береги.
И тут подал голос Митрюша. Он профессионально сплюнул через дырку в передних зубах и с невыносимым ехидством произнес:
У него нет отца, он с матерью живет.
Рука дающего обратилась громадным кулаком. Корнеев принял стойку «руки в боки».
Что же ты, лишенец горько произнес он и долго качал головой, искренне осуждая запредельное Славкино святотатство, Понимаешь ли ты, что нельзя такими словами бросаться? Как же ты мог про отца соврать?
Я не вру, сипло ответил Славка, мать с дядь Валерой женятся. Выходит, он мне теперь за папу.
Брешешь! тявкнул шакаленок.
Не брешу! горячо возразил Славка. У них свадьба скоро, а то стал бы он мне такой нож дарить?
Да, малек, огорчил ты меня до невозможности, продолжал сокрушаться Корнеев. Если каждого материного хахаля будешь за батю держать, трудно тебе в жизни придется.
Верни нож, с отчаянием прошептал Славка, пожалуйста
Передай отцу, чтоб сам ко мне пришел, строго сказал Корнеев и заржал.
Митрюша верноподданнически хихикнул, Корнеев отпустил Славке саечку, и дуэт скрылся за углом.
До вечера Славка слонялся по окрестностям, пребывая в самом паршивом расположении духа. Он так переживал, что утрата ножа уже не казалась фатальной потерей. В конце концов, что нож? Он даже рассмотреть его толком не успел. Жил раньше без ножа, авось и теперь проживет. Дело прошлое, чего горевать-то? Тем более, что самое скверное было впереди: бесконечное осуждение взрослых, упреки во взглядах и мамкины стенания, что это ужас, а не ребенок, и ничегото ему нельзя дарить, и вещи-то он не бережет и не ценит чужое внимание.
В квартиру Славка юркнул мышкой и сразу заперся в ванной. Как никогда тщательно умылся, почистил зубы, помыл ноги. Вышел румяным, свежим мать только всплеснула руками:
Ты чего это сегодня?
Нормально, мам. Просто хотел тебе сделать приятное.
Получилось, улыбнулась мать. Давай за чтение.
Ладно Мам, а дядь Валера где?
Его по службе вызвали, приедет поздно. Ты чего-то хотел?
Не, я так. Просто.
Спокойной ночи, сынок, мать чмокнула Славку во влажный лоб.
Кажется, внимание матери удалось отвлечь. Утром надо будет запудрить мозги дядь Валере, чтоб про нож не вспомнил. Славка повеселел, одолел капитана Тушина и со спокойной совестью уснул.
Ранним утром его разбудило скворчание сковороды и приглушенный разговор, доносившийся из кухни. Дверь балкона была распахнута, Славкина комната наполнилась утренним ветром, солнцем и запахом оладьев.
Славка босиком пришлепал на кухню.
На спинке венского стула висел серый китель с погонами подполковника. На стуле сидел дядя Валера в форменной синей рубашке и серых штанах с красной полоской. Он обмакивал оладьи в плошку с медом, отправлял их в рот целиком и запивал чаем. Мать стояла у плиты.
О, явление Христа народу, весело провозгласил Валерий Георгиевич. Присоединяйтесь, господин барон! Позавтракаем вместе. Надюша, пополни нам запасы провизии.
Придется подождать, едоки, улыбнулась мать, у меня ведь не конвейер.
Тогда пойдем-ка в отдельное помещение, Славка. Есть мужской разговор.
Дядя Валера был так естественно бодр и весел, что Славка ни на секунду не заподозрил подвох. Лишь когда они прошли в Славкину комнату, дядя Валера плотно прикрыл дверь и стал серьезен, он вспомнил о ноже и забеспокоился.
Присаживайся, велел дядя Валера. И рассказывай.
Славка обреченно плюхнулся на незастеленную кровать, пружины скорбно скрипнули, обозначив начало черной полосы в жизни. На макушку словно капнула гадкая холодная капля, и противной рябью побежала вниз по спине, животу, рукам и ногам, сметая все хорошее, что было обещано славным летним утром. Славка поник, съежился и буркнул:
Чего рассказывать?
Про вчерашний день расскажи.
Чего рассказывать? повторил Славка почти шепотом, стараясь сдержать набегающие слезы.
Славка
Чего
Голову что ли подними. Чего раскис, как пломбир на остановке?
Славка посмотрел в лицо Валерию Георгиевичу и увидел, что тот совсем не сердится. В его глазах было сочувствие, но вовсе не осуждение или злость.
Давай-ка я немного тебе помогу, предложил дядя Валера, и Славка с готовностью кивнул.
Расскажи, например, про Ярославцева Сергея Леонидовича по кличке Корнеев.
Ну так промямлил Славка, Ничего не знаю. Даже имени не знал. Он вчера ваш ножик у меня забрал.
Твой ножик, Славка. сказал Валерий Георгиевич и эффектным жестом чародея явил пропажу пред Славкины очи. Держи и больше не теряй.
Дядь Валер ошеломленно пробормотал Славка. Откуда он у вас?
От верблюда, печально вздохнул Валерий Георгиевич.
Я ведь никому не говорил, дядь Валер! Я
Знаю, Славка. Знаю, дядя Валера присел рядом. Понимаешь, какое дело, попал Сережка Ярославцев в дурную компанию, ну и вот
Что?
Убили его вчера.
Как?! вскинулся Славка.
Как Жестоко вот как. Что-то он со своими старшими товарищами не поделил. Мы ночью всех взяли по горячим следам. Гузеев Олег Иванович по кличке Мутный, Бахтинов Роман Романович по кличке Бахча, Потапенко Григорий Алексеевич по кличке Потап и Фурцев Михаил Самуилович по кличке Фурапет. Слыхал, небось?
Так пожал плечами Славка.
Местная интеллигенция. усмехнулся дядя Валерий Георгиевич.
Они его этим ножиком?! Славка задохнулся от нечаянной догадки.
Ну, что ты! возразил Валерий Георгиевич. Конечно, нет. Там По-другому все было
Он встал с кровати, присел перед Славкой на корточки и заглянул мальчишке в глаза.
Старина, я тебя об одном одолжении попрошу, ладно? Славка кивнул. Ничего от меня не скрывай. Понимаешь, есть у меня странная особенность чувствовать ложь и всегда узнавать правду. Всегда! Иногда и знать ее не хочу, эту правду, а все равно открываю рано или поздно. И знай, Славка: я тебя в обиду не дам. Но ты всегда должен быть честен, даже если трижды виноват. Обещаешь?
У Славки нестерпимо щипало в глазах, казалось, что сдерживать слезы нет никакой возможности.
Вы с мамой поженитесь? неожиданно спросил он.
Ох, старина затосковал дядя Валера, Я-то со всей душой, да она девушка с норовом, даже не знаю, как подступиться.
Так вы еще?
Нет, Славка, мы еще ничего не решили. Кстати, не расстраивай ее лишний раз, пусть история с ножом останется между нами, договорились?
Договорились.
Валерий Георгиевич положил руку на его плечо и както просительно, совсем не похоже на самого себя, сказал:
Я тебе хорошим отцом буду. Обещаю.
Комок в горле, который Славка с переменным успехом гонял вверхвниз, прорвал оборону. Славка икнул и так отчаянно заревел, что слезы из его глаз не потекли, а брызнули во все стороны соленым фонтаном.
Валерий Георгиевич подхватил мальчишку под худые мышки, встал в полный рост. Славка зажмурился и, как обезьяний детеныш, тут же обхватил его ногами. Валерий Георгиевич стоял посреди комнаты, одной рукой прижимал Славку, другой поглаживал его по спине и белобрысой макушке и с виноватой улыбкой шептал:
Нуну Ты же сам сказал, что я вместо отца буду, чего ревешь?
Скрипнул старый паркет. Валерий Георгиевич обернулся, увидел Славкину мать. Она укоризненно покачала головой и тихо вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Заутреня
В особенную майскую ночь, когда звезды, не успев рассветиться, тут же смеркли в голубоватом зареве, старая ветла, что триста лет пила воду из родника под струганным крестом, вдруг задрожала, по-старушечьи затрясла корявыми сухими культями, зашелестела липкой молочной листвой, и с оглушительным выстрелом раскололась надвое в том месте, где из единого основания тянулась вверх и в стороны пара могучих стволов. Неведомая подземная сила перекрутила, искорежила исполинские их тела, и с ястребиной высоты обрушила в заросли молодой крапивы. Правый ствол начисто разметал дубовый крест, хранимый грошовой иконкой, врезанной в изголовье; левый же с ленивым ворчанием сокрушил легкий мосток через мутную речку Нережду. И хутор, лежавший в низине меж речных берегов, враз оголился, стал беззащитен пред молодым серпоммесяцем, занесенным над крышами плешивых строений. И за пять верст от городской черты, от самой березовой рощи стали видны огоньки в окнах крайних домов.
Володя сел на кровати, прихлопнул будильник. Минуту бессмысленно смотрел в окно, соображая, для чего ему понадобился столь ранний подъем. На терраске было прохладно, зато дышалось свежо и вольготно. Сквозняк, гулявший по подгнившим доскам, бодрил ступни. Володя зябко поежился, наощупь сунул ноги в старые сандалии, лишённые ремней. Тихо открыл дверь и, приволакивая ногу, вышел.
В саду торжественно блестели листья сирени. Осатаневшие от страсти соловьи зазывали подруг на черемуховые перины. Где-то перебрехивались псы, и молодой петушок, шальной от весенней благодати, фальцетом выразил восторг наступавшему торжеству.
Праздник! осенило Володю. Ах, садовая голова: ждал ведь, готовился, а за короткий сон все начисто забыл. Он окончательно проснулся, торопливо сделал несколько шагов от крыльца, помочился под развесистый куст и вернулся в дом.
Изпод двери в сени тянулась желтая полоска тусклого света и доносился грохот посуды. Это хозяйничала мать: готовила еду для праздничного стола. Когда Володя вошел, она ставила в устье печи очередной горшок.
Ма
Проснулся? отозвалась мать, не оборачиваясь. Разбуди сестру. Как бы к заутрене не опоздать.
Хорошо. Ты не ложилась что ли?
Где уж, мать отставила ухват и вытерла ладони о подол фартука. Дел по самую маковку.
Она подошла к Володе и погладила его по голове:
Экий ты у меня здоровяк. Твой день сегодня праздновать будем. Ну иди, иди Мне еще родителей кормить.
Чего они?
Мать ничего, ест. Отец вот Ну, ступай.
В горнице на столе горела свеча, но бледная тень рассвета уже вползла в дом через оголенные окна, и желтый язычок пламени освещал только салфетку, которой был накрыт завтрак.
Володя включил свет, задул свечу, прошлепал по грубому коврику к сестриной кровати и наугад потормошил смятое одеяло.
Подъем, тетеря! скомандовал он. Праздник проспишь.
Настасья заскулила спросонок, разом села, щурясь поглядела на брата.
Давай, давай. Не то запишу саботаж, подбодрил ее Володя.
Напууууааагал, протяжно зевнула сестра. За собой бы приглядел.
Пригляжу, не бойсь он ловко ущипнул сестру за сосок и тут же отскочил.
Ай! взвизгнула Настя. Дурак! Мама!
Завтракали скоро, но хорошо, дружно.
Настя, некрасивая девочка четырнадцати лет, обрядилась в лучшее платье, искусно заплела ленты и мудрено обмотала шею длинной ниткой коралловых бус. Мать была строга, но мила и не ворчлива. Длинные черные волосы она скрутила в большой узел, и он перламутрово переливался в электрическом свете. Володя надел тертый костюм, одолженный у соседки. Штаны мать маленько ушила, пиджак же был велик, сидел кривовато, но выбирать не приходилось.
Подражая отцу, Володя сидел набычившись, ссутулив узкие плечи, и время от времени одаривал женщин суровым взглядом из-под светлых юношеских бровей. Он истово пережевывал теплый хлеб, запивая его водой. Гордость матери была ему приятна, но в то же время вызывала свербящее чувство досады.
В конце концов мать не выдержала:
Совсем взрослый, умильно сказала она. Невесту присмотрел что ли?
Больно надо, фыркнул Володя и кивнул в сторону Насти. Вон, на ней женюсь.
Настя показала брату неприличный жест. Мать развеселилась:
И то! Сладкая выйдет парочка!
Настя катала по столу хлебный мякиш, пребывая в светлой задумчивости.
Мам, а моих детей тоже распределят? спросила она.
Что от мужа, тех обязательно распределят. А первенец останется при церкви.
Зачем?
Что зачем?
Зачем Распределение?
Трудно объяснить, доченька Поймешь ли.
Пойму.
Охо-хо Как тебе объяснить-то. Родительская любовь человека душит, не дает ему расти. Скверная это любовь, дурная. Она всему в жизни во вред. Пеленают родители свое дитя в ту любовь. Вырастает оно нежным, к жизни негодным Понимаешь?
Настя кивнула.
Придет беда на порог, а родители детей прячут, на войну не отдают. Родителям пора на пенсию, а дети бунтуют. Оно может и хорошо было раньше, да очень уж бестолково. На войне не любовь нужна, а злость. Врага нежностями не одолеешь. Вот Володька наш, а? Гляди-ка. На прошлой неделе смутьяна уложил любо дорого! По ноге, правда, получил Болит, сынок?